Ларс внимательно осмотрел ее и улыбнулся при виде орла, по-прежнему украшавшего крышку радиатора, а также карт и свернутых донесений, которые Феликс извлек из отделения для перчаток.
– Красавица! – сообщил он окружающим.
Машина находилась в идеальном состоянии, за исключением вмятины с правой стороны бампера, который был попорчен во время перевозки. Феликсу даже удалось завести двигатель, «прикурив» от аккумулятора Дебори. Все пили шампанское во дворе под тарахтение двигателя. Феликс поинтересовался у Дольфа, не захочет ли тот прокатиться после починки бампера, и сообщил, что после сдачи экзаменов и начала собственной практики намерен обзавестись шофером. Феликс объяснил, что сам не сможет сесть за руль в течение еще девяти месяцев из-за наложенного на него штрафа, а его жена не станет водить «мерседес», поскольку она – еврейка.
– Поэтому мне понадобится водитель.
Дольф вежливо поблагодарил чету за предложение, но сказал, что предпочитает свой старый «швинн». И в это время к дому с визгом повернул «шевроле» 53-го года с грохочущим двигателем и еще более громогласным водителем за рулем. Весь покрытый потом и обнаженный до пояса Хулиган выскочил из машины еще до того, как сигнал от зажигания достиг бедного двигателя, и, не умолкая, принялся носиться вокруг, открывая дверцы своим контуженым пассажирам, знакомя всех со всеми, сообщая о последних событиях, рассказывая о поездке из города, плохом двигателе, хороших шинах, отсутствии бензина, резины, магазина, тут же извиняясь за свои манеры и суматошность, отвешивая комплименты фамильной ценности Феликса, щелкая каблуками и приветствуя птичку, украшавшую капот, а потом все начиная сначала, вновь представляя свой чумазый экипаж, называя уже всех другими именами – типичное явление Хулигана народу. И так могло бы продолжаться в течение нескольких часов вплоть до его отбытия, если бы тут Феликс не отвлек его внимание огромным косяком, извлеченным из кармана с таким видом, словно он приберегал его специально для этого случая. И пока Хулиган делал первую затяжку, Феликс взял его под локоток и подвел к маленькой цементной скамеечке, на которой в тени акации сидел Ларс Дольф в полном лотосе. Дольф безмолвно расцепил ноги и встал, чтобы пожать Хулигану руку. Тот продолжил свою болтовню, которая лилась из него столь же неудержимо, как вылетающий из ноздрей дым.
– Дольф? Дольф? Да, я как-то слышал о парне, конфисковавшем все пружинные ножи в Энсенаде или Хуаресе? – проходил под именем Ларс Дольф, или кликухой «Курносый» – спортивные комментаторы называли его Курносым Дольфом – играл в футбол, участвовал во все-каких-то играх и что-то где-то защищал, потом отказался от блестящего будущего ради медитации, что, насколько я понимаю – поправьте меня, если я не прав, – есть не что иное, как смена одного тренера и его философии на другого тренера, предлагающего новый план игры – заметьте, той же самой – одна линия защиты вместо двух – возможно, пользы от этой медитации не больше, чем от блокировки, – лично я предпочитаю мастурбацию, если речь идет о духовных ценностях…
И так далее, и так далее, в своей неподражаемой манере, пока круглое ухмыляющееся лицо и подозрительно немигающие глаза не начинают оказывать на Хулигана совершенно не виданное еще воздействие – столкнувшись с упорным молчанием Дольфа, Хулиган начинает запинаться. Его болтовня становится прерывистой, он начинает говорить медленнее и наконец, столкнувшись с той же тайной, которая потрясла Бадди и Дебори во время индейской борьбы, Хулиган умолкает. Дольф продолжает улыбаться, глядя на то, как Хулиган начинает ерзать от унижения и непривычной тишины. Никто не произносит ни слова, пока момент победы и поражения беззвучно не осознается всеми.
Когда победитель ощущает, что его власть достаточно подтверждена царящей тишиной, он отпускает руку Хулигана и тихо произносит:
– Вот путь… мистер Хулиган.
Хулиган не отвечает. Он абсолютно раздавлен. Дюжина зрителей внутренне улыбаются и поздравляют себя с тем, что им удалось присутствовать на завершении этой исторической дуэли. Все и так знали, чем она закончится, потому что в конечном итоге язык против мышц бессилен. Хулиган отворачивается от этой улыбающейся загадки и начинает искать пути к отступлению. Взгляд его останавливается на работающем вхолостую «мерседесе».
