Провести — и оставить там как понятие.
— А ему еще к экзаменам готовиться.
— А сколько это будет стоить, Саша… приблизительно?
— Об этом не волнуйтесь, — сказал я, — (так как летом нам еще предстоял госэкзамен по английскому языку.)
— Ну, что вы, я так не могу, это дорогой препарат.
— Раз он сказал, значит, так можно, Магдалина Андреевна, он мне таблетки тоже без денег доставал.
— Так я могу надеяться?
— Да, только какое именно?
— Я вам позвоню вечером, если вы мне можете дать свой телефон, — это было неслыханно, теперь у Ирки отвалилась челюсть и полезли на лоб глаза, — и скажу.
Я назвал ей свой телефон: 145-19-49, она спросила, когда меня удобней застать дома.
Ирка уже потирала свои тонкие руки, думая, что она нашла. Но не так все просто было.
— Магдалина Андреевна, а что насчет зачета?
— А что насчет него, Ира?
Потом они бились как «буйные» и условились на том, что десять тем она мне скосит из двадцати, а десять мне сдавать останется завтра, послезавтра и так далее.
Но Ирку это не устраивало, она разошлась и стала волноваться (публично), а когда она волнуется, это нехорошо, я помню… а потом сказала:
— Тогда, Магдалина Андреевна, я вообще отказываюсь вас считать за гуманного преподавателя и человечного человека. Он для вас стараться будет, а вы…
Это Магдалину, по-моему, и добило: она не могла пережить, что Ирка ей так сказала.
— Ну, хорошо, Ира, несмотря на твое незаслуженное оскорбление, я поставлю ему зачет, но с тем условием, что он эти десять тем, по своему выбору, ответит мне в следующем семестре, иначе я его не допущу до госэкзамена. — Где ваша зачетка? — Она посмотрела на меня.
Я бежал до самого метро. С криком. Ирка не могла догнать меня. Я не верил, что получу когда-нибудь этот проклятый зачет. И что в этот раз выкручусь из него, точно не представлял.
Ирка догнала меня и повисла.
— Ну, Санечка, с тебя десять пачек «Овулена», ты думаешь, я зря старалась, да? Но какая сука, как тебе это нравится, ты ей будешь мумиё доставать, которого по всему Советскому Союзу днем с огнем не сыщешь, а она тебе зачет поганый, который и доставать не надо, поставить не может. Еще торгуется!..
— Она не плохая баба, просто у нее свои правила и понятия о приличиях. Не могла же она тебе на шею повиснуть и сказать: ох, спасибо, на тебе, что тебе надо.
Ирка еще кипятилась. Но переигрывая.
— Ладно, Ир, успокойся, — сказал я.
— А ты ей правда сможешь достать мумиё?
— Конечно, раз обещал, это же не шутки со здоровьем, у нее мать больна.
Ирка смотрит на меня с благородством. И вдруг говорит:
— Я всегда была в тебя влюблена. Но необыкновенно, по-своему, особо, — и она загадочно улыбнулась.
Мне показалось, она взрослеет…
Когда я примчался домой, мама сказала, что звонила Наталья и просила позвонить. Я тут же позвонил ей.
— Наталья! — закричал я. — Я сдал зачет по-английскому, ура-а! Спасибо!
— Санечка, я тебя хочу увидеть…
Мы встретились через полчаса в заснеженных Лужниках. Я примчался туда на такси, она уже была там.
— Саня, милый, я тебя поздравляю с днем рождения и желаю много-много счастья. И чтобы тебе встретилась девочка не такая, как я, и…
Она очень быстро прижалась к моей щеке поцелуем, как будто боялась, что я отшатнусь, и так долго, молча стояла.
(А я не знал, мешает ей мое кашне или нет, и от этого переживал и чувствовал себя неудобно.)
— А это тебе, только не говори ничего, не надо. — Она протянула мне пакет.
— Можно раскрыть? — спросил я.
Я раскрыл, там была моя любимая зажигалка «Ronson» — трубочка и блок сигарет «Мальборо». Зажигалка была очень дорогая, с белой звездой на черном боку, и делалась для дип. посольств по специальному заказу.
— Наталья, спасибо тебе пребольшое, — и я поцеловал ее руку, у запястья.
— И еще, Саня, я тебя поздравляю с зачетом по-английскому, и это тебе награда. — Она протянула набор, я раскрыл: две ручки «Parker».
— Ну что ты, Наталья, это я должен тебе делать подарки за английский, носить на руках и молиться.
— Я пошутила, Саня, это тоже ко дню твоего рождения.
— Спасибо, очень большое, ты прямо задарила меня.
— Ты заслужил…
А потом мы поехали в наше любимое кафе на Таганке, которое мы когда-то посещали, и все было, как в старые времена… когда мы встречались… и даже кусочек шоколада в бокале шампанского.
