Я научилась не страдать от того, что не должно причинять страдания. Ведь любовники больше мучают друг друга вместо того, чтобы просто любить. Я вылечилась от этих ужасных привычек. Я не хотела, чтобы любовь мучила, я хотела, чтобы она успокаивала. Не экзаменационной, так сказать, неделей, а вечными каникулами. Да, я поняла это в самое время. И всякий, прежде чем захочет научиться жить в браке, должен научиться просто жить.
— Но право на нетронутость — это же неотъемлемое право будущего супруга.
— Так все еще утверждают. Но есть и другой путь: вместо невинности, фаты, букетика флер-д'оранжа и прочих предрассудков невеста приносит мужу любовь к любви, знание науки и искусства любви! Или, если уж она не решилась пройти все это перед свадьбой, она должна немедленно научиться этому после. Сразу же приступить к этому. И мужья будут гордиться и восхищаться теми женщинами, которые будут рыскать вокруг и возвращаться из своих набегов свежими, как цветы, вместо того чтобы вянуть в сумерках супружеской верности.
— Что за поэтическая речь! Стало быть, каждая порядочная пара приговорена к вымиранию.
— Просто так устроена жизнь. Брак можно обновлять только стимулированием, только бесконечными, как вы выражаетесь, эскападами — такова природа, соль, превращающая нашу еду в пищу богов.
— Но если эта приправа отравит ваши кушанья? Если ваш брачный союз умрет от таких приправ?
— Тогда туда ему и дорога! Значит, это был никуда не годный союз. Что жалеть о пролитом молоке! Развал такого союза никому не повредит.
— Значит, имеет значение только послушание Эросу, как вы говорите? Ну, а ревность тех женщин, у которых вы отбираете мужей? Они-то имеют на что-нибудь право?
— А я разве обязана быть хранительницей их очага? Защитницей этого дикого пережитка? Я слышала, среди некоторых племен существует обрезание для девочек. Им ампутируют клитор, чтобы они не очень-то рвались к наслаждениям. Там даже не надо прибегать к помощи медиков: их матери сами соглашаются провести такую операцию. Так вот: я ненавижу тех, кто смотрит на мир глазами этих женщин из африканского племени.
— Ну, а будет ли ваш муж в восторге, когда в один прекрасный день вы подарите ему ребенка от чужого отца? А потом еще и еще?
— Эти дети не будут от «чужого отца». Они будут детьми человека. А происхождение человеческого существа никого не должно интересовать. Если у меня будут дети, я не буду заботиться о том, сколько ошибок сделают они в школьных сочинениях, я буду заботиться о том, чтобы они жили в прекрасном мире. И если это не будет терпимый и свободный мир, тогда мой ребенок окажется в самом деле просто гибридом.
Анна-Мария оторвалась от своих кистей и подняла голову:
— Скажите, Эммануэль, а вы все позволите вашим детям?
— О нет, я запрещу им вернуться в XI век.
— А о какой любви вы расскажете им?
— Существует только одна любовь, и она неделима.
— Но разве вы их будете любить той же любовью, какой любите Жана?
— Я же говорю вам, у любви только один путь.
— Но с Жаном вы спите, хотя и не считаете это его исключительным правом.
— И что?
— Что же, вы с детьми будете идти тем же путем?
— Ничего не могу сказать вам сейчас. Но вы узнаете это, когда я познакомлюсь со своими детьми.
— А вы позволите им любить друг друга?
— Позволю? Ну конечно! Чудовищно запрещать им это.
— Да, я вижу, что хуже ничего не придумаешь…
— Так и есть! Вы в ужасе! Это же самое страшное табу, да?
— Но ведь это же законы от Бога! И разве вы не понимаете, что это законы самой природы? Вы что же, считаете, что их не существует?
— Я принимаю их все: у меня нет другого выбора. Мои электроны вертятся вокруг ядра, как им заблагорассудится, сила тяжести тянет меня книзу, и в один прекрасный день я умру, ибо все смертны. Пока наука не в силах помочь мне опровергнуть эти законы, — а она вряд ли сможет это сделать, — мне ничего не остается, как соглашаться с ними. Но я не вижу в них ничего, что запрещало бы брату любить сестру. А если по правде, то мне кажется, что иногда природа не то чтобы запрещает, а даже поощряет такую любовь.
— Вы имеете в виду любовь без физического контакта? Но это же, в вашем понимании, невозможно.
— Это вы так говорите, это вы придумываете ограничения. Я говорю только то, что ничего невозможного нет.
