Ну, если уж так нужен, оставь
записку тете Нине, завтра он тебе сам позвонит. Чего? Во вторник! А пошли
они, надоели, я на Горького больше не ходок. Ну, это, положим, брехня, я
его позавчера видел с какой-то девицей лейб-гвардейского роста. Женька!!!
Иди сюда, тут тетя Нина должна была тебе сказать, что ты свинтус, так я
сам тебе это скажу! Да-да-да, запись у него на радио, кому ты мозги
пудришь? Я твой голос вообще слушать не могу, особенно, когда ты про
рекламу штанов нашей швейной фабрики... всегда выключаю... Принес? Ага,
почитаем...
Я слушала обрывки бесед, городские новости и сплетни, продолжения
старых споров, выяснения древних обид, постепенно замечая, что поток их
превращается в водоворот, точно сходясь к трем персонажам.
Это именно они - загорелый блондин, высокий очкарик с лицом
аксеновского студента и чрезвычайно подвижный человек из породы вечных
мальчиков - были центром внимания публики.
Мои или не мои? И тут Стас - тот самый загорелый блондин - жестом
фокусника достал из рукава довольно внушительную рукопись. Его кофейная
компания притихла и впилась глазами в первую страницу. Хорошо смотрели - с
завистью, жадностью, предвкушением: Ну, мы этому графоману как щас
да-а-дим! Мои. Точно.
Очкарик осторожно, крадучись потянул рукопись к себе и тут же
нарвался на претензию со стороны вечного мальчика:
- Женька, руки прочь! Я первый читаю! Я, можно сказать, у колыбели
стоял...
- Лежал ты у колыбели, - ехидно уточнил очкарик. - Когда идею
обкашливали, ты дрых.
- Клевета! А впрочем... давайте купим чаю, пирожков и пойдем ко мне.
Читать будем вместе.
Стас, чуть кокетничая бархатистым баритоном, сказал:
- Я читать не буду, я это уже читал, и глаза б мои на это не
смотрели. А вслух - не дождетесь, я охрип. Мы на Домбае одну ненормальную
сутки разыскивали - оборались в горах.
- Нашли?
- Ага. В койке у директора турбазы.
Компания уходила. Эх, мне бы сейчас с ними... Сидеть заполночь в
незнакомой кухне, пить черный чай, весело рассказывать автору рукописи,
почему он идиот, зачем от родительницы своей произошел и отчего это
безнадежно, хохотать над блистательно остроумными, но совершенно
невспоминаемыми наутро шуточками и подначками... Ладно, идите себе,
чижики, будет еще мой час. Еще мне ваши гениальные рукописи поперек глотки
встанут. Знаю по практике. Две недели семинара молодых прозаиков в еловых
снежных лесах Подмосковья - три объяснения в любви и глубокое отравление
на полгода: ни книг, ни рукописей, ни умных разговоров выносить
невозможно. Людей пугаться начинаешь, от громких голосов шарахаешься.
В старом парке над тихой речушкой звенела гитара. На скамейке
кантовалась развеселая банда здоровенных горластых парней. И чего они тут,
на юге, все такие красивые? Витаминов много, что ли...
Я прошла мимо, дернув плечом на обязательное: "Девушка, девушка!" Но,
словно брошенный в спину цветок, меня остановила песня. Догнала лихая,
горькая баллада, явно собственного сочинения. Это, знаете ли, сейчас
редкость. И кто же это у них такой способный? Я обернулась.
Парень, допев балладу, уставился на меня ехидно-выжидательно. А глаза
у тебя, друг, нехороши. Больные глаза. И баллада твоя повышенной
температуры.
Он смутился, опустил ресницы. А его жизнерадостные дружки, конечно
же, заинтересовались произведенным впечатлением:
- Девушка, девушка, ну как песенка?
- Песенка? А ничего песенка...
Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с
автором.
- Ничего песенка... А сонет наверное слабо написать?
- Ч-то?!
В синих глазах полыхнуло изумление. Ребята притихли. Он обвел своих
друзей растерянным взглядом и поджал губы.
- Слабо... ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь...
- А что, это интересно. Как договоримся?
- А ты приходи завтра в семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.
В кофейню на Архивном спуске... И этот оттуда же. Впрочем, чему
удивляться? Не так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня лет
двадцати, который бы знал, что такое баллада и сонет наверле.
- Зовут тебя как?
- Саня. А ты?..
- Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно...
