А не блокировать — на проскальзывании он может остановиться на миг раньше, чем я успею что-то сделать…
Я подставил ас-саме под удар, ослабляю хватку. Ас-саме легонько чиркая по камню под ногами. Лезвие высекает сноп искр, вздымая струйку пыли. Посохи со звоном сцепились между нами. Теневик тянется за своим посохом, проскальзывая почти вплотную со мной. Я больше слежу за его оружием — и в самый последний миг замечаю летящий мне в голову кинжал. Но этот бросок запаздывает — мне достаточно слегка отклониться, чтобы сталь прошла в двух-трех миллиметрах от виска, взъерошив шерсть.
Посохи еще вместе, мы давим друг на друга, разворачиваясь на месте. И когда мы расцепились, я разжимаю левую руку, ударом сердца позже — правую. Ас-саме как легкая тростинка прокручивается вокруг моего запястья, я перехватываю его — и резко, от себя распрямляю руки вперед и вверх. Зажатая между рук центральная часть посоха с хрустом врезается в скрытую камуфляж-полем голову теневика.
Сдавленный вскрик — укол узнавания: и голос, и эмпатический всплеск. Я почти вспомнил, почти узнал теневика — имя крутилось на языке, рвалось из памяти, но в этом бою опаздывала даже мысль.
Красное и черное смешивается, мчится вокруг нас. Еще можно остановиться, придержать удар, подумать — но ярость, гнев, вся боль за этот жуткий день, вбитые бесчисленными тренировками рефлексы сильнее меня, сильнее рассудка, и они не дают мне ничего изменить.
Посох, рвется в руках назад, и я, еще не до конца завершив поворот, со всей силы посылаю его за спину, где должен быть враг…
Я сбросил с себя лист металла, в моих руках мнущийся как лист бумаги. Да и был он не толще бумаги — широкое, сверкающее полотно, медленно отлетающее в сторону. Я проводил его глазами, с трудом свыкаясь с мыслью, что пару секунд назад это был каркасный брус палубы по толщине не уступающий моей ноге.
Удар грави-гранаты устроил впечатляющий разгром. Примерно двадцать метров от точки, в которой ее настиг мой выстрел, превратились даже меньше, чем в ничто — раздавленные, растертые скачком гравитации в пыль стены, палуба, потолок просто исчезли, меньше чем за секунду спрессованные в крохотный темно-коричневый комок, весящий пару тонн. Я стоял у самого края провала, и когда начало рушиться все, что было непосредственной близости от зоны удара, успел только отбросить назад человека. А потом вырвавшиеся из-под рассыпающегося барьера в памяти воспоминания заставили замешкаться, потерять драгоценное время — и сморщившаяся, пошедшая уродливыми складками, трещинами после гравитационного удара, палуба под ногами разлетелась на куски. После чего мне пришлось молиться Ушедшим, чтобы на меня не попало ничего тяжелого, да отбивать локтем, кулаками сыплющуюся на голову мелочь.
Я перевернулся на живот, разбрасывая усеивающие выступ обломки. Излучатель сжимал до последнего, и выпустил, только хорошенько приложившись спиной об палубу, — не мог он далеко откатиться. Разворошив связку кабелей, остатков какой-то керамики, пластиковых плит, я увидел в глубине кучи свое оружие. Вроде бы, цел.
Снизу, из-за края выступа раздался тягучий грохот, лязг. Схватив импульсник, я пополз в сторону шума, к пролому.
Как оказалось, планировка уровней на человеческих кораблях не повторялась на разных уровнях. Под разрушенным грави-гранатой коридором, было что-то вроде отсека целителей — или как они там, у людей звались. Осталось от него совсем немного: сперва удар перемолол все, до чего дотянулся в труху, а потом добавили остатки помещений верхнего уровня — и изувеченные перекрытия не выдержали практически двойного веса, проваливаясь дальше, на еще один уровень.
Устроенный нами локальный катаклизм затронул только четыре уровня, но я не удивился бы, если бы последствия уже начинали распространяться дальше. Оборванные провода, бешено извивающиеся, сыплющие снопами искр, шипение пара, поскрипывание, скрежет раскачивающихся кусков стен, потолка, буквально висящих на «ниточке» разлохмаченного металла — двигаться посреди всего этого нужно было очень и очень осторожно.
Я на четвереньках подобрался к краю выступа. Сказать, что я был в эти мгновения не в себе — сильно погрешить против истины. То, что я почти вспомнил, то, что видел, то, что только что случилось — клокотало, кипело в голове, мешало думать. Как в бою с горропой, с теневиком в Разломах — мне хотелось убивать, выплеснуть бурлившее во мне варево гнева.
