Вокруг было пусто, и он мог как следует обозреть открывшийся перед ним город. С гор гранитные утесы Тралла казались ничтожным пятнышком посреди бескрайней равнины. Теперь они высились над ним высотой в тысячу футов. Массивные крепостные стены, сложенные из того же гранита, скрывали от глаз нижнюю часть города, но выше кровли густо лепились к отвесным склонам.
На самом верху утеса, на фоне бледного предвечернего неба, виднелись черные башни внутренней цитадели и верхушки пирамид двух городских храмов. Над тем, что был посвящен Ре, богу Света, от жертвенного огня поднимался густой дым. Над храмом Исса, бога Червей и Смерти, не было ничего.
Свет и Смерть — вечные соперники. Раньше эти две религии как-то уживались. Но когда солнце начало угасать, все изменилось. Брат восстал на брата; по всей Империи начались гонения, войны, резня. Но хуже, чем Тралл, места нет. Нынче ровно семь лет с того дня, как пятьдесят тысяч человек нашли здесь свою смерть — в том числе и наставник жреца Манихей.
Путник сделал то, от чего до сих пор воздерживался: отвернулся от города и перевел взгляд к небольшому пригорку, что стоял в пятидесяти ярдах слева от него, на болоте. Даже в скудном предвечернем свете этот холмик ярко белел на тусклой зелени болот. Мох и лишайник уже добрались до половины его пятидесятифутовой высоты, но и теперь, даже издали, было видно, из чего он сложен: его возводили ряд за рядом из человеческих голов, голов погибших в битве при Тралле, — ныне они стали голыми черепами. Князь Фаран не позволял никому, кто входил в Тралл, забыть о том роковом дне семилетней давности. Но жрец из пятидесяти тысяч погибших знал лишь одного — Манихея.
Говорили, будто голову Манихея положили на самую вершину пирамиды. Жрец запрокинул голову, но холм был слишком далеко от него, чтобы разглядеть что-либо. На таком расстоянии все эти оскаленные черепа казались одинаковыми — приношения Иссу, богу Смерти.
Жрец на краткий миг склонил голову и вновь устремился своим скорым, широким шагом к городу, низко надвинув на лоб капюшон плаща. Но павшие в битве не оставляли его. В сотне ярдов от городских ворот на утоптанной немощеной дороге стали попадаться белые вкрапления, похожие на куски мела, но жрец знал, что это не мел. На дороге перед воротами когда-то рассыпали кости мертвых. За семь лет ноги и колеса размололи их на мелкие куски, но плечевые и бедренные кости до сих пор еще торчали по обочинам, как иглы дикобраза.
Жрец ускорил шаг. Белые осколки хрустели под ногами. Наконец он дошел до моста через заиленный ров, окружавший город. Поросший мхом каменный настил вел к массивным, исхлестанным непогодой воротам — единственному входу в Тралл. Жрец еще ниже опустил капюшон. Служители Ре по-прежнему приходили паломниками в свой храм, но все они были на подозрении. Шаги сандалий по мосту отдавались эхом от стен. Впереди зияли ворота, и в полумраке виднелись стражники в пурпурно-коричневых мундирах легионов Исса. Увидев цвета одежды жреца, они беспокойно зашевелились. Один отделился от остальных и медленно вышел вперед с алебардой в руке. Желтый и небритый, он с любопытством заглядывал под капюшон путника в тускнеющем свете дня.
— Кто ты, незнакомец? — спросил он, стараясь разглядеть лицо жреца.
— Приверженец Ре, — прозвучало в ответ.
— Это я вижу, но что привело тебя сюда?
— Хочу посетить свой храм: мне сказали, что князь Фаран пока что это дозволяет.
— Дозволяет, — ухмыльнулся часовой, — да немногие из ваших пользуются этим дозволением.
— Значит, я могу пройти?
— Не раньше, чем я взгляну на твое лицо — мой капитан желает знать обо всех, кто входит и выходит.
— Я ношу маску, как весь наш орден во время странствий.
Часовой с угрозой ступил вперед, слегка приподняв алебарду.
— В маске ты или нет, я должен тебя видеть.
Жрец отступил назад, вскинув руку в перчатке. Часовой перевел взгляд с железных когтей на закрытое капюшоном лицо, но жрец, опережая его слова, произнес:
— Хорошо, смотри — но предупреждаю, тебе не понравится то, что ты увидишь. — С этими словами он слегка отвел в сторону нижний край капюшона, показав часовому часть маски.
— Боги! — сморщился тот. — Это что же такое?
— То, что я ношу. Можно мне теперь пройти?
— Проходи, коли охота, — с отвращением отвернулся страж. — Да не показывайся никому, во имя Исса!
