Ажарату остановила машину и посмотрела на него. Ее большие карие глаза были ясными, глубокими и спокойными, как лесной родник.
— Вы просто обезьяна!
— Извините меня, — задыхаясь, проговорил Харден. — Временами я перестаю замечать внешний мир. Мне бы очень хотелось пообедать с вами.
— Если вы не слишком заняты.
— Скажем, в восемь вечера?
— Я заеду за вами, — сказала Ажарату.
Машина обогнула старые гаражи для лодок и исчезла в облаке пыли.
Каллинг усмехнулся.
— Настоящая леди. Герцогиня.
— Герцогиня?
— Ага. Мы стали называть ее так, когда она сюда приехала. Знаете, тут все дело в спине.
— В спине? — переспросил Харден. Он уже понял, что Каллинг имел особое мнение по поводу всего, что попадалось ему на глаза.
— Ну, знаете, у аристократов спина сгибается не так, как у простого народа. Вот у нее точно такая спина.
Харден припомнил стройную осанку Ажарату.
— Да, точно.
— Покрасьте ее в белый цвет, и она может стать герцогиней.
Харден резко взглянул на него, но в крохотных голубых глазах Каллинга не было злобы.
Вечером, сверля дырки в мачте, чтобы закрепить провод, Харден пробил его. Теперь нужно вытаскивать, отправляться за новым и все начинать сначала. Когда Ажарату заехала за ним, он находился в скверном настроении.
Но при виде ее настроение у Хардена слегка улучшилось. Ажарату сидела на заднем сиденье «ровера». За рулем находился санитар из госпиталя. Улыбаясь, он пригласил Хардена в машину и отвез их к утесам. Ажарату объяснила, что это ее последний обед в Англии и она хочет насладиться им, не беспокоясь о возможной проверке на алкоголь. По ее просьбе Харден открыл шампанское, лежавшее в сосуде со льдом.
Она была одета в голубое платье, которое оттеняло цвет ее шелковистой кожи: не черный, не коричневый, а что-то среднее между цветом темных кофейных зерен и блестящего шоколадного крема.
Они взяли бутылку, отошли от машины к вершине утесов и стали молча смотреть, как солнце опускается в море. Харден чувствовал, что напряжение последних дней медленно покидает его, сменяясь легкой грустью. Шампанское и шофер-китаец — это в духе Кэролайн. Он снова наполнил бокалы.
Потом они обедали в ресторане в Фоуэе. Это было популярное у туристов заведение со стенами из сосновых досок и широким видом на гавань и тусклые огоньки домов Полруана на противоположном берегу залива. Туристский сезон еще не начался, и зал был почти пуст. Хозяйка угостила их бренди и сказала Ажарату, что вся деревня жалеет о ее отъезде.
— У вас все упаковано? — спросил Харден, когда они снова остались одни.
— Я утром отправила в Лагос последние вещи. Остались только чемоданы.
— Волнуетесь?
— Нет, только немножко смущена.
— Чем?
Ажарату отпила немного бренди, подержала во рту и, подняв бокал, стала разглядывать цвет напитка в свете свечи.
— Да всем. И тем, и этим...
— Например?
Их глаза встретились. Затем она отвела взгляд, и в ее голосе послышалась наигранная бодрость:
— Интересно, что я почувствую, когда больше не буду выделяться? Почти все время, проведенное в Англии, я была единственным черным тюльпаном на поле белоснежных лилий. На меня обращают внимание. Дома этого не будет.
Харден усмехнулся.
— Будет! Вы очень красивая женщина.
— Спасибо.
Ее щеки потемнели.
— А кто же тот счастливец, который станет вашим мужем?
— Я вам рассказывала о нем?
— Упоминали.
— Сын известного политика. Но я не уверена, что он поднимется так же высоко, как отец. У него далеко идущие планы, но трудно сделать себе имя, когда у тебя такой отец.
— Да, конечно.
— Вы говорите так, как будто у вас тоже такой отец, — заметила Ажарату.
— В каком-то смысле так и есть.
— Вы никогда не рассказывали мне о своем отце.
Харден улыбнулся; от бренди у него восхитительно кружилась голова.
— Я начал соперничать с ним, когда мне исполнилось двенадцать лет. В этом возрасте он уже ходил в море. Он родился в 1890 году, а в то время такое было возможно.
— Он был намного старше вас?
— Да. Когда я родился, ему было почти пятьдесят лет. В шестнадцатилетнем возрасте он сумел выбиться во вторые помощники на паруснике, который плавал в южной части Тихого океана. Именно выбиться — в те дни путь от матроса к офицеру нужно было пробивать кулаками. Затем он вернулся в Нью-Йорк и, ни от кого не получая помощи, выучился на врача.
