– Это значит «торопись медленно», – сказал Колин откровенно неприязненным тоном, – и это знают все. Эмили, нам пора…
– Вот именно. Торопись медленно. Очень мудрое изречение, и вы это поймете, Линдсей, когда доживете до моего возраста. Изменения должны происходить постепенно, особенно в таком месте, как это. «Конрад» – это в своем роде целый институт, один из последних. Это маленькое государство или даже семья со своими традициями и стандартами. В наше время все можно купить, но ни деньги, ни манипуляции не помогут вам проникнуть сюда. Мы не опустим своих мостов, и нас не возьмешь сладкими речами и женскими хитростями. К любому, кто хочет к нам проникнуть, применяется лишь один критерий: является ли он одним из нас?
Она устремила на Линдсей непреклонный взгляд, и та почувствовала, что начинает злиться.
Линдсей слушала эту речь без признаков нетерпения или раздражения, но внутри ее все кипело. Теперь она уже не сомневалась, для чего Эмили затеяла весь этот разговор: она действительно считала, что Линдсей имеет виды на ее племянника, и недвусмысленно давала ей понять, что если она желает быть допущенной в круг избранных, то должна старательно подстраиваться к его требованиям.
Она встала.
– Очевидно, что у нас совсем разные взгляды, – очень вежливо сказала она. – Извините, но вы хотели узнать мое мнение, и оно останется неизменным. Уже очень поздно, я и так сильно задержалась.
– Дорогая, дорогая моя, – проговорила Эмили, искоса взглянув на Колина, – наверное, вы считаете меня ужасной старой реакционеркой.
Это был новый, хорошо рассчитанный удар, и Линдсей решила на него достойно ответить.
– Нет, я считаю, что вы заблуждаетесь, что вы поступаете несправедливо и неразумно, – сказала она.
– Неразумно?
– Разумеется. Все институты должны видоизменяться, адаптироваться к новым условиям, даже «Конрад». Иначе они мумифицируются, превращаются в… ископаемое.
Она умолкла. Эмили довольно неблагосклонно восприняла «мумифицируются» и «ископаемое», и действительно, это могло прозвучать непочтительно, принимая во внимание ее возраст. Линдсей тут же пожалела, что произнесла эти слова, потому что, каковы бы ни были ее собственные чувства, ей меньше всего хотелось расстраивать старую даму.
– Давайте останемся каждый при своем мнении. – Она с улыбкой протянула руку Эмили. – Я была очень рада увидеть ваш чудесный дом, и с вашей стороны было очень любезно меня пригласить.
Хорошие манеры, по-видимому, не умиротворили двоюродную тетушку Колина. Она протянула подагрическую руку, сверкнув огромным бриллиантом, и на мгновение прикоснулась к руке Линдсей.
– Знаешь, Колин, – холодно произнесла она, – я действительно устала. Наверное, меня утомил весь этот идеализм. Будь любезен, позвони Фробишер. Мне пора на покой, а ты должен проводить эту очаровательную молодую женщину в ее отель… Нет, нет, моя дорогая, я настаиваю. Нью-Йорк ночью – не самое безопасное место. Лучше, чтобы с вами был мужчина.
Она взяла Линдсей под руку и вместе с ней направилась к дверям.
– Было так приятно познакомиться с вами, дорогая. Надеюсь, мы скоро увидимся. – Она посмотрела на Линдсей, словно не совсем припоминая, кто она такая. – Я припоминаю, что хотела еще о чем-то с вами побеседовать, но, знаете ли, – возраст… А теперь я хотела бы немного поговорить с Колином.
С извинениями, благодарностями и поклонами Линдсей удалилась, и, когда Фробишер плотно закрыла за ней дверь, в гостиной наступило молчание.
Колин некоторое время кругами ходил по комнате, потом упал в кресло, где прежде сидела Линдсей, и обхватил голову руками. Эмили, которая после ухода Линдсей заливалась беззвучным смехом, теперь хохотала вслух. Она снова села на диван и, все еще смеясь, поцеловала пекинеса в сморщенную мордочку, посадила его на колени и победоносно допила виски.
– Господи, давно уже я так не веселилась, – заметила она. – В последний раз – на похоронах Мод Фокс. Ты ведь тоже наслаждался происходящим, негодный мальчишка, только не хочешь в этом признаваться.
– Наслаждался? – простонал Колин. – Я мучился. Это была сущая пытка. Почему ты не придерживалась сценария?
– Потому что он был ужасно скучный и гораздо менее эффективный, чем мой подход. Спросить ее об этой Лоуренс – это было самое настоящее озарение. Виртуозное исполнение. За эту роль я заслуживаю высшей награды.
– Ты перестаралась, хватила через край. Боже, почему я дал себя уговорить на эту авантюру? Мне следовало знать, что тебе нельзя доверять. Ты знаешь, что она теперь будет думать? Она будет думать, что безумие – наша семейная болезнь. А тебе не приходит в голову, что все это может возыметь прямо противоположный эффект? О Боже, Боже! – Он встал и снова начал ходить по комнате. – Бедная Линдсей! Как ты могла быть так несправедлива?
– Бедная Линдсей держалась весьма неплохо. Немного не хватает скорости реакции, но у нее есть твердость и выдержка. Я одобряю.
– Я тебе это говорил. Смелость, доброе сердце и самые красивые в мире глаза. Вынеси приговор. Есть у меня надежда, Эм?
– Ископаемые! – Эмили снова рассмеялась. – Мне ужасно понравилось. Ты знаешь, она была в настоящей ярости – лицо все красное… А я так ловко находила аргументы…
– Ты была невыносима. И ты поставила ее в глупое положение. Почему? Почему ты не придерживалась того, что я написал?
– Потому что тогда я ничего бы не узнала. А вместо этого исключительно благодаря собственной находчивости узнала все, что мне было нужно.
– Да, конечно, а она теперь будет тебя ненавидеть. Восхитительно! Ты мне действительно очень помогла, Эм!
– Чепуха! Она придет сюда еще, у нее благородная натура, и в следующий раз все будет как надо. Я обещаю. – Она помолчала. – На День Благодарения?
– Может быть. – Их глаза встретились. – Но я еще пока не уверен. Я должен быть очень, очень осторожен. Я боюсь все испортить, а это так просто. Я хочу… Я просто хочу все время держать ее в объятиях.
– Это заметно.
– О Боже! Ты заметила? Как ты могла заметить? Как ты думаешь, а она не заметила? Когда я взял ее за руку?
– Как ни странно, не заметила. Но она не знает тебя так же хорошо, как я. Колин, ты можешь перестать ходить взад-вперед? У меня в глазах рябит.
– Мне пора. Она ждет. Давай же, Эм, я хочу знать, что ты думаешь.
– У нас есть еще две-три минуты. Фробишер подержит ее подальше отсюда, чтобы нас не было слышно. Почему я не могу сказать тебе этого потом, когда ты вернешься? Если ты, конечно, все-таки вернешься.
– Потому что я хочу знать сейчас. Эм, пожалуйста…
– Ты еще не отдал ей конверт?
– Нет, еще нет. Но собираюсь. – Он перестал ходить и несколько успокоился. – Ну давай, Эм, утешь меня. Я всегда делал такие дурацкие ошибки, а сейчас это для меня действительно важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112