он, Уртред — заклинатель огня; пиромант. Все, что Ре создал в начале времен, содержит в себе семя огня. Но только одному или двоим в каждом поколении дано вырастить из семени цветок, вызвав огонь из земли или воздуха.
Смелость мало-помалу вернулась к нему. Он описал правой рукой широкий круг. Огненный дракон возник из перегретого воздуха и понесся по пещере, изрыгая пламя, бросая скачущие тени на каменные стены. Забыв свой страх, мальчик завопил от восторга и сознания своей силы. Дракон носился кругами, то поднимаясь, то опускаясь, его глаза светились золотом, туловище было пламенно-алым, из пасти вырывались огромные языки огня. Мальчик бегал за ним и плясал, упоенный своим могуществом.
Потом, при одной из вспышек, Уртред заметил какое-то движение на лестнице, ведущей из пещеры, — фигура в клобуке убегала по ступеням наверх. Кто-то из монахов. Как только Уртред увидел его, волшебный дракон тут же погас, оставив за собой лишь струйку дыма.
Уртреда выследили, и жизнь его с тех пор переменилась. Скоро все монахи уже знали: он Адепт, чародеи, один на целое поколение во всей Империи. Но монастырскому старцу они об этом не рассказали, завидуя дару мальчика и его могуществу, которого сами были лишены.
Старца звали Манихеем, и он тоже умел вызывать огонь из воздуха и камня, а мир теней видел так же ясно, как мир живых. Монахи почитали его; отношение же Манихея к ним оставалось неизвестным: он добровольно заточил себя в высокой башне, откуда сходил каждые несколько дней послушать всенощную и съесть скудный ужин в холодной трапезной с монахами и послушниками. В дни покаяния он пускался один к жертвенному водоему, чтобы совершить омовение. Ходили слухи, что сюда его сослали высшие храмовые власти, ибо его знания оказались чересчур глубоки для этих мелких интриганов. Всю ту неделю, когда раскрылся дар Уртреда, Манихей пробыл у себя в башне, и монахи втайне от него сговорились погубить мальчика.
День Ожога. Монастырская семинария на самом верху высокого здания. Серые тучи заволокли вершины гор, и холодный ветер врывался в окна: стекла, выбитые прошлогодними бурями, так и не были вставлены. Сорок учеников, от двенадцати и старше, дрожали, кутаясь в свои лохмотья, и от дыхания в комнате стоял густой пар. Учитель Мидиан стоял на своей каменной кафедре, некогда изваянной в виде феникса, восстающего из пепла, но надписи, сделанные сотней поколений школяров, так преобразили сказочную птицу, что она сделалась почти неузнаваемой.
Внезапно Мидиан, прервав чтение святого писания, с грохотом захлопнул переплетенный в кожу том, подняв облако пыли. Впрочем, проку от его чтения и так было немного: он едва разбирал буквы, и спасало его лишь знание священных текстов назубок — их крепко вдолбили ему в голову, когда он был в возрасте своих нынешних учеников. Мидиан принадлежал к самой подлой части монастырской братии. Его редеющие рыжие лохмы делали еще заметнее багровый нос и налитые кровью глаза. Он был пьяницей, приверженцем визега.
Ученики, как нельзя лучше знавшие его характер, боялись его как огня, что еще больше его бесило. С каждым годом своего сорокалетнего пребывания в монастыре он становился все злее. Он пользовался всякой возможностью, чтобы помучить своих учеников. Вот и теперь, утомившись от притворного чтения, он искал, на ком бы сорвать злость.
Обычные побои его уже не удовлетворяли: ему надо было унизить свою жертву, прежде чем взяться за правилку. Классная была его театром, и он, как искусный актер, держал в руках свою публику: заставляя тех, кто послабее, смеяться над кем-то из товарищей, прихотливо менял своих фаворитов — дрожащим школярам оставалось лишь гадать, на кого он набросится сегодня.
Наученные горьким опытом, они всячески избегали налитых кровью глаз Мидиана, сошедшего с кафедры. А тот, держа в скрюченной руке правилку, так и зыркал из-под тяжелых век.
Начал он, как всегда, с вполне невинного вопроса.
— У всех нас есть какие-то сильные стороны, какие-то дарования, не так ли, мальчики? — прокаркал он, обводя комнату взглядом, в котором горела неугасимая злоба пьяницы. — Всех вас, ягнятки мои, — из-за пузырящейся на губах слюны слова вырывались у него с каким-то шипением, — привел сюда бог за ваши скрытые дарования. Только время поможет выявить их: время и палка! — Он смачно хлопнул по ладони своей трехфутовой ореховой правилкой, стоя перед первым рядом деревянных парт и вращая головой, как ящерица в поисках добычи.
