только, конечно же, тогда еще не было «караоке». По крайней мере, за пределами Японии.
Через три песни он закончил, и мы вернулись на террасу, а вместе с нами – довольный менеджер, диджей Андреас и стадо английских девочек, тараторящих что-то вроде: «Ты недостаточно красив, чтобы быть Им», «Он ниже тебя», «И кого ты пытаешься обдурить?», «Давай потанцуем?» – и тому подобное.
Около двух часов утра мы вчетвером оказались на нашей вилле. Ситуация немного вышла из-под контроля – менеджер дал Россу кокаин, а еще мы выпили.
Проснулся я на полу, а когда поднялся, увидел распластанных на кровати Росса и Чери. Полностью одетых. Ну, настолько, насколько это возможно летом на греческом острове. Никаких признаков Фрэнк. Я чувствовал себя отвратительно. Не просто похмелье, а полупохмелье, когда ты еще наполовину пьян, уже наполовину трезв и на сто процентов раскаиваешься. Увлеченный самобичеванием, я, однако, так и не смог вспомнить, что же я такого сотворил. Но, естественно, опасался худшего.
Фрэнк сидела во дворе и читала книгу. Увидев меня, она расхохоталась. Это меня немного ошеломило, но она, по крайней мере, не убежала и не всадила в меня нож, что, судя по моим ощущениям, было не так уж маловероятно.
– Как ты себя чувствуешь? – ухмыльнулась Фрэнк.
– Э… все отлично, – ответил я, пытаясь выглядеть как можно безмятежнее.
– О, прекрасно! – и тут она начала хихикать. Это было настолько на нее непохоже, что я сдался.
– Господь всемогущий! – сказал я. – Что я натворил?
Оказалось, все не так уж плохо. По-видимому, большую часть вечера я изображал из себя отъявленного шутника – когда не путался в собственных ногах и не пытался выйти из комнаты через окно. Зато я хотя бы не отправился купаться и не утонул. Если верить Фрэнк, между тупым пьяницей и спящим пьяницей лишь ненадолго вклинился злобный пьяница – я толкнул речь о превосходстве госпела над всем тем попсовым дерьмом, что производит Росс – но, не успев полезть в драку, упал на пол и захрапел. Что же касается сентиментального пьяницы, боюсь, в него я превратился утром.
Новости о том, что я был скорее слегка смешон, чем отвратительно непереносим, так и не смогли поднять мне настроение. Неожиданно, сидя рядом с Фрэнк в лучах утреннего солнца, напевая «The Golden Time of Day», с чашкой «Нескафе» в руках, я понял, что плачу.
И сразу же понял, почему. Дело было в мелодии. Фрэнки Беверли и «Maze». Невилл любил слушать ее в магазине, он называл их последней настоящей соул-группой Америки. А теперь он мертв.
– Джефф, – смущенно произнесла Фрэнк. Она терпеть не могла такие вещи, ненавидела беспричинную демонстрацию эмоций, не любила чувствовать ответственность за настроение людей. Как, впрочем, и я. – В чем дело?
– Ни в чем, – ответил я. – Я, пожалуй, пройдусь.
Я взял мой «Уолкмэн», «Уолкмен Один», плеер, в придачу к которому вам приходится приобретать еще и пару носильщиков: одного для самого агрегата, другого для бесконечного запаса батареек. Но когда я его купил, он считался крутым. Я спустился в город, слушая Джила Скотта Херона и «The Valentine Brothers». Братство панков. Мне нравилось социально сознательная черная музыка. В Наоссе я остановился на площади, купил колу и немного посидел на солнышке. Прямо передо мной возвышался киоск, где продавали сладости, газеты и сигареты, а еще оттуда можно было позвонить. Пара немцев звонили домой, и, когда они закончили, я решил последовать их примеру.
Я позвонил Шону в магазин.
– Джефф! Боже мой, что ты там делаешь? Пытаешься развязать новую войну?
– О, – сказал я. – Роуз тебе сообщила, да?
– Да, а еще, слушай, сюда заходил какой-то твой друг, зовут Мак, говорит, должен что-то тебе сообщить. Насчет Невилла.
– Мак. Ты уверен? Здоровый такой парень? Манчестер? Он оставил телефон?
Конечно же, не оставлял. Я сказал «спасибо» и «увидимся на следующей неделе», а потом вернулся к своей коле. Только я закончил, как появился автобус, едущий на пляжи на той стороне острова. Движимый непоследовательностью похмелья, я вскочил в него и провел остаток дня, неумело, но энергично рассекая волны. После этого заказал салат и пиво в пляжной забегаловке – и хотя бы наполовину почувствовал себя человеком.
Я сел на обратный автобус, а когда взобрался на холмы, там все оставалось по-прежнему, разве что Росс и Чери присоединились к Фрэнк во дворе, а «Нескафе» уступил место бутылке белого «бутари».
– Росс, – позвал я, – у меня к тебе разговор. – Да?
