В летний вечер, когда воздух был насыщен запахом роз, она вошла в маленький домик, расположенный в той части Оксфорда, где сливались река и канал. Дом, словно нависавший над водой и полный шумом воды, казалось, упрямо плыл против течения. Его комнаты, как всегда, были чистыми и прибранными, но она не могла теперь смотреть на них с обычным безмятежным спокойствием.
Она чувствовала, что сделала ошибку, создав этот холодный, тихий, девственный анклав. Она бродила по комнатам, ощущая, как в душе нарастает смятение. В гостиной с книгами и французским окном, выходившим в сад, на диване спал ее сын. На нем еще был теннисный костюм, а рядом лежала ракетка.
Мальчику было четырнадцать лет. Днем он казался немного неуклюжим и неловким, как все подростки, но спящий он был прекрасен. Некоторое время Мириам стояла и смотрела на него. Он лежал, вытянувшись во весь немалый рост, похожий на Адониса с картины эпохи Ренессанса. Голова была запрокинута, лицо горело от солнца и сна, темные волосы, нуждавшиеся в стрижке, обрамляли шею и лоб крупными кольцами.
Он должен был вырасти таким же высоким, как отец, у него были отцовские волосы, отцовские черты лица и такие же необыкновенные глаза. В прошлом Мириам жалела об этом и старалась не видеть в сыне наследственных черт его отца. Она хотела, чтобы ее сын был только ее ребенком, сознательно стараясь забыть об участии отца в его появлении на свет. В конце концов это отцовство было всего лишь результатом случая, неправильных вычислений, результатом соития, неожиданного для обоих партнеров.
В то время Роуленд Макгир был совсем не похож на человека, с которым она недавно случайно встретилась в Оксфорде. Прежний Макгир был более самоуверен, менее разборчив и менее терпелив. Он, как и она, делал карьеру и вскоре после единственной ночи, которую они провели вместе, уехал в Америку. Она была рада, что он уехал, что ничто не угрожает ее спокойствию и что она может продолжать идти своим путем в жизни. Когда два месяца спустя, не получив за это время ни одной весточки от Макгира, она обнаружила, что беременна, в ней проснулась дикая гордость. Она скорее умерла бы, чем поставила его в известность о случившемся.
Она растила сына одна, без помощи мужчины. Она презирала потребность большинства женщин в мужской опеке и защите. Это презрение и неприязнь к мужчинам, которые так легко и беспечно использовали женщины, остались в ней надолго. В любовниках она нуждалась лишь изредка, а идея брака не вызывала в ней ничего, кроме ненависти.
Она не жалела о прошлом, ни на мгновение не верила в возможность будущего с Роулендом и не желала его. И вот теперь ее не покидало ощущение, что она поступила неправильно. Теперь, когда Роуленд Макгир страдал от своего одиночества, она поняла, что сын принадлежит не только ей.
Роуленд нашел ее здесь спустя годы. Пусть это был лишь всесильный случай, но он произошел. И она больше не может делать вид, что Роуленда не существует в природе. Должна ли она рассказать Роуленду о сыне? Мириам не знала, должна ли, но она знала, что очень этого хочет, особенно теперь, после поездки к Линдсей.
А в лондонском доме, из окон которого был виден шпиль церкви, не спал Роуленд Макгир. Он твердо решил не прятаться от будущего, наученный горьким опытом последних лет. Пожалуй, он не станет звонить сейчас Мириам. Он опять нежданно-негаданно заявится к ней в первый уик-энд. И придет к ней домой, рискнув нарушить загадочную неприступность ее жилища. Роуленд даже улыбнулся, представив себе растерянность всегда уверенной в себе Мириам. Хотя на самом деле в растерянности пребывал скорее он.
Линдсей и Колин смотрели на черно-белый экран ультразвукового сканера.
Врач, молодая женщина, давно привыкшая к этим волнующе-торжественным моментам, водила своим волшебным прибором по обнаженному животу Линдсей и следила за экраном. Линдсей, как она сама непрестанно рассказывала всем подряд, была теперь огромной и, по-видимому, носила в себе какого-то гиганта. Он (или она), казалось, никогда не спал и все время находился в состоянии неугомонной активности. Он (или она) успокаивался по вечерам и ждал, пока Линдсей прикорнет возле Колина, и, когда они лежали на боку, как две ложки, готовясь мирно заснуть, ребенок напоминал о своем присутствии. Он пинался, толкался и дергался, кувыркался и, похоже, демонстрировал им стойки на голове.
Линдсей и Колин безумно им гордились. Да, Линдсей тихонько жаловалась Колину, но при этом они обменивались горделивыми взглядами. Колин, вечно мечтавший о том, чтобы выспаться, одурманенный усталостью, мог в три часа утра прижаться лицом к огромному животу жены и с восторгом прислушиваться к происходившей внутри борьбе.
Теперь Колин крепко сжимал руку Линдсей и не отрывал взгляда от экрана. Наука позволила ему увидеть это чудо. Он ожидал увидеть мир, похожий на диаграммы в учебниках по гинекологии и акушерству, в которые он теперь частенько заглядывал. Но оказалось, что этот мир совсем не напоминает рисунки в учебниках. Он видел нечто вроде каньона, лунного пейзажа или океанской впадины. Он видел формы, напоминавшие реки, горы и пропасти, но ни одна из них не была законченной и неподвижной, эти формы находились в постоянном движении, непрерывно менялись. И где-то там, в загадочной амниотической жидкости, плавал их ребенок, полностью сформированный ребенок, удары сердца которого Колин ощущал, прикасаясь ночью к Линдсей.
К глазам Колина подступали слезы, ведь то, что он видел, было таким обычным и одновременно чудесным. Господи, пусть с ребенком будет все в порядке, думал он, пусть он будет цел и невредим и благополучно появится на свет. А мы будем заботиться о нем, утешать, хранить и оберегать его.
Экран мигнул, ландшафт трансформировался, его жена вскрикнула, а оператор удовлетворенно кивнула. Колин увидел ребенка. Он видел изгиб спины, очертания черепа, крошечную ручку, сжатую в кулак.
– Бог ты мой, – пробормотала врач. – Подождите минутку…
У Колина оборвалось сердце. Лицо Линдсей стало смертельно-бледным.
– Нет, нет, не волнуйтесь, – сказала женщина. – Все хорошо, все в норме. Просто я подумала… Один момент. – Она улыбнулась ослепительной профессиональной улыбкой. – Надо настроить… Вот он – маленький хитрец. – Вдруг она вспыхнула. – Извините. Примите мои поздравления – их двое.
– Двое? – повторила Линдсей.
– Близнецы? – проговорили они с Колином в один голос.
– Совершенно верно. Нет ни малейшего сомнения. Смотрите. – Она показала на экран. – Вот один, а вот второй. Сказать вам, какого они пола?
– Нет, – сказала Линдсей.
– Да, – сказал Колин.
– Ты прав – да, да, да. Скажите.
– Мальчик. И… минутку… И девочка.
– О Боже, Боже! Дорогая, умница ты моя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112