Возникали и рушились замки, облетал жасмин, проносились стада оленей, садилось солнце, засыпали дрозды в тисовых рощах. Бервин разинул рот так, что туда мог бы залететь жаворонок. В Кармартене в тот день было пасмурно, но Мак Кархи закончил поэмой Финна о приходе лета и вызвал солнечный луч. Бервин не в состоянии был сдвинуться с места, не в состоянии оторвать глаз от Мак Кархи, даже когда исчезло все остальное. «Длинные волосы вереска стелются по земле», – повторял он одними губами.
– Бервин, если вы хотите еще здесь посидеть, я вам оставлю ключ, – весело сказал Мак Кархи, приготовляясь кинуть ему ключ от башни через весь кабинет. В классе не было ни души.
Ночью Бервин, старательно шевеля губами, но избегая произносить что-либо вслух, перечитывал умопомрачительные тексты Туата Де Дананн, шел на урок, замирал, завидев Мак Кархи, открывал рот, и в озере Лох-Лейн вместо лилий зацветала прямо сама вода.
– Сосредоточьтесь, пожалуйста, Бервин, в этом слове два слога, первый долгий, второй ударный, – безмятежно говорил Мак Кархи.
Бервина неизменно поражало то, что Мак Кархи ведет приметы времени. Это казалось ему чистейшим недоразумением. Когда учитель появлялся перед ними в субботу, с веселым недоумением держа на отлете бутылку кока-колы, принесенной на урок с тем, чтобы обсудить свойства этого странного вещества, сердце у Бервина так и сжималось. Он не понимал, отчего столь глубокий ученый вынужден тратить свое время и силы на столь странные вещи.
* * *
Снежно-седой, горбоносый профессор Финтан, у которого из-под прочного плаща виднелся ворот толстого аранского свитера грубой вязки, щурясь под северным ветром, сидел посреди двора и вязал рыбацкую сеть. Он вязал, рассказывая о погодных приметах, мелькание его пальцев завораживало, грубый деревянный амулет с вправленным в него куском янтаря на шее профессора покачивался в такт. Вокруг сидел первый курс.
– И если с утра горы на юге стоят в шапках, значит, вечером нельзя выходить в океан. А если Мананнан, сына Лера, на закате протянет из-за облаков свои пальцы к отмелям Финнтра, значит, наутро от мыса Срон Брин до Ив Ратах можно собирать темно-красные водоросли и жемчужный мох. Но если с вечера черепицы постукивают друг об друга на крыше, как будто их кто-то перебирает пальцами, значит, четыре дня не прекратится шторм – такой, что селедка будет десять миль по воздуху лететь.
Финтан, сын Фингена, не проводил академической границы между мудростью фоморов и современными представлениями о чем бы то ни было. Он садился в кругу учеников и, как ирландский шаннахи, набивал трубку и начинал излагать материал:
– Говорят, янтарь в старину с небес падал…
Или:
– Камни и теперь растут три дня в году. Но только те растут, которые никто не трогал, а если камень хоть пальцем тронешь, так он уж больше и не растет.
Все быстро привыкли к тому, что понимать все это следует буквально и, сдавая теорию, нужно без всяких предисловий, ничуть не стесняясь, прямо в глаза профессору говорить:
– А в северных горах есть такие люди – у каждого по одной ноге и по одной руке. Так они сойдутся, бывало, парами и примутся так бегать, так бегать, что их никак невозможно догнать, можно только подстрелить.
– Отчего зима на земле бывает? А с моря приходит такая овца – сама белая, уши длинные. Ходит эта овца по долинам, и где она пройдет, все замерзает. Так и зовется она – морозная овца, а где она ушами похлопает, там озеро до дна промерзнет.
Финтан удовлетворенно кивал.
К текущему зачету по материальному быту фоморов он поделил класс на пары, – не спрашивая, у кого какие пожелания, – и мальчики должны были выстругать детскую колыбель, а девочки – выстелить ее пухом и заучить единственную дошедшую от фоморов колыбельную песню, которая звучала странно и зловеще:
Этой ночью в горы, в скалы Кьюнн-на-Барра,
Прилетит крапивник строить гнездо…
Этой ночью в скалы, к мысу Карриг-Лейте,
Прилетит неясыть строить гнездо.
Этой ночью в горы, на вершину Крохан,
Прилетит стервятник строить гнездо…
Песня была довольно длинная, события в ней развивались несколько однообразно, а заканчивалась она тем, что гнездо прилетал строить дракон. Впрочем, Керидвен, дочь Пеблига, поставленная в пару с Гвидионом, выучила ее мгновенно и пела со злобным выражением лица, изображая из себя настоящую фоморку и даже прищуривая левый глаз, поскольку у фоморов, как известно, глаз был только один.