Харден бросил взгляд в окно. В гавань входило ярко освещенное каботажное судно. На фоне темных холмов и тусклых огней Полруана оно выглядело совершенно неуместно. Корабль ушел из поля зрения, направляясь к причалу. Харден увидел в бокале отражение лица Ажарату, глядевшей на него.
— И к тому времени, как вы появились на свет, он остепенился и зажил спокойной жизнью, — тихо сказала она.
— Верно.
— Приятной жизнью.
— Да.
Это стало походить на допрос. Харден поспешно добавил:
— Многие коллеги говорили мне, что именно поэтому я служил на флоте и люблю плавать под парусом и именно поэтому бросил практику. Они считали, что я завидую бурной молодости отца. Но это чушь.
— Я ничего такого не говорила!
— Я пошел на флот, потому что люблю море. И под парусом плаваю, потому что люблю море. Практику я бросил по нескольким причинам, среди которых было и увлечение электроникой. Мне исполнилось уже тридцать шесть лет, когда я снова начал учиться. Кэролайн в то время начала изучать гинекологию, поэтому нам пришлось провести несколько трудных студенческих лет.
Его лицо осветила улыбка.
— А что касается серьезного отношения к жизни, то вскоре после нашего знакомства Кэролайн заявила, что я самый серьезный молодой человек после Александра Македонского... Она очень помогла мне.
Он машинально отхлебнул бренди и через некоторое время снова посмотрел на Ажарату.
— Знаете что? Когда у тебя пожилой отец, вся беда в том, что большая часть его жизни уже прожита. Вернувшись в Лагос, вы увидите своего отца за работой. Я же был лишен этого. Мне оставалось только слушать рассказы отца о том, что происходило с ним до моего рождения. Мне казалось, что совершить что-то большее уже невозможно.
— А что если эти рассказы были неправдой?
— О нет, они были правдой. Отец был слишком доволен прожитой жизнью, чтобы что-то придумывать... Только мне хотелось бы увидеть его в момент наивысшего триумфа. Я родился слишком поздно, чтобы видеть, как он с важным видом сходит по трапу после нового продвижения в должности или стоит в непромокаемом плаще на мостике корабля, летящего через шторм... Кажется, я слегка опьянел и ударился в романтику.
— А я видела, как мой отец шагает по крови. Это было еще до гражданской войны. На мою мать набросилась толпа, потому что она была родом из племени ибо. Отец, защищая ее, убил двоих людей церемониальным мечом, а сейчас он сидит за письменным столом, как любой другой важный руководитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
— Вы просто обезьяна!
— Извините меня, — задыхаясь, проговорил Харден. — Временами я перестаю замечать внешний мир. Мне бы очень хотелось пообедать с вами.
— Если вы не слишком заняты.
— Скажем, в восемь вечера?
— Я заеду за вами, — сказала Ажарату.
Машина обогнула старые гаражи для лодок и исчезла в облаке пыли.
Каллинг усмехнулся.
— Настоящая леди. Герцогиня.
— Герцогиня?
— Ага. Мы стали называть ее так, когда она сюда приехала. Знаете, тут все дело в спине.
— В спине? — переспросил Харден. Он уже понял, что Каллинг имел особое мнение по поводу всего, что попадалось ему на глаза.
— Ну, знаете, у аристократов спина сгибается не так, как у простого народа. Вот у нее точно такая спина.
Харден припомнил стройную осанку Ажарату.
— Да, точно.
— Покрасьте ее в белый цвет, и она может стать герцогиней.
Харден резко взглянул на него, но в крохотных голубых глазах Каллинга не было злобы.
Вечером, сверля дырки в мачте, чтобы закрепить провод, Харден пробил его. Теперь нужно вытаскивать, отправляться за новым и все начинать сначала. Когда Ажарату заехала за ним, он находился в скверном настроении.
Но при виде ее настроение у Хардена слегка улучшилось. Ажарату сидела на заднем сиденье «ровера». За рулем находился санитар из госпиталя. Улыбаясь, он пригласил Хардена в машину и отвез их к утесам. Ажарату объяснила, что это ее последний обед в Англии и она хочет насладиться им, не беспокоясь о возможной проверке на алкоголь. По ее просьбе Харден открыл шампанское, лежавшее в сосуде со льдом.
Она была одета в голубое платье, которое оттеняло цвет ее шелковистой кожи: не черный, не коричневый, а что-то среднее между цветом темных кофейных зерен и блестящего шоколадного крема.
Они взяли бутылку, отошли от машины к вершине утесов и стали молча смотреть, как солнце опускается в море. Харден чувствовал, что напряжение последних дней медленно покидает его, сменяясь легкой грустью. Шампанское и шофер-китаец — это в духе Кэролайн. Он снова наполнил бокалы.
