Я откидываюсь на спинку кресла с только что обретенной мудростью и холодным рислингом, готовясь вкусить покой, которым не наслаждался уже несколько месяцев. К черту придурков и героев. Лично для меня замена Вуфнера на музыкотерапию – это именно то, что доктор прописал.
Однако когда Дадли встает, берет микрофон и заводит высокопарную речь о выдающемся уме современности, я начинаю испытывать опасения – а сообщили ли ему о замене.
– Легенда! – вещает он. – Звезда, равная по величию Зигмунду Фрейду, Вильгельму Райху и Карлу Юнгу! Этот огненный столп горел еще до того, как многие из нас родились, и продолжает оставаться в числе величайших психологов современности! По-прежнему считаясь титаном в этой области научного знания.
Это мало подходит к доктору Туктеру с растамановскими косичками, а также к игре на варгане; он недоуменно пялится на председательствующего. Все остальные, присутствующие за центральным столом, также изумленно поворачиваются к Дадли. Однако их изумление ничто по сравнению с моим. Потому что когда из кулисы появляется наш докладчик, я понимаю, что это тот самый карлик с аттракциона.
Высокая медсестра сменила свою униформу на вечернее бежевое платье, а ее пациент остался в тех же темных очках и мятой рубашке, словно так и не покидал кресла. Она вкатывает его на подиум под жидкие неуверенные аплодисменты и помогает встать. Удостоверившись в том, что он крепко держится за кафедру, она увозит кресло, оставляя его покачиваться в свете прожектора.
Он лишился не только волос, но и большей части лица. У него отсутствует часть верхней губы, вся нижняя и подбородок, а шрам замазан тональным кремом. Вот почему он показался мне днем похожим на какого-то дауна-долгожителя. Голова под флоридским солнцем загорела у него еще больше, чем у меня. И вся кожа, за исключением замазанного шрама, сожжена. Потому эта заплатка размером с ладонь кажется единственным островком натуральной плоти в окружении синтетической ткани, хотя на самом деле все наоборот. Аплодисменты длятся более минуты, после чего он откашливается и начинает говорить.
– Кто есть кто, – бормочет он, тряся головой. – Das ist mir scheissegal. Кто есть кто. – Голос его постепенно крепнет. – Вот что вас интересует. Кто кем был и кто кем будет, когда на будущий год опубликуют следующий перечень знаменитостей.
Акцент у него стал резче, речь прерывистей, однако в ней по-прежнему слышится звон металла.
– Может, полезнее было бы подумать о том, что справедливо? Зигги Фрейд? Со всеми его интересными теориями о том, как задержка фекальных масс обретает хроническую форму и вызывает запоры, называемые им застоем. И о том, как эти запоры могут быть сняты с помощью психоанализа, на практике являющегося касторовым маслом. Коллеги, давайте будем откровенны. Все мы были свидетелями применения этих теорий. И все мы знаем: какими бы они ни были интересными, они совершенно бесполезны на практике. Касторовое масло оказывается гораздо более действенным, и Зигмунд принес бы больше пользы, если бы зарабатывал на жизнь, сочиняя любовные романы. Романтические идеалы хороши в литературе, в области медицины они не годятся. А мы ведь медики. И мы должны отличать медицину от литературы. Мы должны видеть разницу между психологическим анализом и психологической мыльной оперой, даже если результаты первого обескураживающие. Вы не менее одарены, чем я, и прекрасно понимаете, кто есть кто и что почем, поэтому прекрасно осознаете, что Зигмунд Фрейд был не кем иным, как романтическим мудозвоном?!
Последние слова он сопровождает энергичным хлопком по кафедре. Это производит такой же эффект, как если бы он сказал, что Альберт Швейцер – нацист, и выстрелил бы при этом из Люгера в потолок. Не снимая своих темных очков, он обводит взглядом зал в ожидании, когда аудитория успокоится.
– Может, фантазер Карл Юнг со своей глазированной мандалой? Или Вилли Райх, настаивавший на точном подсчете пережитых оргазмов? Все они врали! При этом все они были прекрасными писателями, и их очень интересно читать. Но, скажем, если вы дровосек и покупаете топор, станете ли вы обращать внимание на то, что пишет о нем производитель? Что бы он ни написал, если топор плохо рубит, то это плохой топор. Будучи дровосеком, вы сразу определите изъян – топор рубит плохо! Вы отнесете его обратно изготовителю и посоветуете выбросить на помойку или нарисовать на нем заход солнца, но не станете продавать искореженную древесину.