- Я так и понял. Пойдем, провожу, что ли.
Знакомство, так сказать, сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям
и талантам...
Саня оказался веселым, что называется, развесистым, парнем. Только
странное это было веселье. Какая-то застарелая боль грызла его изнутри. А
теоретики утверждают, что таланту страдать необходимо, что-де литература
произрастает исключительно на душевных болезнях. Удобное рассуждение.
Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.
Я, стараясь не скрипеть ступенями, взбежала к себе в мансарду.
Умылась, заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным.
Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось
посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?
Я сделала необходимые пассы над белым пластиком стола. Пахнуло
дымком, проскочила искра, и на столешницу шлепнулась увесистая стопка
стихов, исполненных на жутко разбитой старой машинке "Москва".
...Ну, конечно, так я и думала. Вполне сонеты и не только наверле. Ну
и что? Такие вещи пишутся для друзей. Такие вещи публикуются исключительно
для десятка человек - высоколобой элиты. Такие вещи можно спокойно
печатать и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится -
не умножится в мире мера добра, не уменьшится мера зла. И всех бед от
непубликации - автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой
известности. А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа
автора в расчет вообще не принимается. Ладно, разберемся. Но для начала
мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо
же с чего-то начинать...
А вот это стоп, с этого мне начинать не хотелось бы. Я осторожно
сняла с плеча Санечкину руку, которую он пристроил, сделав вид, что сильно
заслушался стихами. Стихи читал Дар - уже знакомый мне человек из породы
вечных мальчиков, бывший профессиональный актер, выгнанный последовательно
из трех местных театров. За что выгоняли - я не очень поняла. Скорее
всего, за характер. Стихи в его прочтении - блеск, мини-спектакль, хоть
билеты продавай. Вот и народ собрался, обступил нашу лавочку, молчит,
слушает, дышит.
Я люблю этих сумасшедших. Вот этих, которые посреди города, на
перекрестье двух центральных проспектов могут устроить турнир трубадуров
или на полном серьезе сыграть под окнами райотдела милиции бой Тибальта и
Ромео, или моментом втеревшись в доверие к трем сопливым девчонкам,
выпросить у них мелки и расписать серый бетонный забор немыслимыми
фантазиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
записку тете Нине, завтра он тебе сам позвонит. Чего? Во вторник! А пошли
они, надоели, я на Горького больше не ходок. Ну, это, положим, брехня, я
его позавчера видел с какой-то девицей лейб-гвардейского роста. Женька!!!
Иди сюда, тут тетя Нина должна была тебе сказать, что ты свинтус, так я
сам тебе это скажу! Да-да-да, запись у него на радио, кому ты мозги
пудришь? Я твой голос вообще слушать не могу, особенно, когда ты про
рекламу штанов нашей швейной фабрики... всегда выключаю... Принес? Ага,
почитаем...
Я слушала обрывки бесед, городские новости и сплетни, продолжения
старых споров, выяснения древних обид, постепенно замечая, что поток их
превращается в водоворот, точно сходясь к трем персонажам.
Это именно они - загорелый блондин, высокий очкарик с лицом
аксеновского студента и чрезвычайно подвижный человек из породы вечных
мальчиков - были центром внимания публики.
Мои или не мои? И тут Стас - тот самый загорелый блондин - жестом
фокусника достал из рукава довольно внушительную рукопись. Его кофейная
компания притихла и впилась глазами в первую страницу. Хорошо смотрели - с
завистью, жадностью, предвкушением: Ну, мы этому графоману как щас
да-а-дим! Мои. Точно.
Очкарик осторожно, крадучись потянул рукопись к себе и тут же
нарвался на претензию со стороны вечного мальчика:
- Женька, руки прочь! Я первый читаю! Я, можно сказать, у колыбели
стоял...
- Лежал ты у колыбели, - ехидно уточнил очкарик. - Когда идею
обкашливали, ты дрых.
- Клевета! А впрочем... давайте купим чаю, пирожков и пойдем ко мне.
Читать будем вместе.
Стас, чуть кокетничая бархатистым баритоном, сказал:
- Я читать не буду, я это уже читал, и глаза б мои на это не
смотрели. А вслух - не дождетесь, я охрип. Мы на Домбае одну ненормальную
сутки разыскивали - оборались в горах.
- Нашли?
- Ага. В койке у директора турбазы.