А потом мы, забыв все наши условия дружбы и обязательства, поехали в то место, от которого у меня были ключи, — дача друзей называется, — позабыв все на этом черно-белом свете (потому что он все-таки черно-белый, этот свет, а не белый), и неистово долго принадлежали друг другу, мучительно кусая губы, целовавшие другие, до безумия, и она была прекрасна в этих муках, стонах и криках, в этой боли отдавания.
А когда я вернулся домой, все уже спали, и родители оставили мне подарки на столе в кухне. Легли спать, так и не дождавшись меня.
Первый экзамен — литература народов СССР, его принимает хорошая женщина Вера Кузьминична Шабарина. Меня она, слава богу, знает, видела. К нему мне даже не надо готовиться, всех этих национальных поэтов и писателей, звезд окраин, я знаю и почему-то много читал. И поэзию таких поэтов, как Кулиев, Кугультинов, Раиса Ахматова, Р. Гамзатов, А. Кешоков, и прозу В. Быкова, Ч. Айтматова, М. Слуцкиса. Первых я читал, может, потому, что жил на Кавказе и каких-то из них папа лечил, и они знали меня, целовали и дарили сборники. Вторых читал потому, что у них действительно появлялись хорошие произведения, и та женщина, у которой была большая библиотека, Анна Ивановна, когда-то спасшая меня, моя вторая мама, просвещала меня.
У Василия Быкова была бесподобная вещь (в «Новом мире», отдельной книгой так и не вышла) — «Мертвым не больно», она потрясла. У Слуцкиса я любил стиль, и язык, и сюжет «Жажды», — пожалуй, единственный современный роман, который был написан о современности в Советском Союзе за долгое последнее время. (Не считая Трифонова, который пробивался со своими «современными повестями», но у него герои из старого были, старым побирались, памятью жили.) А у Айтматова мне очень нравился «Белый пароход» и этот мальчик, который поплывет, как рыба, и было жалко его, и мучило, что не можешь помочь, болело и трогало: я ведь тоже среди кавказцев вырос.
Около двери я не стал стоять. Я никогда не люблю ждать, это убивает меня, и потому всегда захожу первый; в этом что-то есть такое, какой-то привкус, как будто под поезд бросаешься, нужно только решиться. Сразу, эх, и пошла!
В фаталисты все играть хочется.
Вера Кузьминична улыбнулась, увидя меня.
— Бери билет, Саша. Пожалуйста.
Она была очень, очень воспитанна и на мягкость добра. Это редкость среди наших преподавателей.
— Если вы не против, я не буду брать билет, — говорю я, — а буду отвечать сразу по всему экзамену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— А ему еще к экзаменам готовиться.
— А сколько это будет стоить, Саша… приблизительно?
— Об этом не волнуйтесь, — сказал я, — (так как летом нам еще предстоял госэкзамен по английскому языку.)
— Ну, что вы, я так не могу, это дорогой препарат.
— Раз он сказал, значит, так можно, Магдалина Андреевна, он мне таблетки тоже без денег доставал.
— Так я могу надеяться?
— Да, только какое именно?
— Я вам позвоню вечером, если вы мне можете дать свой телефон, — это было неслыханно, теперь у Ирки отвалилась челюсть и полезли на лоб глаза, — и скажу.
Я назвал ей свой телефон: 145-19-49, она спросила, когда меня удобней застать дома.
Ирка уже потирала свои тонкие руки, думая, что она нашла. Но не так все просто было.
— Магдалина Андреевна, а что насчет зачета?
— А что насчет него, Ира?
Потом они бились как «буйные» и условились на том, что десять тем она мне скосит из двадцати, а десять мне сдавать останется завтра, послезавтра и так далее.
Но Ирку это не устраивало, она разошлась и стала волноваться (публично), а когда она волнуется, это нехорошо, я помню… а потом сказала:
— Тогда, Магдалина Андреевна, я вообще отказываюсь вас считать за гуманного преподавателя и человечного человека. Он для вас стараться будет, а вы…
Это Магдалину, по-моему, и добило: она не могла пережить, что Ирка ей так сказала.
— Ну, хорошо, Ира, несмотря на твое незаслуженное оскорбление, я поставлю ему зачет, но с тем условием, что он эти десять тем, по своему выбору, ответит мне в следующем семестре, иначе я его не допущу до госэкзамена. — Где ваша зачетка? — Она посмотрела на меня.
Я бежал до самого метро. С криком. Ирка не могла догнать меня. Я не верил, что получу когда-нибудь этот проклятый зачет. И что в этот раз выкручусь из него, точно не представлял.
Ирка догнала меня и повисла.
— Ну, Санечка, с тебя десять пачек «Овулена», ты думаешь, я зря старалась, да? Но какая сука, как тебе это нравится, ты ей будешь мумиё доставать, которого по всему Советскому Союзу днем с огнем не сыщешь, а она тебе зачет поганый, который и доставать не надо, поставить не может. Еще торгуется!..
— Она не плохая баба, просто у нее свои правила и понятия о приличиях. Не могла же она тебе на шею повиснуть и сказать: ох, спасибо, на тебе, что тебе надо.
