Если ты не считаешь это садизмом, значит, ты не просто жесток, но еще и непроходимо глуп.
— Постой, Либби! Зачем превращать учтивую беседу в размахивание грязным бельем?
Она снова закурила, и он поморщился от дыма.
— Что-то не припомню, чтобы мне пришлось выворачивать тебе руки, заманивая с собой в Европу. Ты могла бы отказаться.
Надо было ударить меня по лицу, настоять на отмене поездки, чтобы не расставаться со мной на две недели. Но ты ведь этого не сделала, Либби. Помнишь, как ты тогда поступила? — Он приподнял ее голову за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.
— Да, — кротко ответила она, — помню. Забегала как дура, бросилась покупать путеводители и одежду в дорогу. Даже тебе купила две рубашки. Боже, ведь не только рубашки: еще я купила тебе халат, чтобы ты надевал его, когда будешь со мной…
Я повезла его в своем багаже!
— Тот халат мне нравился… Мы неплохо провели время в Европе, что правда, то правда. Помнишь Флоренцию? Корни прихворнула, и мы были вместе половину дня и весь вечер. Я заехал за тобой в маленьком «фиате», и мы поехали на холмы…
— Холмы Фиезоле!.. — мечтательно произнесла Либерти.
— Солнце освещало стволы деревьев — прямо как на картинах Леонардо! Меня даже слеза прошибла! Ты тоже плакала — помнишь? Сидим в машине, а у обоих по щекам текут слезы. Потом мы остановились у таверны и утешились кофе и самбуком…
— И хозяйка настояла, чтобы в рюмке было три кофейных зернышка, а не два, потому что два — не к добру.
— Я дал тебе съесть мои зерна…
— Нет, ты предложил меняться: ты мне — зерна, я тебе — печенье.
— А ты вдруг перестала смеяться и сказала: «Хорошо бы сейчас кто-нибудь выскочил из кустов и нашпиговал меня пулями!» Ты хотела умереть счастливой.
— Так я чувствовала тогда. Надо Же было ляпнуть такую глупость!
— А мне эти слова показались прекрасными.
Либерти грустно покачала головой:
— Ты был для меня самым красивым, самым волшебным мужчиной на свете!
Она вспоминала комнаты в пансионах, высокие потолки, проникающий сквозь жалюзи солнечный свет, рисующий полоски на его голой груди.
— Ты уходил, а я оставалась и мечтала, чтобы перед моими глазами никогда не было ничего, кроме твоего лица.
Она не хотела говорить такие вещи вслух, но, сделав это, не жалела о сказанном.
— Случалось, ты не приходил — то коктейль с Корнелией у посла, то Корнелии нездоровится и тебе надо быть с ней рядом… В такие вечера меня охватывала паника, потому что я не могла вспомнить твое лицо. Вообще не помнила, как ты выглядишь. Ты переставал быть моим. Постепенно я поняла, что ты никогда и не был моим.
— Пожалуйста, Либби, не надо.
Ее взгляд посуровел.
— Чего ты от меня ждал? Думал, я всегда буду под рукой?
Твоя Клод подходила тебе куда больше, да и на фотографиях я выгляжу совсем не так шикарно, как она.
— Перестань! — взмолился Пирс. — Я не вынесу, если ты будешь продолжать в том же духе.
— И не надо, — отозвалась она почти беспечно и, посмотрев на часы, встала. — Я даю тебе шанс отдохнуть от меня.
Он вздохнул и протянул ей руку.
— Я думал, мы сможем найти общий язык, но теперь вижу, что ошибался.
И тут словно что-то перевернулось в ней.
— Ладно, сенатор, вытаскивайте, свой блокнот. Я не буду повторять дважды. — Либерти глубоко вздохнула и закрыла глаза. — Вчера я была в кабинете Ренсома, когда туда вошел Раш Александер. Они заговорили на странном, придуманном ими языке, думая, что я, дурочка, ничего не пойму. — И она дословно передала все, что услышала про Оперное общество Потомака и Каса-Верде. — Честно говоря, сначала я и вправду не поняла, кто такой Эбенезер, зато поняла теперь. Эбенезер — это ты.
Успеха в уроках пения!
Она снова собралась уйти — теперь уже окончательно, — но вспомнила про Алварро:
— Главный финансист Ренсома лежит в больнице «Маунт-Синай». Я ехала с ним в лифте, когда у него случился сердечный приступ. Если он выживет, то сможет порассказать много интересного.
Он поднял на нее глаза:
— Как мне тебя отблагодарить. Либерти?
— Это ни к чему. Пирс. Я никогда и ни в чем не могла тебе отказать.
Она ушла не оглянувшись. Хотя в слезах, катившихся по ее щекам, наполовину было повинно пиво, она все равно не хотела, чтобы он видел, как она плачет.
Глава 8
Полицейские из 86-го участка оказались рьяными поклонниками Кит Рейсом. Если бы она своими глазами не увидела у них на стене собственную фотографию рядом с фотографиями Морган Фэрчайлд и Линды Эванс, то ни за что бы в это не поверила. Ее отказ подать в суд на женщину, угрожавшую ее убить, сильно расстроил бравых стражей порядка.
