Позже, на катке, когда мы, облачившись в плохо подходящие коньки, взволнованно выписывали осторожные круги, диджей поставил записи Фила Спектра, «Crystals», поющих «Winter Wonderland», и «Ronettes» с их «Walking in the Rain». He знаю, слышал ли я когда-нибудь музыку, так прекрасно подходящую к обстановке. Фрэнк не отпускала мою руку, а я вел ее по льду, и Дарлин Лав пела «Christmass (Baby Please Come Home)». И я начал мечтать.
Мои мечтания оборвались, когда диджей решил, что хватит с него золотых стариков, пора насладиться современным хит-парадом: «Culture Club», «The Human League», «Kool and the Gang». А потом раздался слишком хорошо знакомый нам голос – Росс, со вступлением а капелла к его последнему синглу, стилизация под Стиви Уандера под названием «Me Oh My (Misogyny)». Ему нравились скобки в названиях, это точно.
И тут Фрэнк скисла. Она начала жаловаться на липкость льда и на несносных подростков, с пугающей скоростью проносящихся мимо. Давай, сказала она, пойдем в паб, есть разговор. Я не возражал. В словах «есть разговор» звучала смутная угроза, но я почувствовал, что наконец-то между нами хоть что-то происходит.
Итак, мы пошли в кэмденский бар «Йорк и судья» в начале Парквэя. Я пил «Пилс». Фрэнк пила тающие снежки, просто чтобы позлить бармена. Но, как оказалось, беседовать она собиралась не о нас. Первыми ее словами были:
– Как думаешь, Росс тоже считает меня погибшей? Вторыми:
– Как думаешь, он чувствует себя виноватым?
Росс больше среди нас не появлялся, по крайней мере, лично, но если ты шел выпить с кем-нибудь со старой сцены, его имя обязательно всплывало. В частности, со мной, с парнем, которого он вышиб из группы. Мы все говорили о нем, особенно женщины. Обычно меня сильно раздражал их треп об особых отношениях с Его Гениальностью, особых отношениях, преимущественно сводившихся к одной ночи после концерта.
И Росс, черт побери, конечно же, не приходил, чтобы разоблачить их. Он появлялся впереди и сверху. Он возникал снова и снова, всегда с новой девчонкой на буксире, девчонкой с дорогим акцентом и шикарными наркотиками. Может, мы и были его истоком, но, судя по всем признакам, он больше не собирался светиться в нашем обществе.
Я могу его понять. Времена изменились. Мы все тогда были такими искренними, такими непреклонными. Ненавижу признавать это, но я могу его понять. Надо разрушить систему изнутри. Остроумие и элегантность, крутой костюм и раскрашенный вручную галстук, сухой мартини в одной руке и Ролан Барт в другой. Таким был курс Росса, и я не возражал. Если он собрался стать первой иронической поп-звездой, удачи ему.
Я даже понимал, почему он уволил меня. Тогда он нашел мальчишку по имени Байрон Томас, девятнадцатилетнего сопляка, который играл на саксе лучше, чем я когда-либо смог бы. Не то чтобы меня это особенно волновало. Через пару недель после того дня я нашел работу в магазине звукозаписей, и она меня вполне устраивала. Я знаю собственные пределы. Я не переживал. Честно.
Но, должен признать, слегка завидовал. А кто нет? Мы все хотели его славы, и его любовниц, и тех денег, что он, несомненно, делал, поэтому, когда Фрэнк спросила: «Как думаешь, он чувствует себя виноватым?» – у меня начала вырисовываться идея. Идея, которая, возможно, была у меня в голове все это время. Я бы хотел сказать, что идея принадлежала Фрэнк, и, думаю, действительно именно она заронила ее, но, в любом случае, я легко развил эту мысль.
– Вряд ли его блистательная карьера выиграет, если люди узнают, что он бросил свою девушку умирать, – сказала Фрэнк.
– Ну, Чаппакуиддик не особенно помог Тедди Кеннеди, это точно. Но я не уверен. Росс не политик. Кому какое дело, что он творит?
– Мне, черт побери, есть дело, вот кому! – ответила она и внезапно по-настоящему разозлилась. Я попробовал разрядить ситуацию, объяснить ей, что еще утром она даже не знала о пожаре, а теперь обвиняет Росса в том, что он бросил ее умирать, но было слишком поздно. Она произнесла целую речь – чертовы мужики, как это похоже на чертовых мужиков, чертовы эгоистичные ублюдки. И тому подобное.
Я кивал и всячески старался выразить свою поддержку, пока она не вернулась к предмету обсуждения.
– Конечно, ему будет до этого дело. Он же не может разочаровать своих маленьких девочек-фанаток. Ему будет дело, мерзкому ханже!
– О'кей, о'кей, – сказал я, поднимая руки. – И что же ты собираешься предпринять?