– Насчет Этериджа.
– О'кей, – ответил он. Затем повернулся к Чери и Фрэнк: – Слушайте, девчонки, мы с Джеффом прогуляемся немного. Встретимся на дискотеке, около девяти.
Так вот что такое харизма, подумал я, глядя, как Росс называет пару отъявленных феминисток «девчонками» – и ему это сходит с рук. В общем, мы пошли гулять и начали беседу.
Об Этеридже. К этому моменту я убедился, что какие бы грязные дела ни проворачивались, Росс в этом не участвовал. Но Этеридж – другое дело. Да, инцидент на пустоши получился весьма неприглядный. И мы с Фрэнк и Маком поступили глупо и некрасиво, и я знал об этом с самого начала. А поступки Этериджа в ту ночь вполне укладывались в рамки поведения менеджера в подобной ситуации. Только смерть Невилла – это уже не шутки. И я хотел знать, мог ли Этеридж приложить к этому руку.
Я надеялся, что Росс в курсе. Более или менее. То есть я вовсе не был уверен, что хочу услышать от Росса: «Да, да, Этеридж – безжалостный псих, он запросто мог убить твоего друга».
Как бы там ни было, он сказал совсем другое.
Он оказался вторым человеком за сегодняшний день, кто смеялся надо мной.
– Этеридж! – произнес Росс, отдышавшись. – Приятель, Этеридж не гангстер, он хренов интеллектуал!
Сильно сказано для человека, которого музыкальная пресса именует «умнейшей поп-звездой», но все-таки. А Росс продолжал расписывать Этериджа как слегка неуклюжего, безумного профессора, обеспечившего взлет своего протеже скорее благодаря удаче, нежели расчету. А точнее, скорее благодаря деятельному таланту Росса, нежели этериджевской деловой проницательности.
– А как насчет парней с бейсбольными битами на пустоши? – поинтересовался я. – Его друзья из Защитной лиги юных структуралистов?
– Вряд ли, – ответил Росс и посмотрел на меня.
– Тогда все в порядке, – отозвался я. – Слушай, мне действительно очень жаль.
Росс замахал руками, предлагая мне заткнуться. Как молоды мы тогда были! Россу, на которого я смотрел как на мировую знаменитость, едва исполнилось двадцать пять. А в двадцать пять нет времени на извинения, объяснения или тому подобные сантименты. Он даже слушать не стал о моих промямленных сожалениях, просто сказал:
– Слушай, не беспокойся насчет Этериджа. Он только пытается следить за моими интересами, а это тяжелая работа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Через три песни он закончил, и мы вернулись на террасу, а вместе с нами – довольный менеджер, диджей Андреас и стадо английских девочек, тараторящих что-то вроде: «Ты недостаточно красив, чтобы быть Им», «Он ниже тебя», «И кого ты пытаешься обдурить?», «Давай потанцуем?» – и тому подобное.
Около двух часов утра мы вчетвером оказались на нашей вилле. Ситуация немного вышла из-под контроля – менеджер дал Россу кокаин, а еще мы выпили.
Проснулся я на полу, а когда поднялся, увидел распластанных на кровати Росса и Чери. Полностью одетых. Ну, настолько, насколько это возможно летом на греческом острове. Никаких признаков Фрэнк. Я чувствовал себя отвратительно. Не просто похмелье, а полупохмелье, когда ты еще наполовину пьян, уже наполовину трезв и на сто процентов раскаиваешься. Увлеченный самобичеванием, я, однако, так и не смог вспомнить, что же я такого сотворил. Но, естественно, опасался худшего.
Фрэнк сидела во дворе и читала книгу. Увидев меня, она расхохоталась. Это меня немного ошеломило, но она, по крайней мере, не убежала и не всадила в меня нож, что, судя по моим ощущениям, было не так уж маловероятно.
– Как ты себя чувствуешь? – ухмыльнулась Фрэнк.
– Э… все отлично, – ответил я, пытаясь выглядеть как можно безмятежнее.
– О, прекрасно! – и тут она начала хихикать. Это было настолько на нее непохоже, что я сдался.
– Господь всемогущий! – сказал я. – Что я натворил?
Оказалось, все не так уж плохо. По-видимому, большую часть вечера я изображал из себя отъявленного шутника – когда не путался в собственных ногах и не пытался выйти из комнаты через окно. Зато я хотя бы не отправился купаться и не утонул. Если верить Фрэнк, между тупым пьяницей и спящим пьяницей лишь ненадолго вклинился злобный пьяница – я толкнул речь о превосходстве госпела над всем тем попсовым дерьмом, что производит Росс – но, не успев полезть в драку, упал на пол и захрапел. Что же касается сентиментального пьяницы, боюсь, в него я превратился утром.
Новости о том, что я был скорее слегка смешон, чем отвратительно непереносим, так и не смогли поднять мне настроение. Неожиданно, сидя рядом с Фрэнк в лучах утреннего солнца, напевая «The Golden Time of Day», с чашкой «Нескафе» в руках, я понял, что плачу.