Он умолкает, берет сложенную салфетку доктора Туктера и вытирает выступивший на шее пот. Он выдерживает паузу в ожидании, когда восстановится дыхание, и снова поднимает голову.
– А если вы вкладываете деньги в плохие топоры, стало быть, вы плохие дровосеки. Вы просто боитесь войти в лес. Вы предпочитаете создать дерево, которое будет соответствовать вашей теории, чтобы его было удобно срубить. Вы не в состоянии оказаться лицом к лицу с настоящим лесом. Вы боитесь увидеть истинные корни безумия. Вы видите последствия, но не в состоянии излечить их. Вы можете облегчить страдания, но не в состоянии остановить эпидемию. Вы даже не можете найти источник заболевания! И именно поэтому, – он с неодобрительным видом поднимает плечи, – я прилетел сегодня к вам, в самое сердце гниющей американской мечты, чтобы указать на этот источник. Мисс Нишвандер!
Медсестра уже вкатывает демонстрационную доску. Установив ее за кафедрой, она вынимает из своей бисерной сумки кусок мела и протягивает его боссу. Он ждет, когда она удалится, и вновь поворачивается к аудитории.
– А теперь я попрошу немножко внимания. – Рука начинает вычерчивать прямоугольник. – Попытаюсь объяснить вам.
Это тот же самый рисунок, который я видел десять лет тому назад, только в более совершенном виде. И я улыбаюсь при мысли о тех, кто надеялся удовлетвориться нынче вечером вялой жвачкой. Старый волк сильно запаршивел и исхудал, но клыки у него еще не стерлись. Его пристрастие к законам термодинамики стало еще сильнее, а изложение их еще подробнее. Демон приобрел кучу рогов и надменную усмешку. А швы между концептуальными положениями настолько срослись, что он может свободно играть метафорами, перепрыгивая от механики к современному сознанию и жонглируя понятиями горячего и холодного, добра и зла, как профессиональный иллюзионист.
– Проблема пустоты анализировалась во времена Максвелла лишь немногими. Она интересовала Уильяма Томпсона, лорда Кельвина и Эммануэля Клаузевица. Возможно, Клаузевиц осознавал ее лучше остальных – он утверждал, что при постоянно сохраняющейся энергии вселенной энтропия увеличивается. Тогда мало кто это понимал. Сегодня это осознает каждый второй невежественный чувак – всякий раз, когда он видит, что цена на бензин повысилась, он ощущает, как пустеет мир и как он становится все более безумным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Однако когда Дадли встает, берет микрофон и заводит высокопарную речь о выдающемся уме современности, я начинаю испытывать опасения – а сообщили ли ему о замене.
– Легенда! – вещает он. – Звезда, равная по величию Зигмунду Фрейду, Вильгельму Райху и Карлу Юнгу! Этот огненный столп горел еще до того, как многие из нас родились, и продолжает оставаться в числе величайших психологов современности! По-прежнему считаясь титаном в этой области научного знания.
Это мало подходит к доктору Туктеру с растамановскими косичками, а также к игре на варгане; он недоуменно пялится на председательствующего. Все остальные, присутствующие за центральным столом, также изумленно поворачиваются к Дадли. Однако их изумление ничто по сравнению с моим. Потому что когда из кулисы появляется наш докладчик, я понимаю, что это тот самый карлик с аттракциона.
Высокая медсестра сменила свою униформу на вечернее бежевое платье, а ее пациент остался в тех же темных очках и мятой рубашке, словно так и не покидал кресла. Она вкатывает его на подиум под жидкие неуверенные аплодисменты и помогает встать. Удостоверившись в том, что он крепко держится за кафедру, она увозит кресло, оставляя его покачиваться в свете прожектора.
Он лишился не только волос, но и большей части лица. У него отсутствует часть верхней губы, вся нижняя и подбородок, а шрам замазан тональным кремом. Вот почему он показался мне днем похожим на какого-то дауна-долгожителя. Голова под флоридским солнцем загорела у него еще больше, чем у меня. И вся кожа, за исключением замазанного шрама, сожжена. Потому эта заплатка размером с ладонь кажется единственным островком натуральной плоти в окружении синтетической ткани, хотя на самом деле все наоборот. Аплодисменты длятся более минуты, после чего он откашливается и начинает говорить.
– Кто есть кто, – бормочет он, тряся головой. – Das ist mir scheissegal. Кто есть кто. – Голос его постепенно крепнет. – Вот что вас интересует. Кто кем был и кто кем будет, когда на будущий год опубликуют следующий перечень знаменитостей.
Акцент у него стал резче, речь прерывистей, однако в ней по-прежнему слышится звон металла.