Она не знала. Я тоже не знал, но медленно из алкогольных паров и обиды сформировался зародыш плохой идеи. Таблоиды как раз начали интересоваться скандалами с участием поп-звезд. Если Фрэнк будет угрожать пойти в «Мировые новости» или еще куда-нибудь и рассказать историю о секс-наркотической оргии со смертельным исходом и позорным сокрытием – и все с участием Росса, – то он, несомненно, захочет это предотвратить. Заплатит, чтобы предотвратить это.
4. ДЖЕФФ ЗВОНИТ СТАРОМУ ДРУГУ
На следующее утро Фрэнк поднялась рано. Во сколько точно – не знаю, но в семь часов она разбудила меня шумом пылесоса и песнями Смоки Робинсона. Его голос звучал монотонно – и в то же время резко. Несколько секунд я лежал, размышляя, где она добыла пылесос, потом решил, что это был еще один подарочек от матери сигнальщика. Должно быть, он прятал его в буфете.
Я решил пойти на работу к девяти, и мы позавтракали, если можно так назвать мою кружку чая и ее чашку кофе с парой сигарет.
– И кто займется делом? – спросила она.
– Каким? – начал я, не сразу сообразив, о чем речь, потом, осознав – весьма быстро и в полном ужасе – что, во-первых, она говорила серьезно, а, во-вторых, я не мог ей отказать.
Вместо этого я сказал следующее:
– Ну, не думаю, что этим стоит заниматься кому-то из нас. Надо найти кого-нибудь, кто разбирается в таких вещах. Журналиста или вроде того.
– Нам не нужен журналист, придурок. Нам нужен негодяй, – ответила она.
– Ах, да. Точно.
Выбор кандидатуры не отнял у меня много времени. Мак был негодяем. Точнее, он был вором, но это тоже подходило. Мак не испытывал угрызений совести. И не гордился. Он просто занимался этим. Он всегда был вором, более или менее. Впервые я встретил его вернувшимся из Манчестера, он продавал из-под полы пару гитар, украденных с витрины музыкального магазина. Он не был утонченным вором, Мак. Он просто подъехал к магазину около четырех утра, бросил в витрину кирпич, схватил парочку симпатичных гитар и сделал ноги.
С тех пор прошло четыре года, с нашей первой встречи то ли в «Марки», то ли в «Нэшвилле», то ли еще в каком-то рок-н-ролльном сортире. Тогда он тоже являлся своего рода знаменитостью, по крайней мере, для людей, видевших такое количество выступлений Джона Пила, как я. Мак состоял в одной из первых панк-групп. В той, что стала легендой по слегка унылой причине: они так и не записали ни одной песни и, следовательно, не превратились в дребедень, но и не приобрели популярность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Мои мечтания оборвались, когда диджей решил, что хватит с него золотых стариков, пора насладиться современным хит-парадом: «Culture Club», «The Human League», «Kool and the Gang». А потом раздался слишком хорошо знакомый нам голос – Росс, со вступлением а капелла к его последнему синглу, стилизация под Стиви Уандера под названием «Me Oh My (Misogyny)». Ему нравились скобки в названиях, это точно.
И тут Фрэнк скисла. Она начала жаловаться на липкость льда и на несносных подростков, с пугающей скоростью проносящихся мимо. Давай, сказала она, пойдем в паб, есть разговор. Я не возражал. В словах «есть разговор» звучала смутная угроза, но я почувствовал, что наконец-то между нами хоть что-то происходит.
Итак, мы пошли в кэмденский бар «Йорк и судья» в начале Парквэя. Я пил «Пилс». Фрэнк пила тающие снежки, просто чтобы позлить бармена. Но, как оказалось, беседовать она собиралась не о нас. Первыми ее словами были:
– Как думаешь, Росс тоже считает меня погибшей? Вторыми:
– Как думаешь, он чувствует себя виноватым?
Росс больше среди нас не появлялся, по крайней мере, лично, но если ты шел выпить с кем-нибудь со старой сцены, его имя обязательно всплывало. В частности, со мной, с парнем, которого он вышиб из группы. Мы все говорили о нем, особенно женщины. Обычно меня сильно раздражал их треп об особых отношениях с Его Гениальностью, особых отношениях, преимущественно сводившихся к одной ночи после концерта.
И Росс, черт побери, конечно же, не приходил, чтобы разоблачить их. Он появлялся впереди и сверху. Он возникал снова и снова, всегда с новой девчонкой на буксире, девчонкой с дорогим акцентом и шикарными наркотиками. Может, мы и были его истоком, но, судя по всем признакам, он больше не собирался светиться в нашем обществе.
Я могу его понять. Времена изменились. Мы все тогда были такими искренними, такими непреклонными. Ненавижу признавать это, но я могу его понять. Надо разрушить систему изнутри. Остроумие и элегантность, крутой костюм и раскрашенный вручную галстук, сухой мартини в одной руке и Ролан Барт в другой. Таким был курс Росса, и я не возражал. Если он собрался стать первой иронической поп-звездой, удачи ему.