Эммануэль потянулась, как кошка, зевнула, совсем не стремясь скрыть, что дискуссия начала ей надоедать. И вдруг вспыхнула:
— Любовь без объятий, объятия без любви — вот уже две тысячи лет ханжи кружат вокруг этого вопроса, как мошки вокруг лампы. Ничего страшного, если они повредятся чуть-чуть в уме, но они ведь хотят, чтобы тронулась вся планета! Они нацепляют фиговые листки, придумывают для таитянок ситцевые платья. Они хотят заставить нас бояться собственного тела. Это все равно, что обривать кого-нибудь в наказание.
— Но есть и другие ценности, кроме телесных.
— Опять за свое! Телесных! Да моя душа воспарит гораздо выше, чем у каких-нибудь вечно молящихся святош.
— Ох, Эммануэль, вы вещаете просто пророчески. Ей-богу, я начинаю колебаться. Если бы вы разъяснили мне более убедительно свою истину, может быть, у меня и родилось бы желание идти по вашим стопам.
— Ну что ж, посмотрите, пожалуйста, на меня. Выгляжу ли я, как дьявольское создание? Похоже ли мое лицо на лик демонов? И посмотрите на мое тело — найдете ли вы там знак проклятия?
Она быстро рванула с себя свитер, как две чаши, взяла в руки свои груди и поднесла их прямо к лицу Анны-Марии. Анна-Мария улыбнулась.
— Говорят, что дьявол красив, — вздохнула она, — но я в это не верю. Красота исходит от Бога.
— И опять ошибка, — сказала Эммануэль. — Красота исходит от человека.
Анна-Мария любовалась Эммануэль, не произнося ни слова. Потом вздохнула, и в этом вздохе слышалось какое-то сожаление. И она начала собирать свои художнические принадлежности.
В воскресенье днем Жан повел жену и Кристофера на скачки. Эммануэль всматривалась в толпу, но знакомых лиц не видела. На нее, как обычно, бросали восхищенные взоры, но в них не было ничего, что говорило бы о том, что таланты Эммануэль известны любопытствующим. Так, подумала Эммануэль, элита на скачки не ходит.
Еще большим было ее удивление, когда она наткнулась на Ариану в сопровождении двух не очень примечательных иностранцев.
— Показываю знакомым дипломатам город, — сообщила графиня. — А ты что здесь делаешь?
— Жан учит меня ставить на лошадей и выигрывать.
— И ты выигрываешь?
— Все время.
— Еще бы, ты ведь самородок!
Они рассмеялись. По радио проблеяли что-то непонятное, и Эммануэль изящно повернулась на каблуках, чтобы увидеть, что происходит; юбка взлетела кверху, ослепив на мгновение мир зрелищем двух выпуклых ягодиц, и потом снова опала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Но право на нетронутость — это же неотъемлемое право будущего супруга.
— Так все еще утверждают. Но есть и другой путь: вместо невинности, фаты, букетика флер-д'оранжа и прочих предрассудков невеста приносит мужу любовь к любви, знание науки и искусства любви! Или, если уж она не решилась пройти все это перед свадьбой, она должна немедленно научиться этому после. Сразу же приступить к этому. И мужья будут гордиться и восхищаться теми женщинами, которые будут рыскать вокруг и возвращаться из своих набегов свежими, как цветы, вместо того чтобы вянуть в сумерках супружеской верности.
— Что за поэтическая речь! Стало быть, каждая порядочная пара приговорена к вымиранию.
— Просто так устроена жизнь. Брак можно обновлять только стимулированием, только бесконечными, как вы выражаетесь, эскападами — такова природа, соль, превращающая нашу еду в пищу богов.
— Но если эта приправа отравит ваши кушанья? Если ваш брачный союз умрет от таких приправ?
— Тогда туда ему и дорога! Значит, это был никуда не годный союз. Что жалеть о пролитом молоке! Развал такого союза никому не повредит.
— Значит, имеет значение только послушание Эросу, как вы говорите? Ну, а ревность тех женщин, у которых вы отбираете мужей? Они-то имеют на что-нибудь право?
— А я разве обязана быть хранительницей их очага? Защитницей этого дикого пережитка? Я слышала, среди некоторых племен существует обрезание для девочек. Им ампутируют клитор, чтобы они не очень-то рвались к наслаждениям. Там даже не надо прибегать к помощи медиков: их матери сами соглашаются провести такую операцию. Так вот: я ненавижу тех, кто смотрит на мир глазами этих женщин из африканского племени.
— Ну, а будет ли ваш муж в восторге, когда в один прекрасный день вы подарите ему ребенка от чужого отца? А потом еще и еще?
— Эти дети не будут от «чужого отца». Они будут детьми человека. А происхождение человеческого существа никого не должно интересовать. Если у меня будут дети, я не буду заботиться о том, сколько ошибок сделают они в школьных сочинениях, я буду заботиться о том, чтобы они жили в прекрасном мире. И если это не будет терпимый и свободный мир, тогда мой ребенок окажется в самом деле просто гибридом.
