И в то же время каждый из них ласкает грудь той, которую лижет его подруга и соединяет на ее бутоне мужской и женский языки.
Их движения в постоянной гармонии с поведением других: с жестами женщин, в которых они вонзаются, с теми, кого они ласкают языком и руками, в то время как их ласкают другие мужчины и женщины. Вся прелесть картины именно в этой координации межчеловеческих отношений.
Между тем свет мало-помалу меркнет, и нужно приложить немало усилий, чтобы различить отдельные силуэты. Сгущающаяся тень стирает изображения с экрана, заполняет последние пустоты между фигурами и все-таки не заканчивает игры. Тонкой игры черных и серых тонов, которые движутся, вздрагивают, пробуждая в тех, кто наблюдает за ними, какие-то могучие желания…
ДЕНЬ РАДОСТИ
Улица бежала к морю вдоль поросшего лотосами канала, по которому сновали моторки и парусные лодочки. Тяжелое колесо с деревянными спицами поднимало тинистую воду, чтобы оросить ею фруктовые сады и жаждущие влаги рисовые поля. Сети на длинных деревянных шестах кое-где перегораживали канал, и при приближении суденышка мальчишки, оберегавшие эти сети, с громкими криками оттягивали их к берегу.
Машина обгоняет монахов, степенно бредущих гуськом среди этой жужжащей, как рой насекомых, толпы. У каждого монаха, кроме медной маски, куда набожные женщины складывают им ежедневное подаяние, в руках еще и тяжелый солнечный зонт.
— Чего это они так навьючены? — удивляется Эммануэль. — Они же не открывают зонтов, хотя солнце ухе жарит во всю.
— Это не совсем обычные зонты, — объясняет Жан, — это скорее палатки. Когда наступает ночь, монах останавливается на ночлег там, где она его застала, снимает шелк с палки и укладывается в него. Так и ночует, никому не платя за пристанище.
— А если идет дождь?
— Тогда он вымокает.
— А не лучше ли монахам для богомолья, для путешествия пилигримов подождать сухого времени года?
— А сухое время года как раз и начинается. Сегодня вечером мы увидим тысячи корабликов из кокосовой скорлупы, из кожуры бананов. На них будут гореть свечи, и кораблики, приносящие счастье, будут плыть по каналам и речкам, а Матери Вод будут приносить жертвы цветами и плодами. Это «Лой Кратонг» — День Радости и Счастья. В этот день влюбленные обручаются, а обрученные женятся.
— Оказывается, существует мир, где не каждый день посвящается любви? — с деланным возмущением воскликнула Анна-Мария. — Бедная Эммануэль, ей придется ждать конца сезона дождей!
— Я укорочу все сезоны!
Накануне они сидели все втроем, Анна-Мария — между Эммануэль и ее мужем. Жан сообщил им, что ему предстоит поехать к границе. Дорога будет идти через Патайю. Эммануэль радостно воскликнула:
— Навестим Мари-Анж!
— По дороге туда у меня не будет времени. Но я тебя там оставлю, а на обратном пути заеду за тобой и побуду там подольше.
— А ты долго пробудешь в Шатобуне?
— Всю неделю, вернусь в воскресенье.
— А если я возьму с собой Анну-Марию?
— Прекрасно! Я сниму тебе тогда бунгало, чтобы вы ничуть не стесняли Мари-Анж и ее матушку.
Анна-Мария погрузила в машину мольберт и кисти, Эммануэль захватила с собой в этот крестовый поход кинокамеру, журналы, книги, пластинки. Жан расхохотался при виде этого снаряжения. К тому же блузка, т которую надела Эммануэль, была столь крупной вязки, что оба ее соска торчали наружу и выглядели даже более вызывающе, чем обычно. Что же касается юбки, то на этот раз она была из прозрачного джута и так коротка, что когда Эммануэль садилась, она выглядела обнаженной чуть ли не до пупка. И, конечно, это не могло остаться незамеченным. Пассажиры и механики обступили в восторженном изумлении машину, едва Жан притормозил около первой же бензоколонки на выезде из города. Эммануэль была в таком беспредельном восторге, что Анна-Мария не решилась ни на какой упрек. Но все-таки она сказала с усмешкой:
— Эти славные люди теперь будут все измерять в вашем масштабе. Они этого зрелища не забудут никогда. В разговор вмешался Жан:
— Этой стране не хватает мыслящей субстанции. И всякий, кто помогает ей избавляться от этого недостатка, совершает акт человеколюбия. В ч знаете, что моя жена всегда готова к этому.
— Фу, — фыркнула Эммануэль, — да я прокатилась нагишом через весь Бангкок, и никто этого вроде бы и не заметил.
— Нет, — возразил Жан, — весь город до сих пор говорит об этом.
— Секрет искренности Эммануэль в том, — стала рассуждать Анна-Мария, — что она любит как раз то, что показывает. И принимая это во внимание, на нее можно не обижаться.