Жрец, не дожидаясь дальнейшего приглашения, поспешил нырнуть в калитку. Прочие стражники, словно не замечая их перебранки, продолжали греться у жаровни, безразличные ко всему, кроме пронизывающей вечерней сырости и быстро меркнувшего света. Жрец устремился вперед по улицам Нижнего Города, между оплетенных плющом руин. Торчащие к небу черные стропила свидетельствовали о пожаре, прокатившемся здесь семь лет назад. Холодная, глубокая тень лежала в извилистых переулках, ведущих вверх, на скалы. На улицах было пусто. Памятуя предостережение Захарии, жрец торопливо поднимался в гору, скользя сандалиями по влажным булыжникам. Глаза его сквозь прорези маски перебегали вправо и влево, всматриваясь во мрак по обе стороны улицы. Зияющие двери, окна без единого стекла, провалившиеся крыши, почернелые стены, сорняки, выросшие на них в тех скудных лучах, что сюда проникают.
Впереди кто-то поспешно шмыгнул в дом, где еще имелись двери и решетки на окнах. Жрец, проходя мимо, услышал лязг задвигаемых засовов и звон цепей. Чувство одиночества, одолевавшее его весь месяц пути через Огненные горы, сделалось еще сильнее — точно он был одним из отверженных, что рыщут по этим улицам, наводя ужас на жителей. Это город призраков — больше ему не повстречался никто, хотя бы и спешащий укрыться в доме. Через двадцать минут подъема жрец остановился перевести дух на террасе, откуда видна была равнина. Солнце, плоский пурпурный овал, висело над западными горами. Его лучи не грели, и из носового отверстия маски вырывалось густое облачко пара. Содрогнувшись, жрец поспешил дальше.
Страх и возбуждение переполняли его. Встреча с часовым у ворот послужила предостережением: каждый служитель Ре в этом городе находится под подозрением. Но вскоре он окажется в безопасных стенах храма, рядом с братом, и узнает, зачем тот вызвал его сюда после двенадцати лет разлуки, семь из которых он не видел ни единого человеческого лица.
Он миновал стену внутренних укреплений толщиной в двадцать футов. Со свода подворотни капала вода. Ворота никем не охранялись, и жрец вновь вышел в угасающий небесный свет.
Здесь, на плоской гранитной верхушке утеса, помешалась самая старая часть города. Перед жрецом открылось широкое пространство протяженностью ярдов в сто. На нем стояли невысокие обелиски, каждый окруженный концентрическим узором из булыжника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
На самом верху утеса, на фоне бледного предвечернего неба, виднелись черные башни внутренней цитадели и верхушки пирамид двух городских храмов. Над тем, что был посвящен Ре, богу Света, от жертвенного огня поднимался густой дым. Над храмом Исса, бога Червей и Смерти, не было ничего.
Свет и Смерть — вечные соперники. Раньше эти две религии как-то уживались. Но когда солнце начало угасать, все изменилось. Брат восстал на брата; по всей Империи начались гонения, войны, резня. Но хуже, чем Тралл, места нет. Нынче ровно семь лет с того дня, как пятьдесят тысяч человек нашли здесь свою смерть — в том числе и наставник жреца Манихей.
Путник сделал то, от чего до сих пор воздерживался: отвернулся от города и перевел взгляд к небольшому пригорку, что стоял в пятидесяти ярдах слева от него, на болоте. Даже в скудном предвечернем свете этот холмик ярко белел на тусклой зелени болот. Мох и лишайник уже добрались до половины его пятидесятифутовой высоты, но и теперь, даже издали, было видно, из чего он сложен: его возводили ряд за рядом из человеческих голов, голов погибших в битве при Тралле, — ныне они стали голыми черепами. Князь Фаран не позволял никому, кто входил в Тралл, забыть о том роковом дне семилетней давности. Но жрец из пятидесяти тысяч погибших знал лишь одного — Манихея.
Говорили, будто голову Манихея положили на самую вершину пирамиды. Жрец запрокинул голову, но холм был слишком далеко от него, чтобы разглядеть что-либо. На таком расстоянии все эти оскаленные черепа казались одинаковыми — приношения Иссу, богу Смерти.
Жрец на краткий миг склонил голову и вновь устремился своим скорым, широким шагом к городу, низко надвинув на лоб капюшон плаща. Но павшие в битве не оставляли его. В сотне ярдов от городских ворот на утоптанной немощеной дороге стали попадаться белые вкрапления, похожие на куски мела, но жрец знал, что это не мел. На дороге перед воротами когда-то рассыпали кости мертвых. За семь лет ноги и колеса размололи их на мелкие куски, но плечевые и бедренные кости до сих пор еще торчали по обочинам, как иглы дикобраза.
