Тогда до завтра он что-нибудь предпримет. Или, по меньшей мере, успеет придумать всему подходящие объяснения.
Веселая гурьба во главе с мрачной, как туча, княжной двинулась к Вязантском подворью. Уже по дороге Василиса вдруг подумала, что напрасно сказала: «Я дам тебе время». Этим она призналась Гракусу, что нет больше в кремле «умных людей», знающих о заговоре. Не с совершенной точностью, но все-таки…
Оставалось надеяться, что старая ромейская лисица не придаст значения одному-единственному слову. Сочтет его оговоркой либо тщеславием молодой княжны.
* * *
Странный сон приснился Упряму в этот тревожный вечер: будто стоит он на заднем дворе, в руке у него чудесный меч, а в голове бьется единственная мысль — крапиву порубить. Но будто бы рука не поднимается, и он, отступив, разорви-клинок в ножны вкладывает, смахивает со щеки невесть откуда взявшуюся слезу.
И будто бы расступается крапива, и выходит из нее красивая девушка. Бледная, но не болезненной бледностью, скорее сдержанно-взволнованной. В исподней рубахе белей — из крапивной конечно же ткани. Простоволосая, но с волосами темно-зелеными, все того же травяного цвета. Глаза чуть посветлее, большие, пронзительные.
— Что же не рубишь, храбрый воин? — спрашивает она, останавливаясь точно в том месте, где растут крайние стебли.
— Не могу, — говорит Упрям. — Нечестно это. Я ведь сам обещался…
— Только поэтому? Была бы это твоя магия — срубил бы?
— Н-нет, — через силу признается Упрям. — Привык я к тебе.
— А я тебя люблю, — проникновенно шепчет девушка, и ученику чародея вдруг делается страшно-страшно.
— Не надо меня любить, — поспешно заявляет он, пытаясь отступить, но натыкается на колодезный сруб.
Но не слушает его девушка, покидает заросли крапивы и приближается к нему.
— Ты меня создал, — говорит, — ты меня всему научил. Я ведь теперь сильная, Упрямушка, очень сильная. Все благодаря тебе…
Рвется Упрям назад, но не приходит ему в голову обогнуть колодец. И вот уже совсем близко девушка, уже положила жгуче-холодные пальцы ему на плечи, лицо приблизила… Травяным запахом веет от ее спутанных волос. И жарко ложится на щеку шепот:
— Я теперь люблю тебя. Меня Крапива зовут. Я сильная. Я боялась, что погубишь меня, а ты пожалел. Теперь люблю тебя. Теперь тебе верной буду… Сам же просил! — меняется вдруг у девушки голос.
* * *
— Я? — бормочет Упрям, губы отчего-то плохо слушаются. — Что за бред?..
А девушка уже не ласково плечи держит — трясет, ровно грушу.
— Ах, бред?! Ну, это ты лишку дал — сам же просил Ослуха поднять тебя на закате. Вот и просыпайся теперь!
— А-а… верно-верно. — Упрям тряхнул головой, сбрасывая остатки сонливости, и сладко потянулся. — Спасибо, Лас.
— Не за что. С кем это ты целовался во сне?
Упрям подскочил как ужаленный.
— Я — целовался? Я ее не целовал!
— Ну, мне-то, наверное, виднее было, — засмеялся десятник. — Так кто же она?
— Неважно. Ты ее все равно не знаешь, пожалуй… Что посты, расставлены?
— Все на местах. — Шутливость исчезла из голоса Ласа. — Молодец ты, отрок, на ноги людей поставил. У меня тоже прошло. В общем, три человека у нас снаружи, двое в доме на среднем жилье, в соседних покоях. Я сейчас на боковую а в три пополуночи сменимся.
— Наверху никого? — уточнил Упрям.
— Нет, но мы окна ставнями закрыли, которые ты дал, — надежная вещь.
Куда надежнее! Наум сделал их, оплетя деревом железную решетчатую основу — задолго до рождения Упряма — в качестве защиты от злобных духов Заледянского Севера, которые в годы, названные летописцами Трудными, пытались выморозить жестокими зимами благодатную Твердь. Эти духи умели превращаться в огромных белых сов, так что ставни создавались с расчетом на сильные удары. А оговорены были не только от «отморозков», как называл их Наум, но и от многой другой нечисти — на всякий случай. Эти-то зимние ставни и велел навесить Упрям, отправляясь в кремль. Теперь башня была хорошо защищена. Можно спокойно работать…
Есть такой вечный славянский вопрос: за что хвататься? Уже копаясь в бумагах Наума, Упрям определил себе наипервейшей задачей хорошенько подготовиться к завтрашнему Смотру. А дальше — уже по возможности, смотря что попадется под руку.
