Имела ведь?
Она молчит.
— Я надеюсь, ты не обиделась.
— На что?
— Нет, я так, не важно. И она говорит:
— Я стою у входа в спортивный зал, смотрю на тебя и думаю: смотри, какая звезда, и чего они его слушают. Но играл ты хорошо, почти классно, я согласна.
— Еще б они меня не слушали. Я из них команду создал. Из ничего.
— А вот я бы тебя не слушалась, никогда.
— Хочешь поспорим, что бы слушалась.
— На все что хочешь, никогда.
— Наташ, не целуй меня.
Она не понимает, потом поняла и целует меня.
— А я этого и хотел, — смеюсь я, и мы снова целуемся в губы. И так всегда я — выигрываю… — А почему ж ты ко мне не подошла?
— Вот еще, а почему я должна была к тебе подходить?
— Ну, поздравить с победой, я все-таки за твой факультет играл тоже, сказать, что ты восхищена, как ты восхищена и так далее…
— Не догадалась.
— А почему ж потом подошла?
— Забыть не могла.
— Неправда.
— Правда, то, что увидела тогда… Нет, не скажу. И ты очень внимательно смотрел наверху тогда, начал. А я думаю, чего это он так пристально смотрит на меня, я же ему не волейбольный мячик и не судья, на которого он смотрел пристально, споря, когда было не в его пользу, а он считал, что в его. Я смеюсь, не могу остановиться.
— Я не знал, что у тебя такое тонкое чувство юмора — есть.
Она неожиданно замолкает и говорит очень серьезно:
— Во мне все есть, что хочешь; и все для тебя…
Ее грудь касается моей, нежно.
— Ты понимаешь меня?..
Я молчу и только мну ее грудь своими губами. У нее божественная грудь с неописуемыми сосками, розово-красными, пурпурного цвета, и они такие какие-то небольшие, мягкие, то твердеющие, нежные, то безвольные и слабеющие под моими губами, то напрягающиеся, но беззащитные.
Я останавливаюсь, мне кажется, она вздрогнула.
— Что такое?
— Нет, ничего, мне очень приятно, не обращай внимания.
Я вхожу в нее медленно. Она отдается мне долго и страстно, растворяется во мне страстно и долго. Она моя.
Поздно вечером мы едим большой второй апельсин, и она сначала кормит меня.
— Какой у тебя большой рот, я хотела сказать — глубокий…
— Разве это плохо?
— Смотря для чего. — Она смеется. — Мне кажется, что ты иногда ее съешь…
— Кого ее, тебя?
— Мою грудь.
— Она мне нравится.
— Мне нравится, что она тебе нравится, — говорит она и наклоняется.
— Ты ее съешь, если тебе хочется. Я разрешаю, пожалуйста.
Я улыбаюсь смущенно, стараюсь, чтобы не увидели ее фосфоресцирующие глаза.
Раздается звонок телефона в коридоре.
— Отвернись, пожалуйста, — говорю я.
— Ты всегда такой застенчивый? Я не люблю своего тела.
— Ну пожалуйста, Наташ.
— Не-а. — Она смеется. — Я ни разу тебя не видела смущенным, я и не знала, что ты стесняешься.
Я резко набрасываю ей простыню на лицо, и, пока она приходит в себя, я уже за шкафом, бегу в коридор, по пути к телефону. И слышу, как она смеется.
— Да.
— Санечка, здравствуй.
— Здравствуй.
Молчание в трубке.
— Ты не рад, что я тебе звоню?
— Нет, почему, это нормально.
— Ты же мне оставил телефон и разрешил, чтобы я звонила. — Она подчеркивает слова.
— Да, мама.
— Как живешь, мой родной?
— Нормально, спасибо.
— Ты был сегодня дома?
— Да, но скажи ему, что я ничего не ел из его холодильника, а кормил мальчика, он бедный и вечно голодный. Я всего пробыл там полчаса.
