Над столом Ольфа висел рисунок Ольги — высоколобый широкоскулый человек с коричневым лицом и длинными мрачными глазами сидел на чем-то низком, уперев локти в колени, и скрещенными пальцами поддерживал массивный подбородок. Под рисунком стояла подпись: «Мыслитель». Рядом стол Валерия, а над ним — рукописный плакат: «Лучше два раза пообедать, чем ни разу не завтракать». Над столом Жанны — надпись огромными черными буквами: «Не свирепеть!!!» А над головой Дмитрия — призыв Ольфа: «Граждане, психуйте по очереди! Сегодня ты, а завтра я!»
В эту комнату гостей не водили — здесь работали. Если кому-то нужно было сосредоточиться или просто отдохнуть, он брал ключ от кабинета Дмитрия, висевший на гвоздике, и запирался там изнутри. Кабинет служил и для других целей — выясняли отношения, отсыпались.
Кайданов начальствовал над четырнадцатью душами, в основном недавними выпускниками, самому старшему из которых не было и тридцати, и только двое были женаты, не считая его самого и Ольфа.
Четырнадцать душ считали, что Кайданов — начальник самый что ни на есть мировой, и однажды высказали ему это на одной из предпраздничных выпивок. Дмитрий озадаченно потер подбородок и хмыкнул:
— Подхалимы вы. Пользуетесь тем, что я командовать не умею.
Командовать он действительно не умел, о чем и предупредил Дубровина два года назад, когда организовывался его сектор.
Дубровин улыбнулся:
— А не надо уметь… Думаешь, я умею? Знаешь, что я сказал своим людям, когда меня назначили завлабом? Я собрал их и произнес такую речь: «Примем за аксиому, что вы собрались здесь для того, чтобы работать, а не только получать зарплату. Я даю вам задания — вы их выполняете. Как вы будете это делать — меня не касается. Можете стоять на голове и плевать в потолок, но если в конце концов окажется, что работать вы не можете, я попрошу вас подыскать другое место». Ну, и прочее в том же духе. Я предоставил им полную свободу, ну, и сам видишь, что из этого получается.
А получалось у Дубровина очень неплохо — его «публика» работала как одержимая, и о тех, кто попадал в его лабораторию, с завистью говорили — «повезло». Публика могла приходить на работу, когда ей вздумается, и уходить в любое время. Если кто-то вообще не появлялся в институте, с него не требовали объяснений. С него требовалась только работа.
Дмитрий не без опаски решил последовать методу Дубровина и с удивлением обнаружил, что руководить людьми необычайно просто. Все задания выполнялись в срок или еще раньше. За два года ему, по существу, ни разу не приходилось прибегать к своей власти. Однажды он с недоумением сказал об этом Дубровину, тот засмеялся:
— Милый мой, да чего же ты хочешь? Тебя же не надо заставлять работать, а они чем хуже тебя?
— А ведь и в самом деле… — покрутил головой Дмитрий.
Дубровин серьезно сказал:
— Смех смехом, но, я думаю, в нашей работе это единственно верный способ руководства. Уже одно сознание того, что ты должен сидеть «от» и «до» и обязательно мыслить, иначе на тебя обрушится гнев начальства, способно убить всякое желание работать. Никому еще не удавалось принуждать людей к творчеству. Творчество требует свободы, если и не абсолютной, то максимально приближенной к ней. Любая, даже самая примитивная идея должна созреть, и если для этого нужно, чтобы человек неделю болтался по коридорам, травил анекдоты, читал детективы, пусть так и будет. Важен результат. А кто не хочет работать или не способен — это очень скоро выяснится. И если такой будет аккуратно высиживать законные восемь часов двенадцать минут, все равно у него ничего не получится. Так что — продолжай в том же духе.
И Дмитрий «не замечал», если полсектора срывалось за грибами или по понедельникам до обеда пустовали комнаты. Ведь работа все равно делалась, и совсем неплохо.
Институтские корпуса стоят в лесу. Многие даже и не знают, сколько их, этих корпусов, спроси, пожмут плечами: «А бог их знает… Не то семь, не то восемь». Летом по бетонным дорожкам, что проложены между корпусами, почти никто не ходит — куда приятнее через сосны и елочки да по пути прихватить грибов и земляники. Иные особенно удачливые добытчики, пока доберутся до проходной, на жареху насобирают. А зимой, если холодно, на этих дорожках тоже мало кого увидишь, с автобуса ныряют прямо под землю, коридоры доведут куда надо.