— Вот ты! — вскричал он внезапно, треснув палкой по грубо отесанной парте перед собой. Сидевший за ней мальчик так и подскочил, но Мидиан смотрел не на него, а на кого-то в дальнем ряду полутемного класса. — Кевар так ведь тебя зовут? — Он смотрел мимо того, к кому обращался, словно слепой.
— Д-да, — выговорил Кевар, дрожа как лиса. Он был новичком и не привык к здешним играм.
— Так скажи нам, Кевар, что такое обнаружил ваш деревенским жрец в твоей жилой оболочке, раз прислал тебя сюда?
Кенар, онемевший от ужаса, издал звук наподобие того, что производит зевающая собака. Прочие мальчишки, полагая, что сейчас гнев Мидиана обрушите на него, угодливо захихикали.
— Что-что? Я не слышу! — Мидиан поднес к уху сложенную ладонь и снова треснул палкой по крышке парты, чем исторг из Кевара новый нечленораздельный звук. — У нас тут не скотный двор, любезный, мы твоего хрюканья не разбираем... — По классу прошел смешок. — Ладно. — Мидиан, поняв, что здесь особенно позабавиться не удастся, уже выискивал новую жертву. — Выйди вон, я с тобой после разберусь.
Кевар устремился к тяжелой дубовой двери, по тяжелая рука Мидиана успела съездить его по уху.
— Ну а ты, — учитель указал на следующего в ряду, смуглого южанина, который, если бы Мидиан отличался постоянством, мог бы считаться одним из его любимчиков, — ты ведь готовишься в храмовые стражники?
Мальчик нервно глотнул и ответил:
— Да, учитель. У нас в деревне я был первым борцом...
— Первым борцом? — Мидиан закатил глаза в насмешливом восхищении, снова вызвав смех в классе. — Почему тогда, — быстрым, как у пантеры, движением он ухватил мальчишку за ухо, — почему вчера ты проиграл Халдору? — Мидиан закрутил ухо, и парень взвыл от боли. — Учись быть мужчиной, а не мышью! — Учитель повернулся на каблуках и двинулся по проходу, по-прежнему глядя куда-то вдаль. — А тебя как звать? — ткнул он палкой в низенького тощего мальчугана, пришедшего в монастырь недавно, вместе с Кеваром.
— Талдон, с позволения учителя.
— Запомни, Талдон: никакого позволения, как ты изящно выразился, ты от меня не дождешься. Итак, что ты намерен предложить этому монастырю — ведь разумом ты явно не богат? — Новые смешки.
— С позвол... то есть...
— Говори!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Смелость мало-помалу вернулась к нему. Он описал правой рукой широкий круг. Огненный дракон возник из перегретого воздуха и понесся по пещере, изрыгая пламя, бросая скачущие тени на каменные стены. Забыв свой страх, мальчик завопил от восторга и сознания своей силы. Дракон носился кругами, то поднимаясь, то опускаясь, его глаза светились золотом, туловище было пламенно-алым, из пасти вырывались огромные языки огня. Мальчик бегал за ним и плясал, упоенный своим могуществом.
Потом, при одной из вспышек, Уртред заметил какое-то движение на лестнице, ведущей из пещеры, — фигура в клобуке убегала по ступеням наверх. Кто-то из монахов. Как только Уртред увидел его, волшебный дракон тут же погас, оставив за собой лишь струйку дыма.
Уртреда выследили, и жизнь его с тех пор переменилась. Скоро все монахи уже знали: он Адепт, чародеи, один на целое поколение во всей Империи. Но монастырскому старцу они об этом не рассказали, завидуя дару мальчика и его могуществу, которого сами были лишены.
Старца звали Манихеем, и он тоже умел вызывать огонь из воздуха и камня, а мир теней видел так же ясно, как мир живых. Монахи почитали его; отношение же Манихея к ним оставалось неизвестным: он добровольно заточил себя в высокой башне, откуда сходил каждые несколько дней послушать всенощную и съесть скудный ужин в холодной трапезной с монахами и послушниками. В дни покаяния он пускался один к жертвенному водоему, чтобы совершить омовение. Ходили слухи, что сюда его сослали высшие храмовые власти, ибо его знания оказались чересчур глубоки для этих мелких интриганов. Всю ту неделю, когда раскрылся дар Уртреда, Манихей пробыл у себя в башне, и монахи втайне от него сговорились погубить мальчика.
День Ожога. Монастырская семинария на самом верху высокого здания. Серые тучи заволокли вершины гор, и холодный ветер врывался в окна: стекла, выбитые прошлогодними бурями, так и не были вставлены. Сорок учеников, от двенадцати и старше, дрожали, кутаясь в свои лохмотья, и от дыхания в комнате стоял густой пар. Учитель Мидиан стоял на своей каменной кафедре, некогда изваянной в виде феникса, восстающего из пепла, но надписи, сделанные сотней поколений школяров, так преобразили сказочную птицу, что она сделалась почти неузнаваемой.