Я даже понимал, почему он уволил меня. Тогда он нашел мальчишку по имени Байрон Томас, девятнадцатилетнего сопляка, который играл на саксе лучше, чем я когда-либо смог бы. Не то чтобы меня это особенно волновало. Через пару недель после того дня я нашел работу в магазине звукозаписей, и она меня вполне устраивала. Я знаю собственные пределы. Я не переживал. Честно.
Но, должен признать, слегка завидовал. А кто нет? Мы все хотели его славы, и его любовниц, и тех денег, что он, несомненно, делал, поэтому, когда Фрэнк спросила: «Как думаешь, он чувствует себя виноватым?» – у меня начала вырисовываться идея. Идея, которая, возможно, была у меня в голове все это время. Я бы хотел сказать, что идея принадлежала Фрэнк, и, думаю, действительно именно она заронила ее, но, в любом случае, я легко развил эту мысль.
– Вряд ли его блистательная карьера выиграет, если люди узнают, что он бросил свою девушку умирать, – сказала Фрэнк.
– Ну, Чаппакуиддик не особенно помог Тедди Кеннеди, это точно. Но я не уверен. Росс не политик. Кому какое дело, что он творит?
– Мне, черт побери, есть дело, вот кому! – ответила она и внезапно по-настоящему разозлилась. Я попробовал разрядить ситуацию, объяснить ей, что еще утром она даже не знала о пожаре, а теперь обвиняет Росса в том, что он бросил ее умирать, но было слишком поздно. Она произнесла целую речь – чертовы мужики, как это похоже на чертовых мужиков, чертовы эгоистичные ублюдки. И тому подобное.
Я кивал и всячески старался выразить свою поддержку, пока она не вернулась к предмету обсуждения.
– Конечно, ему будет до этого дело. Он же не может разочаровать своих маленьких девочек-фанаток. Ему будет дело, мерзкому ханже!
– О'кей, о'кей, – сказал я, поднимая руки. – И что же ты собираешься предпринять?
Она не знала. Я тоже не знал, но медленно из алкогольных паров и обиды сформировался зародыш плохой идеи. Таблоиды как раз начали интересоваться скандалами с участием поп-звезд. Если Фрэнк будет угрожать пойти в «Мировые новости» или еще куда-нибудь и рассказать историю о секс-наркотической оргии со смертельным исходом и позорным сокрытием – и все с участием Росса, – то он, несомненно, захочет это предотвратить. Заплатит, чтобы предотвратить это.
4. ДЖЕФФ ЗВОНИТ СТАРОМУ ДРУГУ
На следующее утро Фрэнк поднялась рано. Во сколько точно – не знаю, но в семь часов она разбудила меня шумом пылесоса и песнями Смоки Робинсона. Его голос звучал монотонно – и в то же время резко. Несколько секунд я лежал, размышляя, где она добыла пылесос, потом решил, что это был еще один подарочек от матери сигнальщика. Должно быть, он прятал его в буфете.
Я решил пойти на работу к девяти, и мы позавтракали, если можно так назвать мою кружку чая и ее чашку кофе с парой сигарет.
– И кто займется делом? – спросила она.
– Каким? – начал я, не сразу сообразив, о чем речь, потом, осознав – весьма быстро и в полном ужасе – что, во-первых, она говорила серьезно, а, во-вторых, я не мог ей отказать.
Вместо этого я сказал следующее:
– Ну, не думаю, что этим стоит заниматься кому-то из нас. Надо найти кого-нибудь, кто разбирается в таких вещах. Журналиста или вроде того.
– Нам не нужен журналист, придурок. Нам нужен негодяй, – ответила она.
– Ах, да. Точно.
Выбор кандидатуры не отнял у меня много времени. Мак был негодяем. Точнее, он был вором, но это тоже подходило. Мак не испытывал угрызений совести. И не гордился. Он просто занимался этим. Он всегда был вором, более или менее. Впервые я встретил его вернувшимся из Манчестера, он продавал из-под полы пару гитар, украденных с витрины музыкального магазина. Он не был утонченным вором, Мак. Он просто подъехал к магазину около четырех утра, бросил в витрину кирпич, схватил парочку симпатичных гитар и сделал ноги.
С тех пор прошло четыре года, с нашей первой встречи то ли в «Марки», то ли в «Нэшвилле», то ли еще в каком-то рок-н-ролльном сортире. Тогда он тоже являлся своего рода знаменитостью, по крайней мере, для людей, видевших такое количество выступлений Джона Пила, как я. Мак состоял в одной из первых панк-групп. В той, что стала легендой по слегка унылой причине: они так и не записали ни одной песни и, следовательно, не превратились в дребедень, но и не приобрели популярность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36