Скотто содрогнулась от отвращения и с облегчением вложила пистолет в кобуру.
Мы переждали немного, чтобы успокоиться, и продолжили осмотр камер. Луч фонарика выхватил неподалеку какую-то тусклую надпись. Скотто остановилась, посветила по сторонам и подошла к надписи.
– Что там такое? – спросил я.
Во всю дверь по трафарету было намалевано: «УБОРЩИК».
– Я подумал, что вы что-то такое нашли.
– А я и нашла.
– Чулан уборщика?
– Да нет, другое. – И она осветила тусклый массивный металлический засов, на котором висел огромный амбарный замок. – Небось там сидят очень высокооплачиваемые уборщики и мойщики, как по-вашему? – пошутила она.
Скотто запросила по радио помощи. Едва она выключила радиопереговорное устройство, как по лестнице загремели агенты с сильными фонарями, за ними появились Банзер, Траск и другие начальники, а также полицейские с переносной электросваркой и электротараном. Они быстренько взломали дверь. Из помещения так и пахнуло зловонием и плесенью. Затем послышалось быстрое царапанье и какое-то бульканье воды. За дверью был подземный грузовой отсек. И там-то, в свете мощных переносных ламп, мы увидели пачки денег. Ими были буквально забиты разные сумки, коробки, ящики и корзины, стоящие на погрузочных площадках, прямо на полу, у стен, около старых ржавых водопроводных труб, из которых сочилась и капала вода. Живых денег было немыслимое количество, на огромную сумму. Многие пачки намокли, банкноты выцвели, порвались, некоторые пачки стояли штабелями, утопая в воде, по ним ползали и суетились огромные крысы. Застигнутые врасплох ярким светом, они замерли на мгновение, а затем кинулись кто куда, не забыв прихватить в зубах добычу.
Мы молчали, пораженные, зачарованные, удовлетворенные и в то же время содрогнувшиеся при виде полчищ розовато-серых тварей.
– Сколько же здесь этих деньжищ? – наконец подал я голос.
Банзеру понадобилась минутка, чтобы прикинуть.
– Без всякого преувеличения могу сказать, что мы лицезреем сотни миллионов долларов.
Скотто кивнула и добавила:
– Здесь, пожалуй, раза в четыре, а то и в пять больше той сотни миллионов, которые мы поимели в Детройте в прошлом году.
– Пятьсот миллионов долларов? – поразился я. – Да это же целых полмиллиарда. Их что, нарочно бросили здесь?
– Похоже, что так и было, – пропищал Траск.
– Наверное, решили, что слишком обременительно возиться с ними, – съязвила Скотто. – А вам, Катков, о чем они говорят?
– Думаю, это их карманные денежки на мелкие расходы.
Скотто и Банзер обменялись понимающими взглядами и согласно кивнули.
– Так они вам, выходит, понадобились как вещественное доказательство, чтобы посадить Рабиноу под арест?
– Его под арест? – удивился Банзер. – За что, спрашивается? За то, что он сдал в аренду свою фабрику незнакомым людям, а они оказались не совсем порядочными? Он за это не отвечает. – Банзер сделал паузу, что-то обдумывая, потом улыбнулся Скотто и сказал: – Так или иначе, сажать его время еще не пришло.
24
Только после девяти вечера попал я в гостиницу «Рамада» – тонкую, как нож, башню, устремленную ввысь на деловой улице в Арлингтоне. «Вам на какой этаж: с курящими или с некурящими?» – поинтересовался портье, когда оформлял мне номер. Судя по его тону, мой выбор пришелся ему не по душе. По российским меркам, номер был роскошным: подобранные в тон разноцветные обои, небольшая гостиная, письменный стол и такая ванная, о которой москвичи только могут мечтать.
Да, Шевченко, прав – на первом месте у меня работа, иссушающая мозг, изнашивающая сердце. Хоть я вконец измотался за последние двое суток, все равно не выдержал – достал пишущую машинку и установил ее на стол. Примерно за час я набросал вчерне несколько страниц текста и выпил добрый кофейник кофе, принесенный в номер. Лучше бы, конечно, шлепнуть водочки. Из-за хорошей дозы кофеина и разницы во времени голова у меня оставалась неестественно бодрой, мысли так и роились. Я решил было заказать успокоительного в виде бутылки «Столичной», но вместо этого, схватив туристский путеводитель, устремился к лифту и оказался прямо на станции метро, поскольку находилась она как раз под гостиницей.