— Поймите, она потеряла единственную дочь! Все, что у нее теперь осталось, — это газетные заголовки. Надеюсь, вы будете к ней снисходительны. Об одном прошу: когда она придет в себя, не отдавайте ей револьвер. — Кит поежилась. — Кажется, вы просили, чтобы я подписала свой плакатик? Покажите где, и мне надо торопиться: работа не ждет.
Девин встретил ее чашкой кофе.
— Бедняжка! — Он усадил Кит в кресло. Вокруг переминались восемьдесят шесть девушек, мечтающих как можно скорее преобразиться в Лейси, — именно столько откликнулось на объявление. Кит сомневалась, что сумеет сосредоточиться; сейчас ее куда больше волновало то, с какими заголовками выйдут вечерние газеты. Девин, словно угадав мысли Кит, потрепал ее по руке. — Не беспокойся, вечерние газеты промолчат и, уж во всяком случае, обойдутся без имен.
— Мне бы твою уверенность, Девин! Свидетелями всей этой жуткой сцены стали как минимум два десятка репортеров, так что…
— Остановись! Пока ты любезничала с парнями в синей форме, я заставил всю эту братию поклясться на их репортерских удостоверениях, что они не назовут имен. Уж сегодня — точно.
Кит не знала, верить ли ей этому самодовольно улыбающемуся юнцу.
— Объясни, как это тебе удалось?..
Его улыбка стала еще шире.
— Просто я назвался представителем Раша Александера и пообещал, что в обмен на их деликатность мы уж завтра подкинем им кое-что куда более пикантное.
— И что же это будет, Девин?
— Ты спрашиваешь, что им подкинет мистер Александер?
Не сомневайся, он человек находчивый.
— А вдруг Раш догадается, что ты…
— Ради того, чтобы не пачкали твое имя, можно пойти на любые жертвы. Даже день передышки дорогого стоит. У них будут сутки, чтобы остыть. Завтра заголовки будут уже не такими отвратительными, если вообще будут, — ведь новый день принесет новые скандалы.
У растроганной Кит даже слезы Выступили.
— Не знаю, как мне тебя и благодарить.
Девин снова улыбнулся, на это раз смущенно.
— Лучше возьмемся за дело. — Он сказал это нарочито громко, чем моментально привлек внимание девичьей стаи.
Кит поднялась с кресла — и мигом прекратилось жевание резинки, шарканье, шелест страниц резюме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
— Постой, Либби! Зачем превращать учтивую беседу в размахивание грязным бельем?
Она снова закурила, и он поморщился от дыма.
— Что-то не припомню, чтобы мне пришлось выворачивать тебе руки, заманивая с собой в Европу. Ты могла бы отказаться.
Надо было ударить меня по лицу, настоять на отмене поездки, чтобы не расставаться со мной на две недели. Но ты ведь этого не сделала, Либби. Помнишь, как ты тогда поступила? — Он приподнял ее голову за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.
— Да, — кротко ответила она, — помню. Забегала как дура, бросилась покупать путеводители и одежду в дорогу. Даже тебе купила две рубашки. Боже, ведь не только рубашки: еще я купила тебе халат, чтобы ты надевал его, когда будешь со мной…
Я повезла его в своем багаже!
— Тот халат мне нравился… Мы неплохо провели время в Европе, что правда, то правда. Помнишь Флоренцию? Корни прихворнула, и мы были вместе половину дня и весь вечер. Я заехал за тобой в маленьком «фиате», и мы поехали на холмы…
— Холмы Фиезоле!.. — мечтательно произнесла Либерти.
— Солнце освещало стволы деревьев — прямо как на картинах Леонардо! Меня даже слеза прошибла! Ты тоже плакала — помнишь? Сидим в машине, а у обоих по щекам текут слезы. Потом мы остановились у таверны и утешились кофе и самбуком…
— И хозяйка настояла, чтобы в рюмке было три кофейных зернышка, а не два, потому что два — не к добру.
— Я дал тебе съесть мои зерна…
— Нет, ты предложил меняться: ты мне — зерна, я тебе — печенье.
— А ты вдруг перестала смеяться и сказала: «Хорошо бы сейчас кто-нибудь выскочил из кустов и нашпиговал меня пулями!» Ты хотела умереть счастливой.
— Так я чувствовала тогда. Надо Же было ляпнуть такую глупость!
— А мне эти слова показались прекрасными.
Либерти грустно покачала головой:
— Ты был для меня самым красивым, самым волшебным мужчиной на свете!
Она вспоминала комнаты в пансионах, высокие потолки, проникающий сквозь жалюзи солнечный свет, рисующий полоски на его голой груди.
— Ты уходил, а я оставалась и мечтала, чтобы перед моими глазами никогда не было ничего, кроме твоего лица.
Она не хотела говорить такие вещи вслух, но, сделав это, не жалела о сказанном.