– А с другой стороны, что скажешь, Феликс, если мы немножко прокатимся? – Он уже открывает правую дверцу и намеревается сесть за руль. – Вокруг квартала…
– Боюсь, ничего не получится, – небрежно откликается Феликс, засунув руки в карманы и обходя машину вслед за Хулиганом. Он берет его за обнаженную руку и вытаскивает из машины, указывая длинным подбородком на смятый бампер. – Пока это не выправлено, на ней можно ездить только кругами.
– Ах ты, сучий потрох, – ворчит Хулиган, разочарованно глядя на прижатое колесо. Дебори впервые слышит, чтобы тот ругался. Более того, Хулиган обычно порицал всех за нецензурную брань, утверждая, что непристойности свидетельствуют о духовной лености. Однако в его устах это выражение не кажется Дебори свидетельством лености. Скорее оно говорит об отчаянии.
– Сучий потрох, – повторяет он и направляется прочь. Но Дольфу этого мало.
– Совершенно не обязательно… кружить… на одном месте, – он подходит к гаражу и осматривает решетку радиатора со своей безжалостной дзенской улыбкой. – Просто… нужны силы… для решения этой проблемы.
Глаза у присутствующих лезут на лоб, а Дольф тем временем берется своими маленькими пухлыми ручками за бампер, спина его напрягается, делаясь похожей на морщинистую черепашью шею, и он размеренно и неторопливо, как какое-нибудь гидравлическое устройство, специально предназначенное для этой работы, выгибает тяжелую металлическую крышку и освобождает колесо. У Хулигана отвисает челюсть, и он даже не в силах изрыгнуть проклятие. Он удаляется, бросив свой экипаж на лужайке и что-то бормоча о необходимости посетить бывшую жену.
В дальнейшем, когда они сблизились и стали соратниками по приключениям, эскападам и революции (да-да, революции, черт бы ее побрал! точно так же, как были соратниками Фидель и Че в той же самой борьбе против тирании инерции, в партизанской войне, которая ведется «в межклеточном пространстве», как это определил Берроуз), Дебори нередко становился свидетелем того, как Хулиган словно проглатывал язык или, точнее, терял дар речи после многодневных гонок и болтовни нон-стоп, от которой его танцующий ирландский голос садился, а неисчерпаемые запасы самостийного интеллекта вдруг оскудевали. Однако он больше никогда не видел его поставленным в такой тупик. Потому что у Хулигана была способность заполнять паузы набором бессмысленных цифр – «Ты приперся, когда эта малышка как раз исполняла джайв 45 77 на углу Гранта и Грин, или это был джайв 87?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Красавица! – сообщил он окружающим.
Машина находилась в идеальном состоянии, за исключением вмятины с правой стороны бампера, который был попорчен во время перевозки. Феликсу даже удалось завести двигатель, «прикурив» от аккумулятора Дебори. Все пили шампанское во дворе под тарахтение двигателя. Феликс поинтересовался у Дольфа, не захочет ли тот прокатиться после починки бампера, и сообщил, что после сдачи экзаменов и начала собственной практики намерен обзавестись шофером. Феликс объяснил, что сам не сможет сесть за руль в течение еще девяти месяцев из-за наложенного на него штрафа, а его жена не станет водить «мерседес», поскольку она – еврейка.
– Поэтому мне понадобится водитель.
Дольф вежливо поблагодарил чету за предложение, но сказал, что предпочитает свой старый «швинн». И в это время к дому с визгом повернул «шевроле» 53-го года с грохочущим двигателем и еще более громогласным водителем за рулем. Весь покрытый потом и обнаженный до пояса Хулиган выскочил из машины еще до того, как сигнал от зажигания достиг бедного двигателя, и, не умолкая, принялся носиться вокруг, открывая дверцы своим контуженым пассажирам, знакомя всех со всеми, сообщая о последних событиях, рассказывая о поездке из города, плохом двигателе, хороших шинах, отсутствии бензина, резины, магазина, тут же извиняясь за свои манеры и суматошность, отвешивая комплименты фамильной ценности Феликса, щелкая каблуками и приветствуя птичку, украшавшую капот, а потом все начиная сначала, вновь представляя свой чумазый экипаж, называя уже всех другими именами – типичное явление Хулигана народу. И так могло бы продолжаться в течение нескольких часов вплоть до его отбытия, если бы тут Феликс не отвлек его внимание огромным косяком, извлеченным из кармана с таким видом, словно он приберегал его специально для этого случая. И пока Хулиган делал первую затяжку, Феликс взял его под локоток и подвел к маленькой цементной скамеечке, на которой в тени акации сидел Ларс Дольф в полном лотосе. Дольф безмолвно расцепил ноги и встал, чтобы пожать Хулигану руку. Тот продолжил свою болтовню, которая лилась из него столь же неудержимо, как вылетающий из ноздрей дым.