До города — восемь километров через лес. И какой лес! Ехать мимо теплых на взгляд бронзовых сосен, густых коричневых елей, неправдоподобно белых, «киношных», как выразился кто-то, берез. А город — такой, что несведущий человек, глядя из окна электрички на три десятка домов, и не сообразит, что это и есть тот самый знаменитый Долинск, известный всему миру. За этими домами — лес, за ним — снова дома. Между кварталами — неширокие извилистые улицы, засаженные деревьями. Городок тихий, чистый, уютный!
25
А было так, что они вполне могли и не попасть сюда из-за Ольфа. Сейчас он предпочитал не вспоминать об этом, но тогда, осенью шестьдесят четвертого года, Дмитрию пришлось немало поговорить на эту тему.
Им обоим давно прочили аспирантуру. Считалось это как бы само собой разумеющимся, и Ольф не сразу и понял его, когда Дмитрий осторожно сказал:
— Слушай, а тебе не кажется, что в аспирантуру нам идти не стоит?
Это было спустя месяц после того, как они снова стали работать вместе, и Ольф в шутку называл тот месяц «медовым». Он беспрекословно выполнял все указания Дмитрия и во всем полагался на него. Но тут Ольф иронически поднял брови и осведомился:
— Ну а куда же нам стоит идти — в институт народов Азии?
— Почему же, можно и в другое место, — сказал Дмитрий.
— Например?
— Ну, хотя бы в Долинск.
— А что это такое?
Ольф и сам отлично знал, что это такое, но Дмитрий принялся невозмутимо объяснять:
— Отличный городок, всего сто километров от Москвы, отличный институт, отличный ускоритель…
— Короче говоря, — перебил его Ольф, — все отлично, но зачем нам это нужно?
— А зачем нам нужна аспирантура?
— Здрассьте…
— Ольф, я ведь серьезно говорю. Давай помыслим как следует. Тут же все просто. Конечно, аспирантура куда надежнее — три года спокойной жизни, и кандидатская в кармане, а вместе с ней и приличный оклад. Но ведь очень может быть, что эти три года просто выпадут для нашей работы.
— Почему?
— Да хотя бы потому, что нам скоро придется проверять свои результаты на экспериментах. А здесь негде. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, что нам выделят где-то несколько часов, может быть в том же самом Долинске. На ускорителе нам дадут ровно столько времени, чтобы прилично оформить диссертации, — и ни минутой больше. Это-то, надеюсь, тебе не надо доказывать?
— Да в общем-то похоже на истину…
— Именно так и будет, — уверенно сказал Дмитрий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
В эту комнату гостей не водили — здесь работали. Если кому-то нужно было сосредоточиться или просто отдохнуть, он брал ключ от кабинета Дмитрия, висевший на гвоздике, и запирался там изнутри. Кабинет служил и для других целей — выясняли отношения, отсыпались.
Кайданов начальствовал над четырнадцатью душами, в основном недавними выпускниками, самому старшему из которых не было и тридцати, и только двое были женаты, не считая его самого и Ольфа.
Четырнадцать душ считали, что Кайданов — начальник самый что ни на есть мировой, и однажды высказали ему это на одной из предпраздничных выпивок. Дмитрий озадаченно потер подбородок и хмыкнул:
— Подхалимы вы. Пользуетесь тем, что я командовать не умею.
Командовать он действительно не умел, о чем и предупредил Дубровина два года назад, когда организовывался его сектор.
Дубровин улыбнулся:
— А не надо уметь… Думаешь, я умею? Знаешь, что я сказал своим людям, когда меня назначили завлабом? Я собрал их и произнес такую речь: «Примем за аксиому, что вы собрались здесь для того, чтобы работать, а не только получать зарплату. Я даю вам задания — вы их выполняете. Как вы будете это делать — меня не касается. Можете стоять на голове и плевать в потолок, но если в конце концов окажется, что работать вы не можете, я попрошу вас подыскать другое место». Ну, и прочее в том же духе. Я предоставил им полную свободу, ну, и сам видишь, что из этого получается.