Через каких-то двадцать минут я уже увидел себя выходящим на улицу Фогги-боттом в центре Вашингтона. Бодрящий ветерок обжигал лицо, я шел мимо дремлющих правительственных учреждений по направлению к Молу, как называлась эта улица в путеводителе. За просторным заснеженным газоном широкая мраморная лестница вела к подножию террасы, где в зареве галогенных ламп купалось сооружение, похожее на греческий храм. Лавируя между высокими колоннами, я подошел к внушительному постаменту.
Холодный гранит памятника воплотил горячую душу человека, который освободил рабов, принес победу в гражданской войне и спас американский народ. Он слегка сутулится, голова наклонена немного вперед, лицо испещрено глубокими морщинами, глубоко посаженные глаза выдают человека, уставшего от повседневных тягот, безмерной ответственности и одиночества; словно проходя мимо в этот прохладный вечер, он увидел свободный стул и присел на минутку, чтобы передохнуть и перевести дух.
Я настолько погрузился в размышления, что услышал шаги позади себя и увидел длинную тень, когда человек подошел чуть ли не вплотную.
– Эй, приятель, с тобой все в порядке? – раздался хриплый голос.
Я быстро обернулся и оказался лицом к лицу с полицейским, его озабоченные глаза ярко блестели на фоне лоснящегося чернокожего лица.
– Все в норме, спасибо. А вы как?
– Да вся задница обмерзла. Не могу представить, что любой здравомыслящий парень добровольно захочет высунуть нос на улицу в такую погодку.
– Но я-то здесь.
Он добродушно рассмеялся.
– Да-а, здесь. Но мне-то выбирать не приходится. Вот только закончу смену и сразу завалюсь домой.
– А вы живете в Вашингтоне?
– Я – да, но дети живут не с нами. Отправились на заработки, чтобы купить какой-нибудь домишко на юге.
– Желаю удачи. Собственность – это результат труда. Кто-то станет богатым и покажет другим пример, что будет способствовать развитию экономики и предпринимательства. Знаете, кто это сказал?
Он посмотрел на меня с таким недоумением, будто я заговорил с ним на русском языке.
– Вот он, – кивнул я на статую Линкольна.
– Да? Никогда не слышал. – Он жестом показал на мемориальную доску с выгравированной на ней Геттисбергской декларацией. – Я тоже из тех, кто считает, что все люди рождаются равными.
– Да и я из таких, хотя в стране, откуда я приехал, эта идея только начинает оказывать себя.
– Где же это? В Южной Африке, что ли?
– Да нет. В России.
– Не шутите? То-то мне поначалу послышался какой-то акцентик в вашей речи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Мы переждали немного, чтобы успокоиться, и продолжили осмотр камер. Луч фонарика выхватил неподалеку какую-то тусклую надпись. Скотто остановилась, посветила по сторонам и подошла к надписи.
– Что там такое? – спросил я.
Во всю дверь по трафарету было намалевано: «УБОРЩИК».
– Я подумал, что вы что-то такое нашли.
– А я и нашла.
– Чулан уборщика?
– Да нет, другое. – И она осветила тусклый массивный металлический засов, на котором висел огромный амбарный замок. – Небось там сидят очень высокооплачиваемые уборщики и мойщики, как по-вашему? – пошутила она.
Скотто запросила по радио помощи. Едва она выключила радиопереговорное устройство, как по лестнице загремели агенты с сильными фонарями, за ними появились Банзер, Траск и другие начальники, а также полицейские с переносной электросваркой и электротараном. Они быстренько взломали дверь. Из помещения так и пахнуло зловонием и плесенью. Затем послышалось быстрое царапанье и какое-то бульканье воды. За дверью был подземный грузовой отсек. И там-то, в свете мощных переносных ламп, мы увидели пачки денег. Ими были буквально забиты разные сумки, коробки, ящики и корзины, стоящие на погрузочных площадках, прямо на полу, у стен, около старых ржавых водопроводных труб, из которых сочилась и капала вода. Живых денег было немыслимое количество, на огромную сумму. Многие пачки намокли, банкноты выцвели, порвались, некоторые пачки стояли штабелями, утопая в воде, по ним ползали и суетились огромные крысы. Застигнутые врасплох ярким светом, они замерли на мгновение, а затем кинулись кто куда, не забыв прихватить в зубах добычу.
Мы молчали, пораженные, зачарованные, удовлетворенные и в то же время содрогнувшиеся при виде полчищ розовато-серых тварей.
– Сколько же здесь этих деньжищ? – наконец подал я голос.
Банзеру понадобилась минутка, чтобы прикинуть.
– Без всякого преувеличения могу сказать, что мы лицезреем сотни миллионов долларов.
Скотто кивнула и добавила:
– Здесь, пожалуй, раза в четыре, а то и в пять больше той сотни миллионов, которые мы поимели в Детройте в прошлом году.