Анна-Мария оторвалась от своих кистей и подняла голову:
— Скажите, Эммануэль, а вы все позволите вашим детям?
— О нет, я запрещу им вернуться в XI век.
— А о какой любви вы расскажете им?
— Существует только одна любовь, и она неделима.
— Но разве вы их будете любить той же любовью, какой любите Жана?
— Я же говорю вам, у любви только один путь.
— Но с Жаном вы спите, хотя и не считаете это его исключительным правом.
— И что?
— Что же, вы с детьми будете идти тем же путем?
— Ничего не могу сказать вам сейчас. Но вы узнаете это, когда я познакомлюсь со своими детьми.
— А вы позволите им любить друг друга?
— Позволю? Ну конечно! Чудовищно запрещать им это.
— Да, я вижу, что хуже ничего не придумаешь…
— Так и есть! Вы в ужасе! Это же самое страшное табу, да?
— Но ведь это же законы от Бога! И разве вы не понимаете, что это законы самой природы? Вы что же, считаете, что их не существует?
— Я принимаю их все: у меня нет другого выбора. Мои электроны вертятся вокруг ядра, как им заблагорассудится, сила тяжести тянет меня книзу, и в один прекрасный день я умру, ибо все смертны. Пока наука не в силах помочь мне опровергнуть эти законы, — а она вряд ли сможет это сделать, — мне ничего не остается, как соглашаться с ними. Но я не вижу в них ничего, что запрещало бы брату любить сестру. А если по правде, то мне кажется, что иногда природа не то чтобы запрещает, а даже поощряет такую любовь.
— Вы имеете в виду любовь без физического контакта? Но это же, в вашем понимании, невозможно.
— Это вы так говорите, это вы придумываете ограничения. Я говорю только то, что ничего невозможного нет.
Эммануэль потянулась, как кошка, зевнула, совсем не стремясь скрыть, что дискуссия начала ей надоедать. И вдруг вспыхнула:
— Любовь без объятий, объятия без любви — вот уже две тысячи лет ханжи кружат вокруг этого вопроса, как мошки вокруг лампы. Ничего страшного, если они повредятся чуть-чуть в уме, но они ведь хотят, чтобы тронулась вся планета! Они нацепляют фиговые листки, придумывают для таитянок ситцевые платья. Они хотят заставить нас бояться собственного тела. Это все равно, что обривать кого-нибудь в наказание.
— Но есть и другие ценности, кроме телесных.
— Опять за свое! Телесных! Да моя душа воспарит гораздо выше, чем у каких-нибудь вечно молящихся святош.
— Ох, Эммануэль, вы вещаете просто пророчески. Ей-богу, я начинаю колебаться. Если бы вы разъяснили мне более убедительно свою истину, может быть, у меня и родилось бы желание идти по вашим стопам.
— Ну что ж, посмотрите, пожалуйста, на меня. Выгляжу ли я, как дьявольское создание? Похоже ли мое лицо на лик демонов? И посмотрите на мое тело — найдете ли вы там знак проклятия?
Она быстро рванула с себя свитер, как две чаши, взяла в руки свои груди и поднесла их прямо к лицу Анны-Марии. Анна-Мария улыбнулась.
— Говорят, что дьявол красив, — вздохнула она, — но я в это не верю. Красота исходит от Бога.
— И опять ошибка, — сказала Эммануэль. — Красота исходит от человека.
Анна-Мария любовалась Эммануэль, не произнося ни слова. Потом вздохнула, и в этом вздохе слышалось какое-то сожаление. И она начала собирать свои художнические принадлежности.
В воскресенье днем Жан повел жену и Кристофера на скачки. Эммануэль всматривалась в толпу, но знакомых лиц не видела. На нее, как обычно, бросали восхищенные взоры, но в них не было ничего, что говорило бы о том, что таланты Эммануэль известны любопытствующим. Так, подумала Эммануэль, элита на скачки не ходит.
Еще большим было ее удивление, когда она наткнулась на Ариану в сопровождении двух не очень примечательных иностранцев.
— Показываю знакомым дипломатам город, — сообщила графиня. — А ты что здесь делаешь?
— Жан учит меня ставить на лошадей и выигрывать.
— И ты выигрываешь?
— Все время.
— Еще бы, ты ведь самородок!
Они рассмеялись. По радио проблеяли что-то непонятное, и Эммануэль изящно повернулась на каблуках, чтобы увидеть, что происходит; юбка взлетела кверху, ослепив на мгновение мир зрелищем двух выпуклых ягодиц, и потом снова опала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89