— Санечка, ну не надо так говорить. Ты же знаешь, что ему не жалко, он и живет-то для тебя. У него тяжелый характер, но он хочет, чтобы из тебя человек получился. «A mensh», как он говорит, а по-другому он с тобой справиться не может и, как всегда, перегибает палку. Я ему говорила много раз. Ты же его знаешь: упрется и все, даже когда не прав. Я сама от этого нередко страдаю. Но он же любит тебя.
— Я согласен. Что еще?
— Я тебе помешала? Ты так говоришь.
— Нет, я просто спал и раздетый стою в коридоре.
— Папа хочет пригласить тебя завтра на обед, у него годовщина, юбилей. Я приготовлю много вкусного. Ты… придешь?..
— Я не знаю, мам, рано еще.
— Я тебя очень прошу, будь умней его, хоть раз. Ты же у меня умница, ты мое золотко. Для кого же мне еще жить, если не для тебя.
— Хорошо, хорошо, мам. Только не говори так, мне больно.
— Так что, сыночек, мне сказать ему? И вдруг у меня мелькает в голове:
— А если я приеду не один, это ничего?
— Конечно, — счастлив ее голос, — с кем угодно и сколько угодно. Ты же знаешь, я всегда твоим близким и друзьям рада. Это что, тот мальчик, ну, голодный?
— Нет, девочка.
— Я ее знаю? Или это новая девочка?
— Это не важно, мам, увидишь завтра.
Она счастлива, что я приеду, и ее уже не волнует ничего больше: у меня самая лучшая мама. Но я вырос уже и, к сожалению, сам не понимаю этого. Я изменился.
— Значит, вечером мы ждем тебя. Спокойной ночи. Извини, что разбудила.
Я смеюсь:
— Это ничего.
Она лежит и спит, так мирно дышит. Я стараюсь очень тихо, бесшумно лечь рядом, не потревожив ее.
Я ложусь и закрываю глаза устало, я не знаю, от чего, почему, но мне как-то устало. И вдруг она прыгает на меня, я вздрагиваю от неожиданности.
— А-а, испугался, один-один, ты ловко провел меня, теперь я сравняла счет.
— Наташ, у меня разрыв сердца так случиться может, тебе не жалко его?
— Жалко, но я сберегу твое сердце.
— Спасибо большое.
— Но — сначала я его разбить должна и — взять себе кусочек. — Она целует мой подбородок.
— Кто это был, очередная девочка, которых ты сюда не приводишь?
— Нет, это была моя мама, мы приглашены завтра на обед.
Она замирает, не дыша.
— И ты возьмешь меня с собой? К твоим родителям?
— А что, ты прокаженная?
Она не выдыхает и очень серьезно говорит:
— Просто это очень неожиданно, я не готова.
— Пустяки, это в шесть часов, подготовишься, еще целый день будет.
— Я о другом. Я не думала, что у тебя… это так, я думала… это все поверхностней, проще…
— А в этом ничего такого нет, мои родители всегда знали всех моих друзей, знакомых.
— А-а… я думала…
Она не договаривает. А я думаю: до конца ли я был искренен в предыдущей фразе и просто ли она моя знакомая.
— И девушек?
— Ты же взрослая, Наташ, что с тобой. Или я должен был знать, что встречу тебя? Но даже если б я и знал, — ни с кем не встречаться?
— Я просто расслабилась, извини. Мне очень приятно, что ты пригласил меня… И немного забылась.
Она целует меня, я целую ее глаза, которые в моих губах закрываются.
Я просыпаюсь поздно утром. Она уже не спит и смотрит в потолок.
— О чем ты думаешь? — Я бегу уже в ванную чистить зубы: у меня патология ко всяким запахам.
— О тебе, — слышу я.
— Что же ты думаешь обо мне? — спрашиваю я, когда возвращаюсь.
— Многое.
— Например?
— Если все скажу, я тебе буду неинтересна.
— Почему?
— Так мир устроен.
— Но ты мне и так неинтересна. Она смеется.
— Иди сюда.
Я иду. Она снимает с меня все снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Она молчит.