Потом они обедали в ресторане в Фоуэе. Это было популярное у туристов заведение со стенами из сосновых досок и широким видом на гавань и тусклые огоньки домов Полруана на противоположном берегу залива. Туристский сезон еще не начался, и зал был почти пуст. Хозяйка угостила их бренди и сказала Ажарату, что вся деревня жалеет о ее отъезде.
— У вас все упаковано? — спросил Харден, когда они снова остались одни.
— Я утром отправила в Лагос последние вещи. Остались только чемоданы.
— Волнуетесь?
— Нет, только немножко смущена.
— Чем?
Ажарату отпила немного бренди, подержала во рту и, подняв бокал, стала разглядывать цвет напитка в свете свечи.
— Да всем. И тем, и этим...
— Например?
Их глаза встретились. Затем она отвела взгляд, и в ее голосе послышалась наигранная бодрость:
— Интересно, что я почувствую, когда больше не буду выделяться? Почти все время, проведенное в Англии, я была единственным черным тюльпаном на поле белоснежных лилий. На меня обращают внимание. Дома этого не будет.
Харден усмехнулся.
— Будет! Вы очень красивая женщина.
— Спасибо.
Ее щеки потемнели.
— А кто же тот счастливец, который станет вашим мужем?
— Я вам рассказывала о нем?
— Упоминали.
— Сын известного политика. Но я не уверена, что он поднимется так же высоко, как отец. У него далеко идущие планы, но трудно сделать себе имя, когда у тебя такой отец.
— Да, конечно.
— Вы говорите так, как будто у вас тоже такой отец, — заметила Ажарату.
— В каком-то смысле так и есть.
— Вы никогда не рассказывали мне о своем отце.
Харден улыбнулся; от бренди у него восхитительно кружилась голова.
— Я начал соперничать с ним, когда мне исполнилось двенадцать лет. В этом возрасте он уже ходил в море. Он родился в 1890 году, а в то время такое было возможно.
— Он был намного старше вас?
— Да. Когда я родился, ему было почти пятьдесят лет. В шестнадцатилетнем возрасте он сумел выбиться во вторые помощники на паруснике, который плавал в южной части Тихого океана. Именно выбиться — в те дни путь от матроса к офицеру нужно было пробивать кулаками. Затем он вернулся в Нью-Йорк и, ни от кого не получая помощи, выучился на врача.
Харден бросил взгляд в окно. В гавань входило ярко освещенное каботажное судно. На фоне темных холмов и тусклых огней Полруана оно выглядело совершенно неуместно. Корабль ушел из поля зрения, направляясь к причалу. Харден увидел в бокале отражение лица Ажарату, глядевшей на него.
— И к тому времени, как вы появились на свет, он остепенился и зажил спокойной жизнью, — тихо сказала она.
— Верно.
— Приятной жизнью.
— Да.
Это стало походить на допрос. Харден поспешно добавил:
— Многие коллеги говорили мне, что именно поэтому я служил на флоте и люблю плавать под парусом и именно поэтому бросил практику. Они считали, что я завидую бурной молодости отца. Но это чушь.
— Я ничего такого не говорила!
— Я пошел на флот, потому что люблю море. И под парусом плаваю, потому что люблю море. Практику я бросил по нескольким причинам, среди которых было и увлечение электроникой. Мне исполнилось уже тридцать шесть лет, когда я снова начал учиться. Кэролайн в то время начала изучать гинекологию, поэтому нам пришлось провести несколько трудных студенческих лет.
Его лицо осветила улыбка.
— А что касается серьезного отношения к жизни, то вскоре после нашего знакомства Кэролайн заявила, что я самый серьезный молодой человек после Александра Македонского... Она очень помогла мне.
Он машинально отхлебнул бренди и через некоторое время снова посмотрел на Ажарату.
— Знаете что? Когда у тебя пожилой отец, вся беда в том, что большая часть его жизни уже прожита. Вернувшись в Лагос, вы увидите своего отца за работой. Я же был лишен этого. Мне оставалось только слушать рассказы отца о том, что происходило с ним до моего рождения. Мне казалось, что совершить что-то большее уже невозможно.
— А что если эти рассказы были неправдой?
— О нет, они были правдой. Отец был слишком доволен прожитой жизнью, чтобы что-то придумывать... Только мне хотелось бы увидеть его в момент наивысшего триумфа. Я родился слишком поздно, чтобы видеть, как он с важным видом сходит по трапу после нового продвижения в должности или стоит в непромокаемом плаще на мостике корабля, летящего через шторм... Кажется, я слегка опьянел и ударился в романтику.
— А я видела, как мой отец шагает по крови. Это было еще до гражданской войны. На мою мать набросилась толпа, потому что она была родом из племени ибо. Отец, защищая ее, убил двоих людей церемониальным мечом, а сейчас он сидит за письменным столом, как любой другой важный руководитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106