Ситуацию, как ни странно, разрешил заглянувший на крики Змейк. Он вошел через один из входов, к которым не была в то время приставлена дверь, отвел лорда Бассета и кембриджского профессора в сторону и отстраненным тоном сказал несколько никак не идущих к делу фраз: «Этнографический материал… малые народности… методика была представлена на конгрессе в Пензансе…»
Эта странная, вероятно, магическая речь неожиданно успокоила бурю. Члены комиссии подошли и извинились перед Финтаном. Ученики остались в восхищении и в твердой уверенности, что Змейк применил гипнотические способности, поскольку буквальные его слова не имели ни малейшего смысла. Дополнительно их укрепило в этом убеждении то, что когда Финтан, преодолевая неприязнь к Змейку, спросил его, что это за конгресс в Пензансе, Змейк изогнул одну бровь и без энтузиазма сообщил, что лично ему название Пензанс ни о чем не говорит.
* * *
На урок к Диону Хризостому все ввалились в радужном настроении, совершенно забыв про комиссию и предвкушая очередную встречу с любимым наставником. В тот день они уворовали у хлебопечек из кладовки хламиды, хитоны и пеплосы и переоделись, чтобы сделать Диону приятное. Обычно для уроков греческого никто не переодевался, эта одежда предназначалась для третьего курса, у которого шли по программе практические приложения истории древнего мира, но, увидев чистенькие, сложенные стопками хламиды, первокурсники не удержались. Радостной толпой, почти все босиком, они набились в класс и обнаружили, что комиссия уже заняла там лучшие места. Вдобавок один из членов комиссии, владеющий древнегреческим, зловещим шепотом переводил остальным все, что делалось на уроке.
Дион был на высоте. Глазом не моргнув, он назначил тему контроверсии: выстрел Эрота. Все засуетились, выделили из своей среды Эрота, Аполлона и Дафну. Керидвен, которой поручили роль Дафны, сразу застыла неподвижно и раскинула руки, всячески изображая, что она уже лавр, чтобы Дилан, сын Гвейра, бывший Аполлоном, не вздумал к ней приставать. Эротом назначили Клиддно. Дафну как женщину снабдили защитником. Судебная тяжба началась.
Вышел вперед Дилан, обратился к богам, смачно обосновал тему и пять минут на хорошем греческом осуждал Эрота, который, будучи сопляком, лезет в дела старших. Несколько человек он привлек в качестве свидетелей. Дион благосклонно кивал, иногда поправляя синтаксис, но не мысль.
Затем Клиддно выгораживал Эрота, упирая на то, что Аполлон первый стал насмехаться над ним и тыкать ему в нос своим превосходством в стрельбе из лука. Если смотреть на дело трезво, рассуждал Клиддно, Эрот не мог не принять вызов. К тому же Эроту приходится стрелять с утра до вечера просто по обязанности, так что он так или иначе вынужден был бы подстрелить Аполлона.
Затем перешли к истории с Дафной, которой пришлось превратиться в лавр, чтобы избавиться от ухаживаний ненавистного ей Аполлона. Самую большую бурю возмущения со стороны девочек вызвало даже не то, что Аполлон довел Дафну до превращения в дерево, а то, что он потом сорвал с нее веточку. Керидвен произнесла горячую речь, утверждая, что не имел он никакого права с нее ветки срывать. Защитник Дафны Эльвин и Дилан долгое время увлеченно и красочно спорили, можно ли сказать, что Аполлон сорвал с нее одеяния, и было ли это элементом одежды, и если было, то каким. При этом по примеру Диона каждый из агонистов прежде, чем начать свою речь, буквально выметал плиты зала полами своей хламиды, рассыпаясь в кинических рассуждениях о собственном ничтожестве. В конце концов не выдержала комиссия.
– Все ученики прекрасно говорят по-гречески, – сухо отметил лорд Бассет, прервав контроверсию. – Но о чем они говорят? Что это за тема для обсуждения на школьном семинаре? Учащиеся одеты как комедианты…
– Мы одеты как честные и порядочные люди, – твердо возразил Дилан. – А если на нас нет сандалий, так это оттого, что они заперты были в сундуке.
* * *
– Я должен найти описание этого случая, – твердил Гвидиону Ллевелис, которому никак не давало покоя прошлое Мак Кехта. – Вот увидишь: я докажу, что он никого не убивал. Наверняка там была какая-нибудь заварушка, все мелькало, ничего нельзя было разобрать… в темноте. Ну, кто-то убил этого Миаха. Подумали на Мак Кехта. Может быть, он как раз накануне говорил ему: «Еще раз придешь домой поздно – убью». Не верю я всем этим поздним источникам, честное слово.
И во всякий библиотечный день, которым была среда, Ллевелис летел в библиотеку, едва успев спросонья натянуть на себя необходимый минимум одежды. Но поскольку интерес его многим мог показаться нездоровым, а в особенности живо Ллевелис представлял себе реакцию святого Коллена, когда он скажет ему, что хотел бы разыскать все сохранившиеся материалы по убийствам, совершенным доктором Мак Кехтом, то действовать напрямую было нельзя. Ни одна из доступных книг не содержала ничего больше двух строк известного содержания.
Некоторое время Ллевелис, набрав с собой бутербродов, пролистывал судебные дела острова Ирландия. Однако не похоже было, чтобы дело это проходило через суд. «Я так и думал. Глухое дело, – бурчал Ллевелис, слюнявя палец. – Недоказанное».
По некотором размышлении он попросил святого Коллена провести его в лапидарий, то есть в камнехранилище. Это был подземный раздел библиотеки, содержавший эпиграфический материал – надписи на камнях. Камни стояли неупорядоченным образом, однако святой Коллен с факелом в руках ориентировался в фондах хорошо. Ворочать отдельные экземпляры, лежащие плашмя, было нелегко, но святой Коллен, попеременно эксплуатируя то идею рычага, то свою святость, неизменно исхитрялся поставить все-таки нужный камень удобно и, подозвав читателя, деликатно обметал метелкой текст. Однако за Ллевелисом он не поспевал. Чтобы как-то отвести глаза святому Коллену, Ллевелис сказал, что ищет материалы по битвам Туата Де Дананн с фоморами и после этого уже всласть наползался в пыли на коленях, подлезая под нагромождения валунов и просачиваясь в щелки между стоячими камнями. Наконец он обнаружил примечательный камень с двумя барельефами – верхним и нижним. На верхнем среди толпы можно было узнать Нуаду со всеми атрибутами королевской власти, Тадга, сын Нуаду, со встревоженным выражением лица, Луга, от которого исходило сияние, и доктора Мак Кехта с короткой стрижкой и с медицинскими инструментами. Позади Мак Кехта стоял некий молодой человек с браслетами на руках и ногах и лекарственными травами в руках. Надпись, над которой Ллевелис корпел целых десять минут, облизывая пересохшие губы и ощупывая забитые пылью углубления в камне, гласила: «И уже через месяц Нуаду вновь мог сражаться».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115