— Я надеюсь, ты не обиделась.
— На что?
— Нет, я так, не важно. И она говорит:
— Я стою у входа в спортивный зал, смотрю на тебя и думаю: смотри, какая звезда, и чего они его слушают. Но играл ты хорошо, почти классно, я согласна.
— Еще б они меня не слушали. Я из них команду создал. Из ничего.
— А вот я бы тебя не слушалась, никогда.
— Хочешь поспорим, что бы слушалась.
— На все что хочешь, никогда.
— Наташ, не целуй меня.
Она не понимает, потом поняла и целует меня.
— А я этого и хотел, — смеюсь я, и мы снова целуемся в губы. И так всегда я — выигрываю… — А почему ж ты ко мне не подошла?
— Вот еще, а почему я должна была к тебе подходить?
— Ну, поздравить с победой, я все-таки за твой факультет играл тоже, сказать, что ты восхищена, как ты восхищена и так далее…
— Не догадалась.
— А почему ж потом подошла?
— Забыть не могла.
— Неправда.
— Правда, то, что увидела тогда… Нет, не скажу. И ты очень внимательно смотрел наверху тогда, начал. А я думаю, чего это он так пристально смотрит на меня, я же ему не волейбольный мячик и не судья, на которого он смотрел пристально, споря, когда было не в его пользу, а он считал, что в его. Я смеюсь, не могу остановиться.
— Я не знал, что у тебя такое тонкое чувство юмора — есть.
Она неожиданно замолкает и говорит очень серьезно:
— Во мне все есть, что хочешь; и все для тебя…
Ее грудь касается моей, нежно.
— Ты понимаешь меня?..
Я молчу и только мну ее грудь своими губами. У нее божественная грудь с неописуемыми сосками, розово-красными, пурпурного цвета, и они такие какие-то небольшие, мягкие, то твердеющие, нежные, то безвольные и слабеющие под моими губами, то напрягающиеся, но беззащитные.
Я останавливаюсь, мне кажется, она вздрогнула.
— Что такое?
— Нет, ничего, мне очень приятно, не обращай внимания.
Я вхожу в нее медленно. Она отдается мне долго и страстно, растворяется во мне страстно и долго. Она моя.
Поздно вечером мы едим большой второй апельсин, и она сначала кормит меня.
— Какой у тебя большой рот, я хотела сказать — глубокий…
— Разве это плохо?
— Смотря для чего. — Она смеется. — Мне кажется, что ты иногда ее съешь…
— Кого ее, тебя?
— Мою грудь.
— Она мне нравится.
— Мне нравится, что она тебе нравится, — говорит она и наклоняется.
— Ты ее съешь, если тебе хочется. Я разрешаю, пожалуйста.
Я улыбаюсь смущенно, стараюсь, чтобы не увидели ее фосфоресцирующие глаза.
Раздается звонок телефона в коридоре.
— Отвернись, пожалуйста, — говорю я.
— Ты всегда такой застенчивый? Я не люблю своего тела.
— Ну пожалуйста, Наташ.
— Не-а. — Она смеется. — Я ни разу тебя не видела смущенным, я и не знала, что ты стесняешься.
Я резко набрасываю ей простыню на лицо, и, пока она приходит в себя, я уже за шкафом, бегу в коридор, по пути к телефону. И слышу, как она смеется.
— Да.
— Санечка, здравствуй.
— Здравствуй.
Молчание в трубке.
— Ты не рад, что я тебе звоню?
— Нет, почему, это нормально.
— Ты же мне оставил телефон и разрешил, чтобы я звонила. — Она подчеркивает слова.
— Да, мама.
— Как живешь, мой родной?
— Нормально, спасибо.
— Ты был сегодня дома?
— Да, но скажи ему, что я ничего не ел из его холодильника, а кормил мальчика, он бедный и вечно голодный. Я всего пробыл там полчаса.