И сразу же понял, почему. Дело было в мелодии. Фрэнки Беверли и «Maze». Невилл любил слушать ее в магазине, он называл их последней настоящей соул-группой Америки. А теперь он мертв.
– Джефф, – смущенно произнесла Фрэнк. Она терпеть не могла такие вещи, ненавидела беспричинную демонстрацию эмоций, не любила чувствовать ответственность за настроение людей. Как, впрочем, и я. – В чем дело?
– Ни в чем, – ответил я. – Я, пожалуй, пройдусь.
Я взял мой «Уолкмэн», «Уолкмен Один», плеер, в придачу к которому вам приходится приобретать еще и пару носильщиков: одного для самого агрегата, другого для бесконечного запаса батареек. Но когда я его купил, он считался крутым. Я спустился в город, слушая Джила Скотта Херона и «The Valentine Brothers». Братство панков. Мне нравилось социально сознательная черная музыка. В Наоссе я остановился на площади, купил колу и немного посидел на солнышке. Прямо передо мной возвышался киоск, где продавали сладости, газеты и сигареты, а еще оттуда можно было позвонить. Пара немцев звонили домой, и, когда они закончили, я решил последовать их примеру.
Я позвонил Шону в магазин.
– Джефф! Боже мой, что ты там делаешь? Пытаешься развязать новую войну?
– О, – сказал я. – Роуз тебе сообщила, да?
– Да, а еще, слушай, сюда заходил какой-то твой друг, зовут Мак, говорит, должен что-то тебе сообщить. Насчет Невилла.
– Мак. Ты уверен? Здоровый такой парень? Манчестер? Он оставил телефон?
Конечно же, не оставлял. Я сказал «спасибо» и «увидимся на следующей неделе», а потом вернулся к своей коле. Только я закончил, как появился автобус, едущий на пляжи на той стороне острова. Движимый непоследовательностью похмелья, я вскочил в него и провел остаток дня, неумело, но энергично рассекая волны. После этого заказал салат и пиво в пляжной забегаловке – и хотя бы наполовину почувствовал себя человеком.
Я сел на обратный автобус, а когда взобрался на холмы, там все оставалось по-прежнему, разве что Росс и Чери присоединились к Фрэнк во дворе, а «Нескафе» уступил место бутылке белого «бутари».
– Росс, – позвал я, – у меня к тебе разговор. – Да?
– Насчет Этериджа.
– О'кей, – ответил он. Затем повернулся к Чери и Фрэнк: – Слушайте, девчонки, мы с Джеффом прогуляемся немного. Встретимся на дискотеке, около девяти.
Так вот что такое харизма, подумал я, глядя, как Росс называет пару отъявленных феминисток «девчонками» – и ему это сходит с рук. В общем, мы пошли гулять и начали беседу.
Об Этеридже. К этому моменту я убедился, что какие бы грязные дела ни проворачивались, Росс в этом не участвовал. Но Этеридж – другое дело. Да, инцидент на пустоши получился весьма неприглядный. И мы с Фрэнк и Маком поступили глупо и некрасиво, и я знал об этом с самого начала. А поступки Этериджа в ту ночь вполне укладывались в рамки поведения менеджера в подобной ситуации. Только смерть Невилла – это уже не шутки. И я хотел знать, мог ли Этеридж приложить к этому руку.
Я надеялся, что Росс в курсе. Более или менее. То есть я вовсе не был уверен, что хочу услышать от Росса: «Да, да, Этеридж – безжалостный псих, он запросто мог убить твоего друга».
Как бы там ни было, он сказал совсем другое.
Он оказался вторым человеком за сегодняшний день, кто смеялся надо мной.
– Этеридж! – произнес Росс, отдышавшись. – Приятель, Этеридж не гангстер, он хренов интеллектуал!
Сильно сказано для человека, которого музыкальная пресса именует «умнейшей поп-звездой», но все-таки. А Росс продолжал расписывать Этериджа как слегка неуклюжего, безумного профессора, обеспечившего взлет своего протеже скорее благодаря удаче, нежели расчету. А точнее, скорее благодаря деятельному таланту Росса, нежели этериджевской деловой проницательности.
– А как насчет парней с бейсбольными битами на пустоши? – поинтересовался я. – Его друзья из Защитной лиги юных структуралистов?
– Вряд ли, – ответил Росс и посмотрел на меня.
– Тогда все в порядке, – отозвался я. – Слушай, мне действительно очень жаль.
Росс замахал руками, предлагая мне заткнуться. Как молоды мы тогда были! Россу, на которого я смотрел как на мировую знаменитость, едва исполнилось двадцать пять. А в двадцать пять нет времени на извинения, объяснения или тому подобные сантименты. Он даже слушать не стал о моих промямленных сожалениях, просто сказал:
– Слушай, не беспокойся насчет Этериджа. Он только пытается следить за моими интересами, а это тяжелая работа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36