Но первой находкой, как назло, стала та книга, по которой Наум собирался зачаровывать ножны для княжеского меча. Нужные места были подчеркнуты свинцовым карандашом: необходимые знаки, условия, заклинания — захочешь, не ошибешься. Упрям, однако, поборол искушение немедля приняться за волшбу. Решил — значит решил: сначала Смотр, потом остальное.
Наум, невзирая на годы, отличался превосходной памятью, однако в наиболее важных вопросах предпочитал детально (скрупулезно, как он порой говаривал) заносить все на бумагу. Особенно если это касалось главнейшей обязанности — ярмарочного надзора. В его рукописях были отражены волшебные торги за много лет — настоящая летопись Дивнинской ярмарки.
Последние три года чародей брал с собой Упряма на Смотры — привыкай, ученик, осваивайся. Хотя уже ясно было, что Упрям не успеет получить должное образование о той поры, когда Бурезов полностью сменит Наума на посту дивнинского чародея, ни учебы, ни опыта это не отменяло. И Упрям был уверен, что соблюсти внешний обряд Смотра сумеет, даже в одиночку проведет его. Но этого мало! Чтобы от надзорного чародея был толк, необходимо знать каждого продавца, помнить все его свычаи и обычаи, разбираться в его приемах и уловках… Немыслимое дело для новичка. Но, по счастью, у Упряма был список Маруха.
Ярмарочные записи обнаружились в трех сундуках, запертых на ключ — волшебный, конечно. В прошлом году Наум изготовил второй для своего ученика и доверил ему заветное слово, так что сундуки открылись без заминки. Но сами записи тоже требовалось расколдовать. Человек, не знающий этого, доберись он до содержимого сундуков, обнаружил бы чистые листы церейской бумаги и пергаментные свитки без единого знака. Более того, волшебные чернила полное содержание записей открывали только по слову учителя. Упрям же на разных ступенях ученичества способен был открыть только часть записей — с каждым годом все большую.
Была у Наума предусмотрена и еще одна защита от соглядатаев — он пользовался тремя видами тайнописи, которые сам и разработал. Столь замысловатые меры предосторожности всегда удивляли Упряма. Это в Тверди-то, столице мирной! Наум отвечал: у чародеев особая жизнь, надо быть готовым ко всему.
В прошлом году Упрям уже работал с ярмарочными записями — но под зорким оком учителя, который помогал справиться с защитными чарами и подсказывал, на что следует обращать внимание. Сегодня все предстояло сделать самому.
Упрям разложил записи на столе и промолвил заветное слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Веселая гурьба во главе с мрачной, как туча, княжной двинулась к Вязантском подворью. Уже по дороге Василиса вдруг подумала, что напрасно сказала: «Я дам тебе время». Этим она призналась Гракусу, что нет больше в кремле «умных людей», знающих о заговоре. Не с совершенной точностью, но все-таки…
Оставалось надеяться, что старая ромейская лисица не придаст значения одному-единственному слову. Сочтет его оговоркой либо тщеславием молодой княжны.
* * *
Странный сон приснился Упряму в этот тревожный вечер: будто стоит он на заднем дворе, в руке у него чудесный меч, а в голове бьется единственная мысль — крапиву порубить. Но будто бы рука не поднимается, и он, отступив, разорви-клинок в ножны вкладывает, смахивает со щеки невесть откуда взявшуюся слезу.
И будто бы расступается крапива, и выходит из нее красивая девушка. Бледная, но не болезненной бледностью, скорее сдержанно-взволнованной. В исподней рубахе белей — из крапивной конечно же ткани. Простоволосая, но с волосами темно-зелеными, все того же травяного цвета. Глаза чуть посветлее, большие, пронзительные.
— Что же не рубишь, храбрый воин? — спрашивает она, останавливаясь точно в том месте, где растут крайние стебли.
— Не могу, — говорит Упрям. — Нечестно это. Я ведь сам обещался…
— Только поэтому? Была бы это твоя магия — срубил бы?
— Н-нет, — через силу признается Упрям. — Привык я к тебе.
— А я тебя люблю, — проникновенно шепчет девушка, и ученику чародея вдруг делается страшно-страшно.
— Не надо меня любить, — поспешно заявляет он, пытаясь отступить, но натыкается на колодезный сруб.
Но не слушает его девушка, покидает заросли крапивы и приближается к нему.
— Ты меня создал, — говорит, — ты меня всему научил. Я ведь теперь сильная, Упрямушка, очень сильная. Все благодаря тебе…
Рвется Упрям назад, но не приходит ему в голову обогнуть колодец. И вот уже совсем близко девушка, уже положила жгуче-холодные пальцы ему на плечи, лицо приблизила… Травяным запахом веет от ее спутанных волос. И жарко ложится на щеку шепот:
— Я теперь люблю тебя. Меня Крапива зовут. Я сильная. Я боялась, что погубишь меня, а ты пожалел. Теперь люблю тебя. Теперь тебе верной буду… Сам же просил! — меняется вдруг у девушки голос.