Машина рванулась с места, и Эммануэль откинуло на спилку сиденья так, что взгляду открылся ее нежно-коричневый живот и матово поблескивающие завитки волос.
— Может быть, это вам не нравится? — спросила она молодую итальянку.
И так как она не ответила, Эммануэль взяла ее руку и приложила прямо к своему руну.
В первый раз дотронулась Анна-Мария до столь интимной части тела Эммануэль. Сердце ее учащенно забилось. Это была и боязнь ранить свою подругу, и боязнь показаться ханжой, если бы она слишком поспешно отдернула руку после почти двух месяцев довольно близких отношений. Но ей не хотелось показать, что она придает чересчур большое значение этому жесту. Эммануэль постаралась хотя бы частично облегчить совесть Анны-Марии, удерживая руку итальянки. И все же Анна-Мария оказалась в затруднительном положении, поскольку ситуация затягивалась, и она разрывалась между тем, что ей предписывала мораль, и соблазном отклониться от морали. А еще больше усиливало ее смущение присутствие Жана.
Зато Эммануэль блаженствовала, и ее, казалось, ничуть не трогало зрелище мучений своей подруги. Она крепко сжала ногами эту вожделенную руку и почти незаметными движениями бедер доставляла себе радость самых утонченных ласк… Растущее наслаждение и расслабляющая нежность трепетали на губах Эммануэль, и смущение Анны-Марии мало-помалу уступало ощущению удовлетворенности и некоей гордости. Никто никогда не доставлял ей такого сладострастного чувства, как эта плоть, вздрагивающая под ее рукой, как живая птица, и отдающая поглаживающей ласковой руке свое тепло.
У Анны-Марии дрожали пальцы, а прекрасное, сияющее тело все плотней и плотней прижималось к ней. «Она счастлива, — сказала себе Анна-Мария, — и разве можно злиться на нее. Да кроме того, я же люблю ее, надо быть логичной».
Эммануэль обняла Анну-Марию и прижалась щекой к ее щеке.
— Ты возлюбленная моя, — прошептала она, обмирая от счастья. — Любовь моя, ты моя возлюбленная!
Анна-Мария не знала, что отвечать. С каждым движением пальцев ее все больше пьянила открывающаяся ей радость плоти. Она вздрагивала всем телом. Желание, оказавшееся сильнее всех опасений, всех защитных механизмов юной девушки, раскрывало в ее душе доселе скрытые надежды и силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Их движения в постоянной гармонии с поведением других: с жестами женщин, в которых они вонзаются, с теми, кого они ласкают языком и руками, в то время как их ласкают другие мужчины и женщины. Вся прелесть картины именно в этой координации межчеловеческих отношений.
Между тем свет мало-помалу меркнет, и нужно приложить немало усилий, чтобы различить отдельные силуэты. Сгущающаяся тень стирает изображения с экрана, заполняет последние пустоты между фигурами и все-таки не заканчивает игры. Тонкой игры черных и серых тонов, которые движутся, вздрагивают, пробуждая в тех, кто наблюдает за ними, какие-то могучие желания…
ДЕНЬ РАДОСТИ
Улица бежала к морю вдоль поросшего лотосами канала, по которому сновали моторки и парусные лодочки. Тяжелое колесо с деревянными спицами поднимало тинистую воду, чтобы оросить ею фруктовые сады и жаждущие влаги рисовые поля. Сети на длинных деревянных шестах кое-где перегораживали канал, и при приближении суденышка мальчишки, оберегавшие эти сети, с громкими криками оттягивали их к берегу.
Машина обгоняет монахов, степенно бредущих гуськом среди этой жужжащей, как рой насекомых, толпы. У каждого монаха, кроме медной маски, куда набожные женщины складывают им ежедневное подаяние, в руках еще и тяжелый солнечный зонт.
— Чего это они так навьючены? — удивляется Эммануэль. — Они же не открывают зонтов, хотя солнце ухе жарит во всю.
— Это не совсем обычные зонты, — объясняет Жан, — это скорее палатки. Когда наступает ночь, монах останавливается на ночлег там, где она его застала, снимает шелк с палки и укладывается в него. Так и ночует, никому не платя за пристанище.
— А если идет дождь?
— Тогда он вымокает.
— А не лучше ли монахам для богомолья, для путешествия пилигримов подождать сухого времени года?
— А сухое время года как раз и начинается. Сегодня вечером мы увидим тысячи корабликов из кокосовой скорлупы, из кожуры бананов. На них будут гореть свечи, и кораблики, приносящие счастье, будут плыть по каналам и речкам, а Матери Вод будут приносить жертвы цветами и плодами. Это «Лой Кратонг» — День Радости и Счастья. В этот день влюбленные обручаются, а обрученные женятся.