— Санечка, ну не надо так говорить. Ты же знаешь, что ему не жалко, он и живет-то для тебя. У него тяжелый характер, но он хочет, чтобы из тебя человек получился. «A mensh», как он говорит, а по-другому он с тобой справиться не может и, как всегда, перегибает палку. Я ему говорила много раз. Ты же его знаешь: упрется и все, даже когда не прав. Я сама от этого нередко страдаю. Но он же любит тебя.
— Я согласен. Что еще?
— Я тебе помешала? Ты так говоришь.
— Нет, я просто спал и раздетый стою в коридоре.
— Папа хочет пригласить тебя завтра на обед, у него годовщина, юбилей. Я приготовлю много вкусного. Ты… придешь?..
— Я не знаю, мам, рано еще.
— Я тебя очень прошу, будь умней его, хоть раз. Ты же у меня умница, ты мое золотко. Для кого же мне еще жить, если не для тебя.
— Хорошо, хорошо, мам. Только не говори так, мне больно.
— Так что, сыночек, мне сказать ему? И вдруг у меня мелькает в голове:
— А если я приеду не один, это ничего?
— Конечно, — счастлив ее голос, — с кем угодно и сколько угодно. Ты же знаешь, я всегда твоим близким и друзьям рада. Это что, тот мальчик, ну, голодный?
— Нет, девочка.
— Я ее знаю? Или это новая девочка?
— Это не важно, мам, увидишь завтра.
Она счастлива, что я приеду, и ее уже не волнует ничего больше: у меня самая лучшая мама. Но я вырос уже и, к сожалению, сам не понимаю этого. Я изменился.
— Значит, вечером мы ждем тебя. Спокойной ночи. Извини, что разбудила.
Я смеюсь:
— Это ничего.
Она лежит и спит, так мирно дышит. Я стараюсь очень тихо, бесшумно лечь рядом, не потревожив ее.
Я ложусь и закрываю глаза устало, я не знаю, от чего, почему, но мне как-то устало. И вдруг она прыгает на меня, я вздрагиваю от неожиданности.
— А-а, испугался, один-один, ты ловко провел меня, теперь я сравняла счет.
— Наташ, у меня разрыв сердца так случиться может, тебе не жалко его?
— Жалко, но я сберегу твое сердце.
— Спасибо большое.
— Но — сначала я его разбить должна и — взять себе кусочек. — Она целует мой подбородок.
— Кто это был, очередная девочка, которых ты сюда не приводишь?
— Нет, это была моя мама, мы приглашены завтра на обед.
Она замирает, не дыша.
— И ты возьмешь меня с собой? К твоим родителям?
— А что, ты прокаженная?
Она не выдыхает и очень серьезно говорит:
— Просто это очень неожиданно, я не готова.
— Пустяки, это в шесть часов, подготовишься, еще целый день будет.
— Я о другом. Я не думала, что у тебя… это так, я думала… это все поверхностней, проще…
— А в этом ничего такого нет, мои родители всегда знали всех моих друзей, знакомых.
— А-а… я думала…
Она не договаривает. А я думаю: до конца ли я был искренен в предыдущей фразе и просто ли она моя знакомая.
— И девушек?
— Ты же взрослая, Наташ, что с тобой. Или я должен был знать, что встречу тебя? Но даже если б я и знал, — ни с кем не встречаться?
— Я просто расслабилась, извини. Мне очень приятно, что ты пригласил меня… И немного забылась.
Она целует меня, я целую ее глаза, которые в моих губах закрываются.
Я просыпаюсь поздно утром. Она уже не спит и смотрит в потолок.
— О чем ты думаешь? — Я бегу уже в ванную чистить зубы: у меня патология ко всяким запахам.
— О тебе, — слышу я.
— Что же ты думаешь обо мне? — спрашиваю я, когда возвращаюсь.
— Многое.
— Например?
— Если все скажу, я тебе буду неинтересна.
— Почему?
— Так мир устроен.
— Но ты мне и так неинтересна. Она смеется.
— Иди сюда.
Я иду. Она снимает с меня все снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102