Книг по предмету профессора Финтана не было, и чувствовалось, что сам вопрос о том, почему их нет, неуместен.
…Финтан, сын Фингена, находился в Уэльсе в изгнании. Некогда ему пришлось покинуть Ирландию, но опала миновала, и с тех пор он каждую осень порывался вернуться в родную страну. Из раза в раз у них с Мерлином происходил по этому поводу разговор.
– Да вы что, коллега? – говорил Мерлин. – Ну куда вы вернетесь? Вы не представляете себе, что сейчас творится в Ирландии. Особенно там, куда вы рветесь, – на севере. Вы почитайте газеты. Оуэн, – обращался он кстати к проходящему мимо Мак Кархи. – У вас есть газета?
Слово «газета» Мерлин произносил с явным удовольствием: чувствовалось, что ему случается произносить его не особенно часто. Мак Кархи извлекал из внутреннего кармана какой-то не очень свежий номер «Таймс», пяти-шестилетней давности.
– Это газета? – быстро уточнял Мерлин, чтобы не ошибиться, выхватывал ее у Мак Кархи из рук и снова поворачивался к Финтану. – Вот, коллега. Вот вам газета. Почитайте, прошу вас. Вы видите, что здесь пишут?.. Резня! Кровавая резня.
– Можно подумать, что на севере Ирландии когда-нибудь было что-нибудь другое, – ворчливо говорил Финтан. – Сколько себя помню, там всегда гойделы резали пиктов. И даже если теперь они называют себя какими-то другими именами, ничего нового в самом конфликте я не вижу.
– Да в конце концов, я вам просто запрещаю! – говорил Мерлин. – Как вы можете бросить учеников посреди семестра? Это и нарушение учебной дисциплины, и… и… в конечном счете, я нездоров, со мной может что-нибудь случиться… в любой момент.
И Финтан каждый раз оставался. Этот разговор повторялся между ними каждую осень в течение двух тысяч лет.
* * *
На уроках по языку зверей и птиц, которые вела доктор Рианнон, тишина нарушалась только щелканьем черных дроздов, залетавших в окна, и вздохами восхищенных студентов, которые не могли сосредоточиться. Ллевелис, будучи существом общественным, входил одновременно в клуб поклонников Рианнон, в общество любителей изучения наследия (самая таинственная из студенческих организаций), в беспорядочную толпу учеников и последователей Диона Хризостома и вообще в любую беспорядочную толпу, которая формировалась в коридорах, на лестницах и на галереях, будь то вечером или во время перемен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Бервин, если вы хотите еще здесь посидеть, я вам оставлю ключ, – весело сказал Мак Кархи, приготовляясь кинуть ему ключ от башни через весь кабинет. В классе не было ни души.
Ночью Бервин, старательно шевеля губами, но избегая произносить что-либо вслух, перечитывал умопомрачительные тексты Туата Де Дананн, шел на урок, замирал, завидев Мак Кархи, открывал рот, и в озере Лох-Лейн вместо лилий зацветала прямо сама вода.
– Сосредоточьтесь, пожалуйста, Бервин, в этом слове два слога, первый долгий, второй ударный, – безмятежно говорил Мак Кархи.
Бервина неизменно поражало то, что Мак Кархи ведет приметы времени. Это казалось ему чистейшим недоразумением. Когда учитель появлялся перед ними в субботу, с веселым недоумением держа на отлете бутылку кока-колы, принесенной на урок с тем, чтобы обсудить свойства этого странного вещества, сердце у Бервина так и сжималось. Он не понимал, отчего столь глубокий ученый вынужден тратить свое время и силы на столь странные вещи.
* * *
Снежно-седой, горбоносый профессор Финтан, у которого из-под прочного плаща виднелся ворот толстого аранского свитера грубой вязки, щурясь под северным ветром, сидел посреди двора и вязал рыбацкую сеть. Он вязал, рассказывая о погодных приметах, мелькание его пальцев завораживало, грубый деревянный амулет с вправленным в него куском янтаря на шее профессора покачивался в такт. Вокруг сидел первый курс.
– И если с утра горы на юге стоят в шапках, значит, вечером нельзя выходить в океан. А если Мананнан, сына Лера, на закате протянет из-за облаков свои пальцы к отмелям Финнтра, значит, наутро от мыса Срон Брин до Ив Ратах можно собирать темно-красные водоросли и жемчужный мох. Но если с вечера черепицы постукивают друг об друга на крыше, как будто их кто-то перебирает пальцами, значит, четыре дня не прекратится шторм – такой, что селедка будет десять миль по воздуху лететь.