– Дольф? Дольф? Да, я как-то слышал о парне, конфисковавшем все пружинные ножи в Энсенаде или Хуаресе? – проходил под именем Ларс Дольф, или кликухой «Курносый» – спортивные комментаторы называли его Курносым Дольфом – играл в футбол, участвовал во все-каких-то играх и что-то где-то защищал, потом отказался от блестящего будущего ради медитации, что, насколько я понимаю – поправьте меня, если я не прав, – есть не что иное, как смена одного тренера и его философии на другого тренера, предлагающего новый план игры – заметьте, той же самой – одна линия защиты вместо двух – возможно, пользы от этой медитации не больше, чем от блокировки, – лично я предпочитаю мастурбацию, если речь идет о духовных ценностях…
И так далее, и так далее, в своей неподражаемой манере, пока круглое ухмыляющееся лицо и подозрительно немигающие глаза не начинают оказывать на Хулигана совершенно не виданное еще воздействие – столкнувшись с упорным молчанием Дольфа, Хулиган начинает запинаться. Его болтовня становится прерывистой, он начинает говорить медленнее и наконец, столкнувшись с той же тайной, которая потрясла Бадди и Дебори во время индейской борьбы, Хулиган умолкает. Дольф продолжает улыбаться, глядя на то, как Хулиган начинает ерзать от унижения и непривычной тишины. Никто не произносит ни слова, пока момент победы и поражения беззвучно не осознается всеми.
Когда победитель ощущает, что его власть достаточно подтверждена царящей тишиной, он отпускает руку Хулигана и тихо произносит:
– Вот путь… мистер Хулиган.
Хулиган не отвечает. Он абсолютно раздавлен. Дюжина зрителей внутренне улыбаются и поздравляют себя с тем, что им удалось присутствовать на завершении этой исторической дуэли. Все и так знали, чем она закончится, потому что в конечном итоге язык против мышц бессилен. Хулиган отворачивается от этой улыбающейся загадки и начинает искать пути к отступлению. Взгляд его останавливается на работающем вхолостую «мерседесе».
– А с другой стороны, что скажешь, Феликс, если мы немножко прокатимся? – Он уже открывает правую дверцу и намеревается сесть за руль. – Вокруг квартала…
– Боюсь, ничего не получится, – небрежно откликается Феликс, засунув руки в карманы и обходя машину вслед за Хулиганом. Он берет его за обнаженную руку и вытаскивает из машины, указывая длинным подбородком на смятый бампер. – Пока это не выправлено, на ней можно ездить только кругами.
– Ах ты, сучий потрох, – ворчит Хулиган, разочарованно глядя на прижатое колесо. Дебори впервые слышит, чтобы тот ругался. Более того, Хулиган обычно порицал всех за нецензурную брань, утверждая, что непристойности свидетельствуют о духовной лености. Однако в его устах это выражение не кажется Дебори свидетельством лености. Скорее оно говорит об отчаянии.
– Сучий потрох, – повторяет он и направляется прочь. Но Дольфу этого мало.
– Совершенно не обязательно… кружить… на одном месте, – он подходит к гаражу и осматривает решетку радиатора со своей безжалостной дзенской улыбкой. – Просто… нужны силы… для решения этой проблемы.
Глаза у присутствующих лезут на лоб, а Дольф тем временем берется своими маленькими пухлыми ручками за бампер, спина его напрягается, делаясь похожей на морщинистую черепашью шею, и он размеренно и неторопливо, как какое-нибудь гидравлическое устройство, специально предназначенное для этой работы, выгибает тяжелую металлическую крышку и освобождает колесо. У Хулигана отвисает челюсть, и он даже не в силах изрыгнуть проклятие. Он удаляется, бросив свой экипаж на лужайке и что-то бормоча о необходимости посетить бывшую жену.
В дальнейшем, когда они сблизились и стали соратниками по приключениям, эскападам и революции (да-да, революции, черт бы ее побрал! точно так же, как были соратниками Фидель и Че в той же самой борьбе против тирании инерции, в партизанской войне, которая ведется «в межклеточном пространстве», как это определил Берроуз), Дебори нередко становился свидетелем того, как Хулиган словно проглатывал язык или, точнее, терял дар речи после многодневных гонок и болтовни нон-стоп, от которой его танцующий ирландский голос садился, а неисчерпаемые запасы самостийного интеллекта вдруг оскудевали. Однако он больше никогда не видел его поставленным в такой тупик. Потому что у Хулигана была способность заполнять паузы набором бессмысленных цифр – «Ты приперся, когда эта малышка как раз исполняла джайв 45 77 на углу Гранта и Грин, или это был джайв 87?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111