На фруктах я сдаюсь и говорю: мам, хватит.
— Спасибо большое, нам пора.
— Ты, конечно, и проводишь Наташу, как галантный кавалер, — говорит папа, — я не сомневаюсь. А то я могу это сделать.
Она улыбается.
Когда мы выходим в прихожую, я подаю ей сумку.
— Мама, спасибо большое, мы очень наелись.
— Сыночек мой. — Она обнимает меня и сует что-то хрустящее в карман.
— ?..
— Это от меня.
— Точно?
— Да, да, я знаю, ты бы от него не взял. Отец подает Наташе ее шарф или это платок нашейный, непонятно.
— Очень приятно было познакомиться, Наташа. Рад, что вы побывали у нас в гостях.
— Мне тоже очень приятно.
— Передавайте привет вашим родителям. И счастливо вам окончить институт и быть хорошей учительницей.
Мы улыбаемся.
— До свиданья, пап.
Наташа извиняется и на минуту уходит в ванную.
— До свиданья, Саша. Ну, сынок, когда домой возвращаться будешь? Я так решил: сдавай сессию, чтобы я тебе «не мешался», как ты говоришь, а потом домой. И кончай эти свои…
Он не договаривает, она выходит из ванны, наверно, смотрелась в зеркало. Зеркала должны смотреть на нее.
— Большое спасибо за все, я очень благодарна. И уже когда мы стоим в дверях, в конце, вместо прощания, он говорит:
— И все-таки, Наташа, я не понимаю, как такая хорошая девушка, из такой воспитанной семьи, могла с ним связаться.
Мы смеемся и спускаемся. На лестничной клетке она не выдерживает и жадно затягивается, достав сигарету из кожаного футляра женского портсигара.
Щелкает моя зажигалка. На сей раз она не обращает никакого внимания на нее. Мы выходим на улицу, в ночь, на воздух.
Она смотрит на меня:
— Я не знала, что у тебя такая красивая мама, просто потрясающе.
— Сейчас уже не то, раньше она была, ее на Кавказе три раза воровали.
Она делает затяжку и долго не выпускает дым.
— Ты такая тихая и скромная была, мне даже не верилось, что это ты. Что случилось?
— Но я же не могла вешаться на твою, пусть даже прекрасную, шею на глазах твоих родителей.
— А я боялся, что тебе скучно и неинтересно. Да еще папа про мои школьные дела так долго рассказывал, каким я был, да как вел себя. Тоска.
— Мне, наоборот, это очень и очень интересно. Как раз это наиболее увлекательная часть была. И понравилась; я не знала, что ты такой был.
— А какой, ты думала, я был? Мы идем к Киевскому вокзалу.
— Ну, воспитанный пай-мальчик, сидящий дома и читающий, ничего плохого или озорного не делающий. Я смеюсь.
— Неужели я на такого похож? Ой, насмешила!
— А ты еще и дрался, папа говорит.
— Это он шутит, я никогда не делал этого, всегда боялся. — Я кокетничаю, я знаю. Она улыбается нежно.
И вдруг навстречу нам появляются три фигуры — каждая больше меня — и идут, заслоняя собой весь тротуар.
Только этого мне сейчас не хватало. Да еще при ней.
Мы сближаемся быстрей, чем хотелось бы, и увернуться некуда. Мне совсем не хочется делать этого при ней. Что-то сковывает, то ли стесняет.
Трое останавливаются, не пропуская.
Я прикидываю, кого уложу первого, но по всем расчетам выходит, что один из них еще уложит или имеет явные шансы уложить меня. Да — на ее глазах. (Ну, мне вечно везет, как утопленнику.) А сейчас — меня волнуют ее глаза…
— В чем дело, мальчики? — спокойно спрашивает она.
Но они отвечают мне, не девочке:
— Парень, у тебя закурить найдется? — голос вежливый, иначе не дал бы.
Я достаю пачку и протягиваю ее левой рукой, чтобы правая была свободна. Он берет одну.
— А для ребят?
Я киваю. Он берет еще две.
— У-у, фирменные, можно еще взять?
— Как тебе хочется.
И я как бы отодвигаю Наташу чуть-чуть назад, за себя, правой рукой.
— Ну, ладно, не буду тебя грабить, понимаю — дорого стоят, итак, три взял.
И они расступаются. Я беру ее за руку и провожу между ними, как бы прикрывая, и сзади чувствую это вечное проклятое беззащитное место — спина, и ее оголенность.
Мы проходим между ними и не ступаем двух шагов, как я слышу:
— Парень!
— Иди вперед, — резко тихо говорю я, — и не оборачивайся.
Я поворачиваюсь.
— Спасибо большое… за сигареты.
— Пожалуйста, — выдыхаю я.
Она стоит и не двигается, а только смотрит на меня.
Мы опять идем.
— Я что, Наташа, непонятно сказал идти вперед и не оглядываться?
— А ты считаешь, что ты всегда прав? — шутит она.
И тут я взрываюсь:
— Ну, позволь мне хотя бы в этом делать так, как я считаю, — и не вмешивайся в дела, которые я знаю, как кончаются и что случается, а ты — нет, ясно?!
— Хорошо, хорошо, Саша, только не кричи, успокойся. Ведь ничего не случилось.
— Но в следующий раз, когда я говорю, — надо делать! — (Или тебе приятно было смотреть, как меня раком ставили бы и отделывали.)
Она целует меня, я успокаиваюсь. Я перенапрягся. Я же понимаю, что просто так ребята не останавливают — закурить.
— Ничего не случилось только потому, что я трусливый и сделал все, как мальчики хотели.
— Да, только глаза у тебя сузились, как у ненормального. Я думала, сейчас не сдержишься и…
— Как же ты это в темноте заметила? — улыбаюсь я, успокоившись.
— Я наблюдательная. У тебя учусь. Хорошо, что ты сдержался, они всегда с ножами ходят…
С ножами, Господи, если б кто знал, через сколько я ножей прошел, от подбородка до колена.
— А ты всегда такая смелая? «В чем дело, мальчики», — мне это обалденно понравилось. Вот, думаю, есть девочка, которая защитит меня, заступится.
— Нет, я не такая смелая, но ведь нужно же было что-то сказать, чтобы показать, что их не боятся.
Как будто бы это кого-нибудь волновало.
— Ты мое солнышко… — я впервые называю ее так.
— Это правда?..
— Нет… просто ты мне нравишься. Мы горячо целуемся.
— Наташ, что это сладкое у тебя на губах?
— Гигиеническая помада, специальная.
— Я не знал, что ты губы красишь.
— Обычно нет, но после твоего поцелуя…
Я смеюсь и понимаю теперь, что она мне тогда показывала.
Мы идем по площади Киевского вокзала, а я решаю философскую дилемму материального сознания следующего плана: сколько мне мама могла положить в карман; есть бумажки рубль, три, пять, десять и так далее. Рубль она, конечно, не положила, даже если и три, то на два счетчика хватит, хотя в центр могут и без этого повезти, а пять — уж тем более достаточно. А если она брала у отца (такой возможности не отрицаю я), то у того только пятерки и десятки, он другие купюры не любит. В любом случае — получается, думаю, направляясь к стоянке такси.
Но не могу же я при ней вытащить бумажку и смотреть: сколько денег у меня.
Мы садимся в такси и целуемся до горячести в голове. По крайней мере, моей… Она изумительно целовалась… вернее — целовала меня.
Такси останавливается у моего дома.
— Мне выйти или я могу наблюдать, как ты будешь расплачиваться?
Щелкает счетчик под рукой таксиста.
— Как ты заметила? — удивительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102