– Не люблю опаздывать, – сказал я, взглянув на часы.
– Дыши ровнее, приятель. – Отто снова застегнул замок. – Осталось не больше четырех миль. Побросаем фризби?
– Осталось четыре мили, а тебе уже не терпится. Господи. Не хочу я ничего бросать. Ты закончил?
– Может быть. Подожди еще минутку, хочу поводить тут носом.
– Давай. Может, наткнешься на настоящий туалет.
Мне надо позвонить.
– Откуда?
Автозаправка примыкала к отелю и парковочной стоянке, где асфальта было меньше, чем трещин и выбоин. Один из четырех насосов лежал на боку, вырванный из земли пьяным охотником на динозавров, сидевшим, по-видимому, за рулем пикапа. У шоссе все еще стоял дорожный знак с надписью «Бензин. Холодная содовая. Лед», а вот окна забиты досками с выведенным краской извещением «Продается». Самым большим сюрпризом стала сохранившаяся в целости и неприкосновенности телефонная будка с трубкой на рычаге и совершенно нетронутым стеклом – как будто ее установили всего лишь утром.
– Там есть телефон, – сказал я.
– С него же никто сто лет не звонил.
– Я за мелочью не охочусь. Помаши, когда все обнюхаешь.
Отто кивнул и направился к серым от пыли домикам. Сделав несколько шагов, он крикнул:
– Берегись динозавров!
Закрыв дверцу, я отрезал себя от полуденного молчания пустыни. И услышал шум крови в ушах, потом гул проводов и, наконец, твой сонный, хрипловатый голос.
– Разбудил?
– Ничего. Я не спала, дремала. Как прошло собеседование?
– Начнется через полчаса. Не волнуйся за меня. Как твой бизнес сегодня?
– Как обычно. В центре тихо. Какое место тебе предлагают?
– Краткосрочное консультирование. Лабораторная работа. Не хочу утомлять тебя деталями.
– Ты и не утомишь, мне же интересно. Расскажи.
Господи, этого только не хватало.
– В чем именно она будет заключаться, я еще и сам не знаю. Вот увижу контракт, тогда… Ты еще собираешься работать сегодня?
– Нет. Надеялась, мы увидимся попозже. Собираешься вернуться?
Может быть. Я не знал ничего: ни с кем встречаюсь, ни когда смогу позвонить и даже откуда будет звонок, из тюрьмы или из будки на обратном пути. В голове безостановочно прокручивались самые разные сценарии дальнейшего развития событий. Отто – коп. Информатор. Работает на химика-конкурента. Его надо вывести на чистую воду. Или бросить и смыться. Каждый вариант, едва возникая, опровергал себя собственным идиотизмом.
– Не исключено, что мне придется встретиться еще кое с кем завтра. Переночую в отеле, а завтра во второй половине дня вернусь.
– Нет. – Твой голос прозвучал так умоляюще, что у меня защемило в груди. – Возвращайся сегодня, а завтра утром выедешь пораньше.
– Хочешь, чтобы я за два дня дважды смотался в Риверсайд?
– Я хочу тебя увидеть.
– Я тоже этого хочу. Вернусь сразу, как только освобожусь.
– Ну, пожалуйста. Я не стану тебя задерживать, отпущу пораньше. Обещаю.
Было странно и непривычно чувствовать себя таким желанным.
– Постараюсь. Сделаю все, что смогу. А теперь мне надо идти.
– Подожди. Какого цвета у меня глаза?
– Ох, перестань. Не надо так.
В ту секунду провод, протянувшийся из пустыни до кровати, сделался бесконечным, и каждое мое слово, бывшее зыбью посреди океана, взметнулось сокрушительной волной в тысячах миль от меня. Я проговорил это слишком быстро, поспешно, словно желая отделаться поскорее, и тут же услышал, как мое недовольство рушится на тебя.
– Прости. Я скучаю, – сказала ты. – Увидимся, когда вернешься, ладно?
– А глаза у тебя зеленые.
– Почти угадал.
Провода донесли до меня твою улыбку.
– Голубовато-зеленые.
– Так говорят хироманты.
Перед тем как уйти от тебя, я снял с холодильника твою фотографию и положил в сумку. На ней ты смеешься, тепло и солнечно, и на столике перед тобой высокий стакан с зонтиком. Но фотография мне ни к чему. Как и тогда, когда я разговаривал с тобой по телефону, твое лицо встает столь же ясно и отчетливо, как если бы ты была сейчас в шаге от меня.
– В правом глазу, там, где голубого больше, чем зеленого, есть большое пятнышко. На переносице у тебя маленькая припухлость. На левый глаз постоянно падает локон, на правой щеке, в уголке улыбки, крохотная родинка.
– Вот это память.
– Память у меня ужасная. Но я легко представляю тебя, когда слышу твой голос.
– С памятью я тебе помогу.
– Заполнишь пропуски?
– Ага. У меня это хорошо получается.
– Пока я тебя вижу.
– Мысленно или наяву?
– И так, и так.
Ты вздохнула, и пробежавшие по проводу волны окатили меня покоем.
– Скучаю. – Ты первой нарушила молчание. – Пожалуйста, если сможешь, возвращайся сегодня.
– Постараюсь. Я тоже по тебе скучаю.
Мы попрощались. Прежде чем повесить трубку, я еще с минуту слушал монотонный электрический гул проводов. Потом открыл стеклянную дверцу, и в будку ворвались мили тишины.
* * *
Дом был разорен, заброшен, заколочен, загажен, продан, снова заселен, снова разорен, снова заброшен и заколочен. Он стоял в четырех милях от мотеля-призрака, и мы с Отто расположились на крылечке. Небо здесь казалось огромным, растянувшимся во все стороны светящимся голубым полотном с такими громадными облаками, что оставалось только удивляться, как это они не падают на землю.
– Он еще крепок, – заметил Отто тоном ребенка, убеждающего себя, что ни под кроватью, ни в чулане никого нет. – Знаешь, если кто-то заявится, так просто они внутрь не попадут.
– Если явятся федералы, будет уже не важно, крепок он или нет.
– Я не о федералах. Я о тех, кто будет искать тебя. О тех, кто сильно на тебя зол. О противоправном вторжении и окупаемости.
– Отто, на кого мы собираемся работать?
Всем заправлял некто по имени Хойл. Поставки, снабжение, распределение – все было в его руках. Последнее слово оставалось всегда за Хойлом. Ему была нужна не кислота. Не кислота заставляет людей желать еще кислоты. Хойлу требовалось то, что пробуждает дремлющий инстинкт, тягу иметь Больше, и он пробуждал этот инстинкт, не жалея сил. Отто с Хойлом не встречался ни разу, но знал кого-то, кто его знал. Этого «кого-то» мы и ждали на крыльце заброшенного и заколоченного дома.
Сначала мы увидели клубы пыли, потом появился белый фургон. Фургон мне знаком, хотя никогда раньше я его не видел. Память застряла в петле, поскольку я вспоминаю то, что еще не случилось, порядок вчерашних и позавчерашних событий смешался с событиями, предшествующими пожару. Здесь и сейчас сталкиваются с там и тогда, и в какой-то миг я вижу Манхэттена Уайта и Могильщика стоящими в моем номере в «Огненной птице» среди всепоглощающего пламени, тогда как я, обнимая тебя, лежу посреди пустоты. Мгновение проходит, ноты памяти перенастраиваются с шума на симфонию.
Выйдя из машины, Манхэттен Уайт направился к домику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46