— Оказывается, существует мир, где не каждый день посвящается любви? — с деланным возмущением воскликнула Анна-Мария. — Бедная Эммануэль, ей придется ждать конца сезона дождей!
— Я укорочу все сезоны!
Накануне они сидели все втроем, Анна-Мария — между Эммануэль и ее мужем. Жан сообщил им, что ему предстоит поехать к границе. Дорога будет идти через Патайю. Эммануэль радостно воскликнула:
— Навестим Мари-Анж!
— По дороге туда у меня не будет времени. Но я тебя там оставлю, а на обратном пути заеду за тобой и побуду там подольше.
— А ты долго пробудешь в Шатобуне?
— Всю неделю, вернусь в воскресенье.
— А если я возьму с собой Анну-Марию?
— Прекрасно! Я сниму тебе тогда бунгало, чтобы вы ничуть не стесняли Мари-Анж и ее матушку.
Анна-Мария погрузила в машину мольберт и кисти, Эммануэль захватила с собой в этот крестовый поход кинокамеру, журналы, книги, пластинки. Жан расхохотался при виде этого снаряжения. К тому же блузка, т которую надела Эммануэль, была столь крупной вязки, что оба ее соска торчали наружу и выглядели даже более вызывающе, чем обычно. Что же касается юбки, то на этот раз она была из прозрачного джута и так коротка, что когда Эммануэль садилась, она выглядела обнаженной чуть ли не до пупка. И, конечно, это не могло остаться незамеченным. Пассажиры и механики обступили в восторженном изумлении машину, едва Жан притормозил около первой же бензоколонки на выезде из города. Эммануэль была в таком беспредельном восторге, что Анна-Мария не решилась ни на какой упрек. Но все-таки она сказала с усмешкой:
— Эти славные люди теперь будут все измерять в вашем масштабе. Они этого зрелища не забудут никогда. В разговор вмешался Жан:
— Этой стране не хватает мыслящей субстанции. И всякий, кто помогает ей избавляться от этого недостатка, совершает акт человеколюбия. В ч знаете, что моя жена всегда готова к этому.
— Фу, — фыркнула Эммануэль, — да я прокатилась нагишом через весь Бангкок, и никто этого вроде бы и не заметил.
— Нет, — возразил Жан, — весь город до сих пор говорит об этом.
— Секрет искренности Эммануэль в том, — стала рассуждать Анна-Мария, — что она любит как раз то, что показывает. И принимая это во внимание, на нее можно не обижаться.
Машина рванулась с места, и Эммануэль откинуло на спилку сиденья так, что взгляду открылся ее нежно-коричневый живот и матово поблескивающие завитки волос.
— Может быть, это вам не нравится? — спросила она молодую итальянку.
И так как она не ответила, Эммануэль взяла ее руку и приложила прямо к своему руну.
В первый раз дотронулась Анна-Мария до столь интимной части тела Эммануэль. Сердце ее учащенно забилось. Это была и боязнь ранить свою подругу, и боязнь показаться ханжой, если бы она слишком поспешно отдернула руку после почти двух месяцев довольно близких отношений. Но ей не хотелось показать, что она придает чересчур большое значение этому жесту. Эммануэль постаралась хотя бы частично облегчить совесть Анны-Марии, удерживая руку итальянки. И все же Анна-Мария оказалась в затруднительном положении, поскольку ситуация затягивалась, и она разрывалась между тем, что ей предписывала мораль, и соблазном отклониться от морали. А еще больше усиливало ее смущение присутствие Жана.
Зато Эммануэль блаженствовала, и ее, казалось, ничуть не трогало зрелище мучений своей подруги. Она крепко сжала ногами эту вожделенную руку и почти незаметными движениями бедер доставляла себе радость самых утонченных ласк… Растущее наслаждение и расслабляющая нежность трепетали на губах Эммануэль, и смущение Анны-Марии мало-помалу уступало ощущению удовлетворенности и некоей гордости. Никто никогда не доставлял ей такого сладострастного чувства, как эта плоть, вздрагивающая под ее рукой, как живая птица, и отдающая поглаживающей ласковой руке свое тепло.
У Анны-Марии дрожали пальцы, а прекрасное, сияющее тело все плотней и плотней прижималось к ней. «Она счастлива, — сказала себе Анна-Мария, — и разве можно злиться на нее. Да кроме того, я же люблю ее, надо быть логичной».
Эммануэль обняла Анну-Марию и прижалась щекой к ее щеке.
— Ты возлюбленная моя, — прошептала она, обмирая от счастья. — Любовь моя, ты моя возлюбленная!
Анна-Мария не знала, что отвечать. С каждым движением пальцев ее все больше пьянила открывающаяся ей радость плоти. Она вздрагивала всем телом. Желание, оказавшееся сильнее всех опасений, всех защитных механизмов юной девушки, раскрывало в ее душе доселе скрытые надежды и силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89