Компания уходила. Эх, мне бы сейчас с ними... Сидеть заполночь в
незнакомой кухне, пить черный чай, весело рассказывать автору рукописи,
почему он идиот, зачем от родительницы своей произошел и отчего это
безнадежно, хохотать над блистательно остроумными, но совершенно
невспоминаемыми наутро шуточками и подначками... Ладно, идите себе,
чижики, будет еще мой час. Еще мне ваши гениальные рукописи поперек глотки
встанут. Знаю по практике. Две недели семинара молодых прозаиков в еловых
снежных лесах Подмосковья - три объяснения в любви и глубокое отравление
на полгода: ни книг, ни рукописей, ни умных разговоров выносить
невозможно. Людей пугаться начинаешь, от громких голосов шарахаешься.
В старом парке над тихой речушкой звенела гитара. На скамейке
кантовалась развеселая банда здоровенных горластых парней. И чего они тут,
на юге, все такие красивые? Витаминов много, что ли...
Я прошла мимо, дернув плечом на обязательное: "Девушка, девушка!" Но,
словно брошенный в спину цветок, меня остановила песня. Догнала лихая,
горькая баллада, явно собственного сочинения. Это, знаете ли, сейчас
редкость. И кто же это у них такой способный? Я обернулась.
Парень, допев балладу, уставился на меня ехидно-выжидательно. А глаза
у тебя, друг, нехороши. Больные глаза. И баллада твоя повышенной
температуры.
Он смутился, опустил ресницы. А его жизнерадостные дружки, конечно
же, заинтересовались произведенным впечатлением:
- Девушка, девушка, ну как песенка?
- Песенка? А ничего песенка...
Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с
автором.
- Ничего песенка... А сонет наверное слабо написать?
- Ч-то?!
В синих глазах полыхнуло изумление. Ребята притихли. Он обвел своих
друзей растерянным взглядом и поджал губы.
- Слабо... ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь...
- А что, это интересно. Как договоримся?
- А ты приходи завтра в семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.
В кофейню на Архивном спуске... И этот оттуда же. Впрочем, чему
удивляться? Не так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня лет
двадцати, который бы знал, что такое баллада и сонет наверле.
- Зовут тебя как?
- Саня. А ты?..
- Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно...
- Я так и понял. Пойдем, провожу, что ли.
Знакомство, так сказать, сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям
и талантам...
Саня оказался веселым, что называется, развесистым, парнем. Только
странное это было веселье. Какая-то застарелая боль грызла его изнутри. А
теоретики утверждают, что таланту страдать необходимо, что-де литература
произрастает исключительно на душевных болезнях. Удобное рассуждение.
Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.
Я, стараясь не скрипеть ступенями, взбежала к себе в мансарду.
Умылась, заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным.
Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось
посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?
Я сделала необходимые пассы над белым пластиком стола. Пахнуло
дымком, проскочила искра, и на столешницу шлепнулась увесистая стопка
стихов, исполненных на жутко разбитой старой машинке "Москва".
...Ну, конечно, так я и думала. Вполне сонеты и не только наверле. Ну
и что? Такие вещи пишутся для друзей. Такие вещи публикуются исключительно
для десятка человек - высоколобой элиты. Такие вещи можно спокойно
печатать и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится -
не умножится в мире мера добра, не уменьшится мера зла. И всех бед от
непубликации - автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой
известности. А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа
автора в расчет вообще не принимается. Ладно, разберемся. Но для начала
мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо
же с чего-то начинать...
А вот это стоп, с этого мне начинать не хотелось бы. Я осторожно
сняла с плеча Санечкину руку, которую он пристроил, сделав вид, что сильно
заслушался стихами. Стихи читал Дар - уже знакомый мне человек из породы
вечных мальчиков, бывший профессиональный актер, выгнанный последовательно
из трех местных театров. За что выгоняли - я не очень поняла. Скорее
всего, за характер. Стихи в его прочтении - блеск, мини-спектакль, хоть
билеты продавай. Вот и народ собрался, обступил нашу лавочку, молчит,
слушает, дышит.
Я люблю этих сумасшедших. Вот этих, которые посреди города, на
перекрестье двух центральных проспектов могут устроить турнир трубадуров
или на полном серьезе сыграть под окнами райотдела милиции бой Тибальта и
Ромео, или моментом втеревшись в доверие к трем сопливым девчонкам,
выпросить у них мелки и расписать серый бетонный забор немыслимыми
фантазиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23