Жрец ускорил шаг. Белые осколки хрустели под ногами. Наконец он дошел до моста через заиленный ров, окружавший город. Поросший мхом каменный настил вел к массивным, исхлестанным непогодой воротам — единственному входу в Тралл. Жрец еще ниже опустил капюшон. Служители Ре по-прежнему приходили паломниками в свой храм, но все они были на подозрении. Шаги сандалий по мосту отдавались эхом от стен. Впереди зияли ворота, и в полумраке виднелись стражники в пурпурно-коричневых мундирах легионов Исса. Увидев цвета одежды жреца, они беспокойно зашевелились. Один отделился от остальных и медленно вышел вперед с алебардой в руке. Желтый и небритый, он с любопытством заглядывал под капюшон путника в тускнеющем свете дня.
— Кто ты, незнакомец? — спросил он, стараясь разглядеть лицо жреца.
— Приверженец Ре, — прозвучало в ответ.
— Это я вижу, но что привело тебя сюда?
— Хочу посетить свой храм: мне сказали, что князь Фаран пока что это дозволяет.
— Дозволяет, — ухмыльнулся часовой, — да немногие из ваших пользуются этим дозволением.
— Значит, я могу пройти?
— Не раньше, чем я взгляну на твое лицо — мой капитан желает знать обо всех, кто входит и выходит.
— Я ношу маску, как весь наш орден во время странствий.
Часовой с угрозой ступил вперед, слегка приподняв алебарду.
— В маске ты или нет, я должен тебя видеть.
Жрец отступил назад, вскинув руку в перчатке. Часовой перевел взгляд с железных когтей на закрытое капюшоном лицо, но жрец, опережая его слова, произнес:
— Хорошо, смотри — но предупреждаю, тебе не понравится то, что ты увидишь. — С этими словами он слегка отвел в сторону нижний край капюшона, показав часовому часть маски.
— Боги! — сморщился тот. — Это что же такое?
— То, что я ношу. Можно мне теперь пройти?
— Проходи, коли охота, — с отвращением отвернулся страж. — Да не показывайся никому, во имя Исса!
Жрец, не дожидаясь дальнейшего приглашения, поспешил нырнуть в калитку. Прочие стражники, словно не замечая их перебранки, продолжали греться у жаровни, безразличные ко всему, кроме пронизывающей вечерней сырости и быстро меркнувшего света. Жрец устремился вперед по улицам Нижнего Города, между оплетенных плющом руин. Торчащие к небу черные стропила свидетельствовали о пожаре, прокатившемся здесь семь лет назад. Холодная, глубокая тень лежала в извилистых переулках, ведущих вверх, на скалы. На улицах было пусто. Памятуя предостережение Захарии, жрец торопливо поднимался в гору, скользя сандалиями по влажным булыжникам. Глаза его сквозь прорези маски перебегали вправо и влево, всматриваясь во мрак по обе стороны улицы. Зияющие двери, окна без единого стекла, провалившиеся крыши, почернелые стены, сорняки, выросшие на них в тех скудных лучах, что сюда проникают.
Впереди кто-то поспешно шмыгнул в дом, где еще имелись двери и решетки на окнах. Жрец, проходя мимо, услышал лязг задвигаемых засовов и звон цепей. Чувство одиночества, одолевавшее его весь месяц пути через Огненные горы, сделалось еще сильнее — точно он был одним из отверженных, что рыщут по этим улицам, наводя ужас на жителей. Это город призраков — больше ему не повстречался никто, хотя бы и спешащий укрыться в доме. Через двадцать минут подъема жрец остановился перевести дух на террасе, откуда видна была равнина. Солнце, плоский пурпурный овал, висело над западными горами. Его лучи не грели, и из носового отверстия маски вырывалось густое облачко пара. Содрогнувшись, жрец поспешил дальше.
Страх и возбуждение переполняли его. Встреча с часовым у ворот послужила предостережением: каждый служитель Ре в этом городе находится под подозрением. Но вскоре он окажется в безопасных стенах храма, рядом с братом, и узнает, зачем тот вызвал его сюда после двенадцати лет разлуки, семь из которых он не видел ни единого человеческого лица.
Он миновал стену внутренних укреплений толщиной в двадцать футов. Со свода подворотни капала вода. Ворота никем не охранялись, и жрец вновь вышел в угасающий небесный свет.
Здесь, на плоской гранитной верхушке утеса, помешалась самая старая часть города. Перед жрецом открылось широкое пространство протяженностью ярдов в сто. На нем стояли невысокие обелиски, каждый окруженный концентрическим узором из булыжника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134