— Случалось, ты не приходил — то коктейль с Корнелией у посла, то Корнелии нездоровится и тебе надо быть с ней рядом… В такие вечера меня охватывала паника, потому что я не могла вспомнить твое лицо. Вообще не помнила, как ты выглядишь. Ты переставал быть моим. Постепенно я поняла, что ты никогда и не был моим.
— Пожалуйста, Либби, не надо.
Ее взгляд посуровел.
— Чего ты от меня ждал? Думал, я всегда буду под рукой?
Твоя Клод подходила тебе куда больше, да и на фотографиях я выгляжу совсем не так шикарно, как она.
— Перестань! — взмолился Пирс. — Я не вынесу, если ты будешь продолжать в том же духе.
— И не надо, — отозвалась она почти беспечно и, посмотрев на часы, встала. — Я даю тебе шанс отдохнуть от меня.
Он вздохнул и протянул ей руку.
— Я думал, мы сможем найти общий язык, но теперь вижу, что ошибался.
И тут словно что-то перевернулось в ней.
— Ладно, сенатор, вытаскивайте, свой блокнот. Я не буду повторять дважды. — Либерти глубоко вздохнула и закрыла глаза. — Вчера я была в кабинете Ренсома, когда туда вошел Раш Александер. Они заговорили на странном, придуманном ими языке, думая, что я, дурочка, ничего не пойму. — И она дословно передала все, что услышала про Оперное общество Потомака и Каса-Верде. — Честно говоря, сначала я и вправду не поняла, кто такой Эбенезер, зато поняла теперь. Эбенезер — это ты.
Успеха в уроках пения!
Она снова собралась уйти — теперь уже окончательно, — но вспомнила про Алварро:
— Главный финансист Ренсома лежит в больнице «Маунт-Синай». Я ехала с ним в лифте, когда у него случился сердечный приступ. Если он выживет, то сможет порассказать много интересного.
Он поднял на нее глаза:
— Как мне тебя отблагодарить. Либерти?
— Это ни к чему. Пирс. Я никогда и ни в чем не могла тебе отказать.
Она ушла не оглянувшись. Хотя в слезах, катившихся по ее щекам, наполовину было повинно пиво, она все равно не хотела, чтобы он видел, как она плачет.
Глава 8
Полицейские из 86-го участка оказались рьяными поклонниками Кит Рейсом. Если бы она своими глазами не увидела у них на стене собственную фотографию рядом с фотографиями Морган Фэрчайлд и Линды Эванс, то ни за что бы в это не поверила. Ее отказ подать в суд на женщину, угрожавшую ее убить, сильно расстроил бравых стражей порядка.
— Поймите, она потеряла единственную дочь! Все, что у нее теперь осталось, — это газетные заголовки. Надеюсь, вы будете к ней снисходительны. Об одном прошу: когда она придет в себя, не отдавайте ей револьвер. — Кит поежилась. — Кажется, вы просили, чтобы я подписала свой плакатик? Покажите где, и мне надо торопиться: работа не ждет.
Девин встретил ее чашкой кофе.
— Бедняжка! — Он усадил Кит в кресло. Вокруг переминались восемьдесят шесть девушек, мечтающих как можно скорее преобразиться в Лейси, — именно столько откликнулось на объявление. Кит сомневалась, что сумеет сосредоточиться; сейчас ее куда больше волновало то, с какими заголовками выйдут вечерние газеты. Девин, словно угадав мысли Кит, потрепал ее по руке. — Не беспокойся, вечерние газеты промолчат и, уж во всяком случае, обойдутся без имен.
— Мне бы твою уверенность, Девин! Свидетелями всей этой жуткой сцены стали как минимум два десятка репортеров, так что…
— Остановись! Пока ты любезничала с парнями в синей форме, я заставил всю эту братию поклясться на их репортерских удостоверениях, что они не назовут имен. Уж сегодня — точно.
Кит не знала, верить ли ей этому самодовольно улыбающемуся юнцу.
— Объясни, как это тебе удалось?..
Его улыбка стала еще шире.
— Просто я назвался представителем Раша Александера и пообещал, что в обмен на их деликатность мы уж завтра подкинем им кое-что куда более пикантное.
— И что же это будет, Девин?
— Ты спрашиваешь, что им подкинет мистер Александер?
Не сомневайся, он человек находчивый.
— А вдруг Раш догадается, что ты…
— Ради того, чтобы не пачкали твое имя, можно пойти на любые жертвы. Даже день передышки дорогого стоит. У них будут сутки, чтобы остыть. Завтра заголовки будут уже не такими отвратительными, если вообще будут, — ведь новый день принесет новые скандалы.
У растроганной Кит даже слезы Выступили.
— Не знаю, как мне тебя и благодарить.
Девин снова улыбнулся, на это раз смущенно.
— Лучше возьмемся за дело. — Он сказал это нарочито громко, чем моментально привлек внимание девичьей стаи.
Кит поднялась с кресла — и мигом прекратилось жевание резинки, шарканье, шелест страниц резюме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112