Внезапно Мидиан, прервав чтение святого писания, с грохотом захлопнул переплетенный в кожу том, подняв облако пыли. Впрочем, проку от его чтения и так было немного: он едва разбирал буквы, и спасало его лишь знание священных текстов назубок — их крепко вдолбили ему в голову, когда он был в возрасте своих нынешних учеников. Мидиан принадлежал к самой подлой части монастырской братии. Его редеющие рыжие лохмы делали еще заметнее багровый нос и налитые кровью глаза. Он был пьяницей, приверженцем визега.
Ученики, как нельзя лучше знавшие его характер, боялись его как огня, что еще больше его бесило. С каждым годом своего сорокалетнего пребывания в монастыре он становился все злее. Он пользовался всякой возможностью, чтобы помучить своих учеников. Вот и теперь, утомившись от притворного чтения, он искал, на ком бы сорвать злость.
Обычные побои его уже не удовлетворяли: ему надо было унизить свою жертву, прежде чем взяться за правилку. Классная была его театром, и он, как искусный актер, держал в руках свою публику: заставляя тех, кто послабее, смеяться над кем-то из товарищей, прихотливо менял своих фаворитов — дрожащим школярам оставалось лишь гадать, на кого он набросится сегодня.
Наученные горьким опытом, они всячески избегали налитых кровью глаз Мидиана, сошедшего с кафедры. А тот, держа в скрюченной руке правилку, так и зыркал из-под тяжелых век.
Начал он, как всегда, с вполне невинного вопроса.
— У всех нас есть какие-то сильные стороны, какие-то дарования, не так ли, мальчики? — прокаркал он, обводя комнату взглядом, в котором горела неугасимая злоба пьяницы. — Всех вас, ягнятки мои, — из-за пузырящейся на губах слюны слова вырывались у него с каким-то шипением, — привел сюда бог за ваши скрытые дарования. Только время поможет выявить их: время и палка! — Он смачно хлопнул по ладони своей трехфутовой ореховой правилкой, стоя перед первым рядом деревянных парт и вращая головой, как ящерица в поисках добычи.
— Вот ты! — вскричал он внезапно, треснув палкой по грубо отесанной парте перед собой. Сидевший за ней мальчик так и подскочил, но Мидиан смотрел не на него, а на кого-то в дальнем ряду полутемного класса. — Кевар так ведь тебя зовут? — Он смотрел мимо того, к кому обращался, словно слепой.
— Д-да, — выговорил Кевар, дрожа как лиса. Он был новичком и не привык к здешним играм.
— Так скажи нам, Кевар, что такое обнаружил ваш деревенским жрец в твоей жилой оболочке, раз прислал тебя сюда?
Кенар, онемевший от ужаса, издал звук наподобие того, что производит зевающая собака. Прочие мальчишки, полагая, что сейчас гнев Мидиана обрушите на него, угодливо захихикали.
— Что-что? Я не слышу! — Мидиан поднес к уху сложенную ладонь и снова треснул палкой по крышке парты, чем исторг из Кевара новый нечленораздельный звук. — У нас тут не скотный двор, любезный, мы твоего хрюканья не разбираем... — По классу прошел смешок. — Ладно. — Мидиан, поняв, что здесь особенно позабавиться не удастся, уже выискивал новую жертву. — Выйди вон, я с тобой после разберусь.
Кевар устремился к тяжелой дубовой двери, по тяжелая рука Мидиана успела съездить его по уху.
— Ну а ты, — учитель указал на следующего в ряду, смуглого южанина, который, если бы Мидиан отличался постоянством, мог бы считаться одним из его любимчиков, — ты ведь готовишься в храмовые стражники?
Мальчик нервно глотнул и ответил:
— Да, учитель. У нас в деревне я был первым борцом...
— Первым борцом? — Мидиан закатил глаза в насмешливом восхищении, снова вызвав смех в классе. — Почему тогда, — быстрым, как у пантеры, движением он ухватил мальчишку за ухо, — почему вчера ты проиграл Халдору? — Мидиан закрутил ухо, и парень взвыл от боли. — Учись быть мужчиной, а не мышью! — Учитель повернулся на каблуках и двинулся по проходу, по-прежнему глядя куда-то вдаль. — А тебя как звать? — ткнул он палкой в низенького тощего мальчугана, пришедшего в монастырь недавно, вместе с Кеваром.
— Талдон, с позволения учителя.
— Запомни, Талдон: никакого позволения, как ты изящно выразился, ты от меня не дождешься. Итак, что ты намерен предложить этому монастырю — ведь разумом ты явно не богат? — Новые смешки.
— С позвол... то есть...
— Говори!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134