Я поднялся над краем, вскинул излучатель, лишь на долю секунды позволив отвлечься, чтобы оценить ситуацию. Третьему уровню, на котором, в конечном итоге, оказались все, сорванное ударом, повезло еще меньше — я даже не мог определить, что там было: коридор, пустое помещение или отсек с оборудованием. Чтобы разобраться в металлическом хаосе, нужно было очень долго всматриваться туда, разбирая его в уме на кусочки. Я же предпочитал смотреть в другую сторону — туда, где закутанная в порванный снизу плащ фигура, закончила освобождаться от опутавших ноги кабелей.:
— Стой! Не двигайся — или я стреляю!
Она замерла на месте, точно задумавшись о чем-то, потом неторопливо развернулась ко мне. Я тут же почувствовал ментальный импульс, яснее даже скрытого плащом абриса, выдавшего в нем килрача.
— Сними плащ! — приказал я. — Быстро!
До меня донесся тихий смешок, от которого по позвоночнику пробежала мелкая дрожь:
— Снять? Хочешь полюбоваться мною? — щелчок застежки. Внизу как будто поднялся ветерок, подхватил плащ, срывая с плеч врага, отбрасывая назад капюшон, из-под которого вылетает злая, жесткая смешинка: — Действительно хочешь?!
Распахнувшиеся полы плаща открывают грудь, со страшной, глубокой раной над сердцем, покрытой плотной коркой засохшей крови. Но я не успеваю задуматься над этим — я смотрю выше, на обуглившееся с одной стороны лицо, полностью лишившееся шерсти, покрытое свежими волдырями и струпьями ожогов, пятнами запекшейся кожи, с черными озерцами глазниц. И даже в таком, жутком, невозможном виде я узнаю, вспоминаю…
В груди замирает сердце — чтобы тут же начать биться с удвоенной скоростью, дрожат руки, а непослушные, похолодевшие губы выдавливают слово, имя…
— Ло'оотишша?.. — потрясенно шепчу я…
Удар, передавшийся в кисть, жалобный вскрик, в котором предсмертная боль делится местом с изумлением, отбрасывающем тень в ментальном поле. Как? Как я смог? Как… Чужая мысль тает, растворяется в гаснущем сознании — и я, наконец, разворачиваюсь лицом к теневику, последним усилием толкая ас-саме еще дальше, пробивая его насквозь.
Броня пробита и больше не может поддерживать камуфляж-поле. Звенит выпавший из его рук ас-саме, самого теневика покрывают с ног до головы желто-белые блики, под громкий визг выходящего из строя модуль поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Я подставил ас-саме под удар, ослабляю хватку. Ас-саме легонько чиркая по камню под ногами. Лезвие высекает сноп искр, вздымая струйку пыли. Посохи со звоном сцепились между нами. Теневик тянется за своим посохом, проскальзывая почти вплотную со мной. Я больше слежу за его оружием — и в самый последний миг замечаю летящий мне в голову кинжал. Но этот бросок запаздывает — мне достаточно слегка отклониться, чтобы сталь прошла в двух-трех миллиметрах от виска, взъерошив шерсть.
Посохи еще вместе, мы давим друг на друга, разворачиваясь на месте. И когда мы расцепились, я разжимаю левую руку, ударом сердца позже — правую. Ас-саме как легкая тростинка прокручивается вокруг моего запястья, я перехватываю его — и резко, от себя распрямляю руки вперед и вверх. Зажатая между рук центральная часть посоха с хрустом врезается в скрытую камуфляж-полем голову теневика.
Сдавленный вскрик — укол узнавания: и голос, и эмпатический всплеск. Я почти вспомнил, почти узнал теневика — имя крутилось на языке, рвалось из памяти, но в этом бою опаздывала даже мысль.
Красное и черное смешивается, мчится вокруг нас. Еще можно остановиться, придержать удар, подумать — но ярость, гнев, вся боль за этот жуткий день, вбитые бесчисленными тренировками рефлексы сильнее меня, сильнее рассудка, и они не дают мне ничего изменить.
Посох, рвется в руках назад, и я, еще не до конца завершив поворот, со всей силы посылаю его за спину, где должен быть враг…
Я сбросил с себя лист металла, в моих руках мнущийся как лист бумаги. Да и был он не толще бумаги — широкое, сверкающее полотно, медленно отлетающее в сторону. Я проводил его глазами, с трудом свыкаясь с мыслью, что пару секунд назад это был каркасный брус палубы по толщине не уступающий моей ноге.