Ирка еще кипятилась. Но переигрывая.
— Ладно, Ир, успокойся, — сказал я.
— А ты ей правда сможешь достать мумиё?
— Конечно, раз обещал, это же не шутки со здоровьем, у нее мать больна.
Ирка смотрит на меня с благородством. И вдруг говорит:
— Я всегда была в тебя влюблена. Но необыкновенно, по-своему, особо, — и она загадочно улыбнулась.
Мне показалось, она взрослеет…
Когда я примчался домой, мама сказала, что звонила Наталья и просила позвонить. Я тут же позвонил ей.
— Наталья! — закричал я. — Я сдал зачет по-английскому, ура-а! Спасибо!
— Санечка, я тебя хочу увидеть…
Мы встретились через полчаса в заснеженных Лужниках. Я примчался туда на такси, она уже была там.
— Саня, милый, я тебя поздравляю с днем рождения и желаю много-много счастья. И чтобы тебе встретилась девочка не такая, как я, и…
Она очень быстро прижалась к моей щеке поцелуем, как будто боялась, что я отшатнусь, и так долго, молча стояла.
(А я не знал, мешает ей мое кашне или нет, и от этого переживал и чувствовал себя неудобно.)
— А это тебе, только не говори ничего, не надо. — Она протянула мне пакет.
— Можно раскрыть? — спросил я.
Я раскрыл, там была моя любимая зажигалка «Ronson» — трубочка и блок сигарет «Мальборо». Зажигалка была очень дорогая, с белой звездой на черном боку, и делалась для дип. посольств по специальному заказу.
— Наталья, спасибо тебе пребольшое, — и я поцеловал ее руку, у запястья.
— И еще, Саня, я тебя поздравляю с зачетом по-английскому, и это тебе награда. — Она протянула набор, я раскрыл: две ручки «Parker».
— Ну что ты, Наталья, это я должен тебе делать подарки за английский, носить на руках и молиться.
— Я пошутила, Саня, это тоже ко дню твоего рождения.
— Спасибо, очень большое, ты прямо задарила меня.
— Ты заслужил…
А потом мы поехали в наше любимое кафе на Таганке, которое мы когда-то посещали, и все было, как в старые времена… когда мы встречались… и даже кусочек шоколада в бокале шампанского.
А потом мы, забыв все наши условия дружбы и обязательства, поехали в то место, от которого у меня были ключи, — дача друзей называется, — позабыв все на этом черно-белом свете (потому что он все-таки черно-белый, этот свет, а не белый), и неистово долго принадлежали друг другу, мучительно кусая губы, целовавшие другие, до безумия, и она была прекрасна в этих муках, стонах и криках, в этой боли отдавания.
А когда я вернулся домой, все уже спали, и родители оставили мне подарки на столе в кухне. Легли спать, так и не дождавшись меня.
Первый экзамен — литература народов СССР, его принимает хорошая женщина Вера Кузьминична Шабарина. Меня она, слава богу, знает, видела. К нему мне даже не надо готовиться, всех этих национальных поэтов и писателей, звезд окраин, я знаю и почему-то много читал. И поэзию таких поэтов, как Кулиев, Кугультинов, Раиса Ахматова, Р. Гамзатов, А. Кешоков, и прозу В. Быкова, Ч. Айтматова, М. Слуцкиса. Первых я читал, может, потому, что жил на Кавказе и каких-то из них папа лечил, и они знали меня, целовали и дарили сборники. Вторых читал потому, что у них действительно появлялись хорошие произведения, и та женщина, у которой была большая библиотека, Анна Ивановна, когда-то спасшая меня, моя вторая мама, просвещала меня.
У Василия Быкова была бесподобная вещь (в «Новом мире», отдельной книгой так и не вышла) — «Мертвым не больно», она потрясла. У Слуцкиса я любил стиль, и язык, и сюжет «Жажды», — пожалуй, единственный современный роман, который был написан о современности в Советском Союзе за долгое последнее время. (Не считая Трифонова, который пробивался со своими «современными повестями», но у него герои из старого были, старым побирались, памятью жили.) А у Айтматова мне очень нравился «Белый пароход» и этот мальчик, который поплывет, как рыба, и было жалко его, и мучило, что не можешь помочь, болело и трогало: я ведь тоже среди кавказцев вырос.
Около двери я не стал стоять. Я никогда не люблю ждать, это убивает меня, и потому всегда захожу первый; в этом что-то есть такое, какой-то привкус, как будто под поезд бросаешься, нужно только решиться. Сразу, эх, и пошла!
В фаталисты все играть хочется.
Вера Кузьминична улыбнулась, увидя меня.
— Бери билет, Саша. Пожалуйста.
Она была очень, очень воспитанна и на мягкость добра. Это редкость среди наших преподавателей.
— Если вы не против, я не буду брать билет, — говорю я, — а буду отвечать сразу по всему экзамену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102