* * *
— Я? — бормочет Упрям, губы отчего-то плохо слушаются. — Что за бред?..
А девушка уже не ласково плечи держит — трясет, ровно грушу.
— Ах, бред?! Ну, это ты лишку дал — сам же просил Ослуха поднять тебя на закате. Вот и просыпайся теперь!
— А-а… верно-верно. — Упрям тряхнул головой, сбрасывая остатки сонливости, и сладко потянулся. — Спасибо, Лас.
— Не за что. С кем это ты целовался во сне?
Упрям подскочил как ужаленный.
— Я — целовался? Я ее не целовал!
— Ну, мне-то, наверное, виднее было, — засмеялся десятник. — Так кто же она?
— Неважно. Ты ее все равно не знаешь, пожалуй… Что посты, расставлены?
— Все на местах. — Шутливость исчезла из голоса Ласа. — Молодец ты, отрок, на ноги людей поставил. У меня тоже прошло. В общем, три человека у нас снаружи, двое в доме на среднем жилье, в соседних покоях. Я сейчас на боковую а в три пополуночи сменимся.
— Наверху никого? — уточнил Упрям.
— Нет, но мы окна ставнями закрыли, которые ты дал, — надежная вещь.
Куда надежнее! Наум сделал их, оплетя деревом железную решетчатую основу — задолго до рождения Упряма — в качестве защиты от злобных духов Заледянского Севера, которые в годы, названные летописцами Трудными, пытались выморозить жестокими зимами благодатную Твердь. Эти духи умели превращаться в огромных белых сов, так что ставни создавались с расчетом на сильные удары. А оговорены были не только от «отморозков», как называл их Наум, но и от многой другой нечисти — на всякий случай. Эти-то зимние ставни и велел навесить Упрям, отправляясь в кремль. Теперь башня была хорошо защищена. Можно спокойно работать…
Есть такой вечный славянский вопрос: за что хвататься? Уже копаясь в бумагах Наума, Упрям определил себе наипервейшей задачей хорошенько подготовиться к завтрашнему Смотру. А дальше — уже по возможности, смотря что попадется под руку.
Но первой находкой, как назло, стала та книга, по которой Наум собирался зачаровывать ножны для княжеского меча. Нужные места были подчеркнуты свинцовым карандашом: необходимые знаки, условия, заклинания — захочешь, не ошибешься. Упрям, однако, поборол искушение немедля приняться за волшбу. Решил — значит решил: сначала Смотр, потом остальное.
Наум, невзирая на годы, отличался превосходной памятью, однако в наиболее важных вопросах предпочитал детально (скрупулезно, как он порой говаривал) заносить все на бумагу. Особенно если это касалось главнейшей обязанности — ярмарочного надзора. В его рукописях были отражены волшебные торги за много лет — настоящая летопись Дивнинской ярмарки.
Последние три года чародей брал с собой Упряма на Смотры — привыкай, ученик, осваивайся. Хотя уже ясно было, что Упрям не успеет получить должное образование о той поры, когда Бурезов полностью сменит Наума на посту дивнинского чародея, ни учебы, ни опыта это не отменяло. И Упрям был уверен, что соблюсти внешний обряд Смотра сумеет, даже в одиночку проведет его. Но этого мало! Чтобы от надзорного чародея был толк, необходимо знать каждого продавца, помнить все его свычаи и обычаи, разбираться в его приемах и уловках… Немыслимое дело для новичка. Но, по счастью, у Упряма был список Маруха.
Ярмарочные записи обнаружились в трех сундуках, запертых на ключ — волшебный, конечно. В прошлом году Наум изготовил второй для своего ученика и доверил ему заветное слово, так что сундуки открылись без заминки. Но сами записи тоже требовалось расколдовать. Человек, не знающий этого, доберись он до содержимого сундуков, обнаружил бы чистые листы церейской бумаги и пергаментные свитки без единого знака. Более того, волшебные чернила полное содержание записей открывали только по слову учителя. Упрям же на разных ступенях ученичества способен был открыть только часть записей — с каждым годом все большую.
Была у Наума предусмотрена и еще одна защита от соглядатаев — он пользовался тремя видами тайнописи, которые сам и разработал. Столь замысловатые меры предосторожности всегда удивляли Упряма. Это в Тверди-то, столице мирной! Наум отвечал: у чародеев особая жизнь, надо быть готовым ко всему.
В прошлом году Упрям уже работал с ярмарочными записями — но под зорким оком учителя, который помогал справиться с защитными чарами и подсказывал, на что следует обращать внимание. Сегодня все предстояло сделать самому.
Упрям разложил записи на столе и промолвил заветное слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119