Удар грави-гранаты устроил впечатляющий разгром. Примерно двадцать метров от точки, в которой ее настиг мой выстрел, превратились даже меньше, чем в ничто — раздавленные, растертые скачком гравитации в пыль стены, палуба, потолок просто исчезли, меньше чем за секунду спрессованные в крохотный темно-коричневый комок, весящий пару тонн. Я стоял у самого края провала, и когда начало рушиться все, что было непосредственной близости от зоны удара, успел только отбросить назад человека. А потом вырвавшиеся из-под рассыпающегося барьера в памяти воспоминания заставили замешкаться, потерять драгоценное время — и сморщившаяся, пошедшая уродливыми складками, трещинами после гравитационного удара, палуба под ногами разлетелась на куски. После чего мне пришлось молиться Ушедшим, чтобы на меня не попало ничего тяжелого, да отбивать локтем, кулаками сыплющуюся на голову мелочь.
Я перевернулся на живот, разбрасывая усеивающие выступ обломки. Излучатель сжимал до последнего, и выпустил, только хорошенько приложившись спиной об палубу, — не мог он далеко откатиться. Разворошив связку кабелей, остатков какой-то керамики, пластиковых плит, я увидел в глубине кучи свое оружие. Вроде бы, цел.
Снизу, из-за края выступа раздался тягучий грохот, лязг. Схватив импульсник, я пополз в сторону шума, к пролому.
Как оказалось, планировка уровней на человеческих кораблях не повторялась на разных уровнях. Под разрушенным грави-гранатой коридором, было что-то вроде отсека целителей — или как они там, у людей звались. Осталось от него совсем немного: сперва удар перемолол все, до чего дотянулся в труху, а потом добавили остатки помещений верхнего уровня — и изувеченные перекрытия не выдержали практически двойного веса, проваливаясь дальше, на еще один уровень.
Устроенный нами локальный катаклизм затронул только четыре уровня, но я не удивился бы, если бы последствия уже начинали распространяться дальше. Оборванные провода, бешено извивающиеся, сыплющие снопами искр, шипение пара, поскрипывание, скрежет раскачивающихся кусков стен, потолка, буквально висящих на «ниточке» разлохмаченного металла — двигаться посреди всего этого нужно было очень и очень осторожно.
Я на четвереньках подобрался к краю выступа. Сказать, что я был в эти мгновения не в себе — сильно погрешить против истины. То, что я почти вспомнил, то, что видел, то, что только что случилось — клокотало, кипело в голове, мешало думать. Как в бою с горропой, с теневиком в Разломах — мне хотелось убивать, выплеснуть бурлившее во мне варево гнева.
Я поднялся над краем, вскинул излучатель, лишь на долю секунды позволив отвлечься, чтобы оценить ситуацию. Третьему уровню, на котором, в конечном итоге, оказались все, сорванное ударом, повезло еще меньше — я даже не мог определить, что там было: коридор, пустое помещение или отсек с оборудованием. Чтобы разобраться в металлическом хаосе, нужно было очень долго всматриваться туда, разбирая его в уме на кусочки. Я же предпочитал смотреть в другую сторону — туда, где закутанная в порванный снизу плащ фигура, закончила освобождаться от опутавших ноги кабелей.:
— Стой! Не двигайся — или я стреляю!
Она замерла на месте, точно задумавшись о чем-то, потом неторопливо развернулась ко мне. Я тут же почувствовал ментальный импульс, яснее даже скрытого плащом абриса, выдавшего в нем килрача.
— Сними плащ! — приказал я. — Быстро!
До меня донесся тихий смешок, от которого по позвоночнику пробежала мелкая дрожь:
— Снять? Хочешь полюбоваться мною? — щелчок застежки. Внизу как будто поднялся ветерок, подхватил плащ, срывая с плеч врага, отбрасывая назад капюшон, из-под которого вылетает злая, жесткая смешинка: — Действительно хочешь?!
Распахнувшиеся полы плаща открывают грудь, со страшной, глубокой раной над сердцем, покрытой плотной коркой засохшей крови. Но я не успеваю задуматься над этим — я смотрю выше, на обуглившееся с одной стороны лицо, полностью лишившееся шерсти, покрытое свежими волдырями и струпьями ожогов, пятнами запекшейся кожи, с черными озерцами глазниц. И даже в таком, жутком, невозможном виде я узнаю, вспоминаю…
В груди замирает сердце — чтобы тут же начать биться с удвоенной скоростью, дрожат руки, а непослушные, похолодевшие губы выдавливают слово, имя…
— Ло'оотишша?.. — потрясенно шепчу я…
Удар, передавшийся в кисть, жалобный вскрик, в котором предсмертная боль делится местом с изумлением, отбрасывающем тень в ментальном поле. Как? Как я смог? Как… Чужая мысль тает, растворяется в гаснущем сознании — и я, наконец, разворачиваюсь лицом к теневику, последним усилием толкая ас-саме еще дальше, пробивая его насквозь.
Броня пробита и больше не может поддерживать камуфляж-поле. Звенит выпавший из его рук ас-саме, самого теневика покрывают с ног до головы желто-белые блики, под громкий визг выходящего из строя модуль поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66