– Пятьсот миллионов долларов? – поразился я. – Да это же целых полмиллиарда. Их что, нарочно бросили здесь?
– Похоже, что так и было, – пропищал Траск.
– Наверное, решили, что слишком обременительно возиться с ними, – съязвила Скотто. – А вам, Катков, о чем они говорят?
– Думаю, это их карманные денежки на мелкие расходы.
Скотто и Банзер обменялись понимающими взглядами и согласно кивнули.
– Так они вам, выходит, понадобились как вещественное доказательство, чтобы посадить Рабиноу под арест?
– Его под арест? – удивился Банзер. – За что, спрашивается? За то, что он сдал в аренду свою фабрику незнакомым людям, а они оказались не совсем порядочными? Он за это не отвечает. – Банзер сделал паузу, что-то обдумывая, потом улыбнулся Скотто и сказал: – Так или иначе, сажать его время еще не пришло.
24
Только после девяти вечера попал я в гостиницу «Рамада» – тонкую, как нож, башню, устремленную ввысь на деловой улице в Арлингтоне. «Вам на какой этаж: с курящими или с некурящими?» – поинтересовался портье, когда оформлял мне номер. Судя по его тону, мой выбор пришелся ему не по душе. По российским меркам, номер был роскошным: подобранные в тон разноцветные обои, небольшая гостиная, письменный стол и такая ванная, о которой москвичи только могут мечтать.
Да, Шевченко, прав – на первом месте у меня работа, иссушающая мозг, изнашивающая сердце. Хоть я вконец измотался за последние двое суток, все равно не выдержал – достал пишущую машинку и установил ее на стол. Примерно за час я набросал вчерне несколько страниц текста и выпил добрый кофейник кофе, принесенный в номер. Лучше бы, конечно, шлепнуть водочки. Из-за хорошей дозы кофеина и разницы во времени голова у меня оставалась неестественно бодрой, мысли так и роились. Я решил было заказать успокоительного в виде бутылки «Столичной», но вместо этого, схватив туристский путеводитель, устремился к лифту и оказался прямо на станции метро, поскольку находилась она как раз под гостиницей.
Через каких-то двадцать минут я уже увидел себя выходящим на улицу Фогги-боттом в центре Вашингтона. Бодрящий ветерок обжигал лицо, я шел мимо дремлющих правительственных учреждений по направлению к Молу, как называлась эта улица в путеводителе. За просторным заснеженным газоном широкая мраморная лестница вела к подножию террасы, где в зареве галогенных ламп купалось сооружение, похожее на греческий храм. Лавируя между высокими колоннами, я подошел к внушительному постаменту.
Холодный гранит памятника воплотил горячую душу человека, который освободил рабов, принес победу в гражданской войне и спас американский народ. Он слегка сутулится, голова наклонена немного вперед, лицо испещрено глубокими морщинами, глубоко посаженные глаза выдают человека, уставшего от повседневных тягот, безмерной ответственности и одиночества; словно проходя мимо в этот прохладный вечер, он увидел свободный стул и присел на минутку, чтобы передохнуть и перевести дух.
Я настолько погрузился в размышления, что услышал шаги позади себя и увидел длинную тень, когда человек подошел чуть ли не вплотную.
– Эй, приятель, с тобой все в порядке? – раздался хриплый голос.
Я быстро обернулся и оказался лицом к лицу с полицейским, его озабоченные глаза ярко блестели на фоне лоснящегося чернокожего лица.
– Все в норме, спасибо. А вы как?
– Да вся задница обмерзла. Не могу представить, что любой здравомыслящий парень добровольно захочет высунуть нос на улицу в такую погодку.
– Но я-то здесь.
Он добродушно рассмеялся.
– Да-а, здесь. Но мне-то выбирать не приходится. Вот только закончу смену и сразу завалюсь домой.
– А вы живете в Вашингтоне?
– Я – да, но дети живут не с нами. Отправились на заработки, чтобы купить какой-нибудь домишко на юге.
– Желаю удачи. Собственность – это результат труда. Кто-то станет богатым и покажет другим пример, что будет способствовать развитию экономики и предпринимательства. Знаете, кто это сказал?
Он посмотрел на меня с таким недоумением, будто я заговорил с ним на русском языке.
– Вот он, – кивнул я на статую Линкольна.
– Да? Никогда не слышал. – Он жестом показал на мемориальную доску с выгравированной на ней Геттисбергской декларацией. – Я тоже из тех, кто считает, что все люди рождаются равными.
– Да и я из таких, хотя в стране, откуда я приехал, эта идея только начинает оказывать себя.
– Где же это? В Южной Африке, что ли?
– Да нет. В России.
– Не шутите? То-то мне поначалу послышался какой-то акцентик в вашей речи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110