Финтан, сын Фингена, не проводил академической границы между мудростью фоморов и современными представлениями о чем бы то ни было. Он садился в кругу учеников и, как ирландский шаннахи, набивал трубку и начинал излагать материал:
– Говорят, янтарь в старину с небес падал…
Или:
– Камни и теперь растут три дня в году. Но только те растут, которые никто не трогал, а если камень хоть пальцем тронешь, так он уж больше и не растет.
Все быстро привыкли к тому, что понимать все это следует буквально и, сдавая теорию, нужно без всяких предисловий, ничуть не стесняясь, прямо в глаза профессору говорить:
– А в северных горах есть такие люди – у каждого по одной ноге и по одной руке. Так они сойдутся, бывало, парами и примутся так бегать, так бегать, что их никак невозможно догнать, можно только подстрелить.
– Отчего зима на земле бывает? А с моря приходит такая овца – сама белая, уши длинные. Ходит эта овца по долинам, и где она пройдет, все замерзает. Так и зовется она – морозная овца, а где она ушами похлопает, там озеро до дна промерзнет.
Финтан удовлетворенно кивал.
К текущему зачету по материальному быту фоморов он поделил класс на пары, – не спрашивая, у кого какие пожелания, – и мальчики должны были выстругать детскую колыбель, а девочки – выстелить ее пухом и заучить единственную дошедшую от фоморов колыбельную песню, которая звучала странно и зловеще:
Этой ночью в горы, в скалы Кьюнн-на-Барра,
Прилетит крапивник строить гнездо…
Этой ночью в скалы, к мысу Карриг-Лейте,
Прилетит неясыть строить гнездо.
Этой ночью в горы, на вершину Крохан,
Прилетит стервятник строить гнездо…
Песня была довольно длинная, события в ней развивались несколько однообразно, а заканчивалась она тем, что гнездо прилетал строить дракон. Впрочем, Керидвен, дочь Пеблига, поставленная в пару с Гвидионом, выучила ее мгновенно и пела со злобным выражением лица, изображая из себя настоящую фоморку и даже прищуривая левый глаз, поскольку у фоморов, как известно, глаз был только один.
Книг по предмету профессора Финтана не было, и чувствовалось, что сам вопрос о том, почему их нет, неуместен.
…Финтан, сын Фингена, находился в Уэльсе в изгнании. Некогда ему пришлось покинуть Ирландию, но опала миновала, и с тех пор он каждую осень порывался вернуться в родную страну. Из раза в раз у них с Мерлином происходил по этому поводу разговор.
– Да вы что, коллега? – говорил Мерлин. – Ну куда вы вернетесь? Вы не представляете себе, что сейчас творится в Ирландии. Особенно там, куда вы рветесь, – на севере. Вы почитайте газеты. Оуэн, – обращался он кстати к проходящему мимо Мак Кархи. – У вас есть газета?
Слово «газета» Мерлин произносил с явным удовольствием: чувствовалось, что ему случается произносить его не особенно часто. Мак Кархи извлекал из внутреннего кармана какой-то не очень свежий номер «Таймс», пяти-шестилетней давности.
– Это газета? – быстро уточнял Мерлин, чтобы не ошибиться, выхватывал ее у Мак Кархи из рук и снова поворачивался к Финтану. – Вот, коллега. Вот вам газета. Почитайте, прошу вас. Вы видите, что здесь пишут?.. Резня! Кровавая резня.
– Можно подумать, что на севере Ирландии когда-нибудь было что-нибудь другое, – ворчливо говорил Финтан. – Сколько себя помню, там всегда гойделы резали пиктов. И даже если теперь они называют себя какими-то другими именами, ничего нового в самом конфликте я не вижу.
– Да в конце концов, я вам просто запрещаю! – говорил Мерлин. – Как вы можете бросить учеников посреди семестра? Это и нарушение учебной дисциплины, и… и… в конечном счете, я нездоров, со мной может что-нибудь случиться… в любой момент.
И Финтан каждый раз оставался. Этот разговор повторялся между ними каждую осень в течение двух тысяч лет.
* * *
На уроках по языку зверей и птиц, которые вела доктор Рианнон, тишина нарушалась только щелканьем черных дроздов, залетавших в окна, и вздохами восхищенных студентов, которые не могли сосредоточиться. Ллевелис, будучи существом общественным, входил одновременно в клуб поклонников Рианнон, в общество любителей изучения наследия (самая таинственная из студенческих организаций), в беспорядочную толпу учеников и последователей Диона Хризостома и вообще в любую беспорядочную толпу, которая формировалась в коридорах, на лестницах и на галереях, будь то вечером или во время перемен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115