– Может, полезнее было бы подумать о том, что справедливо? Зигги Фрейд? Со всеми его интересными теориями о том, как задержка фекальных масс обретает хроническую форму и вызывает запоры, называемые им застоем. И о том, как эти запоры могут быть сняты с помощью психоанализа, на практике являющегося касторовым маслом. Коллеги, давайте будем откровенны. Все мы были свидетелями применения этих теорий. И все мы знаем: какими бы они ни были интересными, они совершенно бесполезны на практике. Касторовое масло оказывается гораздо более действенным, и Зигмунд принес бы больше пользы, если бы зарабатывал на жизнь, сочиняя любовные романы. Романтические идеалы хороши в литературе, в области медицины они не годятся. А мы ведь медики. И мы должны отличать медицину от литературы. Мы должны видеть разницу между психологическим анализом и психологической мыльной оперой, даже если результаты первого обескураживающие. Вы не менее одарены, чем я, и прекрасно понимаете, кто есть кто и что почем, поэтому прекрасно осознаете, что Зигмунд Фрейд был не кем иным, как романтическим мудозвоном?!
Последние слова он сопровождает энергичным хлопком по кафедре. Это производит такой же эффект, как если бы он сказал, что Альберт Швейцер – нацист, и выстрелил бы при этом из Люгера в потолок. Не снимая своих темных очков, он обводит взглядом зал в ожидании, когда аудитория успокоится.
– Может, фантазер Карл Юнг со своей глазированной мандалой? Или Вилли Райх, настаивавший на точном подсчете пережитых оргазмов? Все они врали! При этом все они были прекрасными писателями, и их очень интересно читать. Но, скажем, если вы дровосек и покупаете топор, станете ли вы обращать внимание на то, что пишет о нем производитель? Что бы он ни написал, если топор плохо рубит, то это плохой топор. Будучи дровосеком, вы сразу определите изъян – топор рубит плохо! Вы отнесете его обратно изготовителю и посоветуете выбросить на помойку или нарисовать на нем заход солнца, но не станете продавать искореженную древесину.
Он умолкает, берет сложенную салфетку доктора Туктера и вытирает выступивший на шее пот. Он выдерживает паузу в ожидании, когда восстановится дыхание, и снова поднимает голову.
– А если вы вкладываете деньги в плохие топоры, стало быть, вы плохие дровосеки. Вы просто боитесь войти в лес. Вы предпочитаете создать дерево, которое будет соответствовать вашей теории, чтобы его было удобно срубить. Вы не в состоянии оказаться лицом к лицу с настоящим лесом. Вы боитесь увидеть истинные корни безумия. Вы видите последствия, но не в состоянии излечить их. Вы можете облегчить страдания, но не в состоянии остановить эпидемию. Вы даже не можете найти источник заболевания! И именно поэтому, – он с неодобрительным видом поднимает плечи, – я прилетел сегодня к вам, в самое сердце гниющей американской мечты, чтобы указать на этот источник. Мисс Нишвандер!
Медсестра уже вкатывает демонстрационную доску. Установив ее за кафедрой, она вынимает из своей бисерной сумки кусок мела и протягивает его боссу. Он ждет, когда она удалится, и вновь поворачивается к аудитории.
– А теперь я попрошу немножко внимания. – Рука начинает вычерчивать прямоугольник. – Попытаюсь объяснить вам.
Это тот же самый рисунок, который я видел десять лет тому назад, только в более совершенном виде. И я улыбаюсь при мысли о тех, кто надеялся удовлетвориться нынче вечером вялой жвачкой. Старый волк сильно запаршивел и исхудал, но клыки у него еще не стерлись. Его пристрастие к законам термодинамики стало еще сильнее, а изложение их еще подробнее. Демон приобрел кучу рогов и надменную усмешку. А швы между концептуальными положениями настолько срослись, что он может свободно играть метафорами, перепрыгивая от механики к современному сознанию и жонглируя понятиями горячего и холодного, добра и зла, как профессиональный иллюзионист.
– Проблема пустоты анализировалась во времена Максвелла лишь немногими. Она интересовала Уильяма Томпсона, лорда Кельвина и Эммануэля Клаузевица. Возможно, Клаузевиц осознавал ее лучше остальных – он утверждал, что при постоянно сохраняющейся энергии вселенной энтропия увеличивается. Тогда мало кто это понимал. Сегодня это осознает каждый второй невежественный чувак – всякий раз, когда он видит, что цена на бензин повысилась, он ощущает, как пустеет мир и как он становится все более безумным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111