А получалось у Дубровина очень неплохо — его «публика» работала как одержимая, и о тех, кто попадал в его лабораторию, с завистью говорили — «повезло». Публика могла приходить на работу, когда ей вздумается, и уходить в любое время. Если кто-то вообще не появлялся в институте, с него не требовали объяснений. С него требовалась только работа.
Дмитрий не без опаски решил последовать методу Дубровина и с удивлением обнаружил, что руководить людьми необычайно просто. Все задания выполнялись в срок или еще раньше. За два года ему, по существу, ни разу не приходилось прибегать к своей власти. Однажды он с недоумением сказал об этом Дубровину, тот засмеялся:
— Милый мой, да чего же ты хочешь? Тебя же не надо заставлять работать, а они чем хуже тебя?
— А ведь и в самом деле… — покрутил головой Дмитрий.
Дубровин серьезно сказал:
— Смех смехом, но, я думаю, в нашей работе это единственно верный способ руководства. Уже одно сознание того, что ты должен сидеть «от» и «до» и обязательно мыслить, иначе на тебя обрушится гнев начальства, способно убить всякое желание работать. Никому еще не удавалось принуждать людей к творчеству. Творчество требует свободы, если и не абсолютной, то максимально приближенной к ней. Любая, даже самая примитивная идея должна созреть, и если для этого нужно, чтобы человек неделю болтался по коридорам, травил анекдоты, читал детективы, пусть так и будет. Важен результат. А кто не хочет работать или не способен — это очень скоро выяснится. И если такой будет аккуратно высиживать законные восемь часов двенадцать минут, все равно у него ничего не получится. Так что — продолжай в том же духе.
И Дмитрий «не замечал», если полсектора срывалось за грибами или по понедельникам до обеда пустовали комнаты. Ведь работа все равно делалась, и совсем неплохо.
Институтские корпуса стоят в лесу. Многие даже и не знают, сколько их, этих корпусов, спроси, пожмут плечами: «А бог их знает… Не то семь, не то восемь». Летом по бетонным дорожкам, что проложены между корпусами, почти никто не ходит — куда приятнее через сосны и елочки да по пути прихватить грибов и земляники. Иные особенно удачливые добытчики, пока доберутся до проходной, на жареху насобирают. А зимой, если холодно, на этих дорожках тоже мало кого увидишь, с автобуса ныряют прямо под землю, коридоры доведут куда надо.
До города — восемь километров через лес. И какой лес! Ехать мимо теплых на взгляд бронзовых сосен, густых коричневых елей, неправдоподобно белых, «киношных», как выразился кто-то, берез. А город — такой, что несведущий человек, глядя из окна электрички на три десятка домов, и не сообразит, что это и есть тот самый знаменитый Долинск, известный всему миру. За этими домами — лес, за ним — снова дома. Между кварталами — неширокие извилистые улицы, засаженные деревьями. Городок тихий, чистый, уютный!
25
А было так, что они вполне могли и не попасть сюда из-за Ольфа. Сейчас он предпочитал не вспоминать об этом, но тогда, осенью шестьдесят четвертого года, Дмитрию пришлось немало поговорить на эту тему.
Им обоим давно прочили аспирантуру. Считалось это как бы само собой разумеющимся, и Ольф не сразу и понял его, когда Дмитрий осторожно сказал:
— Слушай, а тебе не кажется, что в аспирантуру нам идти не стоит?
Это было спустя месяц после того, как они снова стали работать вместе, и Ольф в шутку называл тот месяц «медовым». Он беспрекословно выполнял все указания Дмитрия и во всем полагался на него. Но тут Ольф иронически поднял брови и осведомился:
— Ну а куда же нам стоит идти — в институт народов Азии?
— Почему же, можно и в другое место, — сказал Дмитрий.
— Например?
— Ну, хотя бы в Долинск.
— А что это такое?
Ольф и сам отлично знал, что это такое, но Дмитрий принялся невозмутимо объяснять:
— Отличный городок, всего сто километров от Москвы, отличный институт, отличный ускоритель…
— Короче говоря, — перебил его Ольф, — все отлично, но зачем нам это нужно?
— А зачем нам нужна аспирантура?
— Здрассьте…
— Ольф, я ведь серьезно говорю. Давай помыслим как следует. Тут же все просто. Конечно, аспирантура куда надежнее — три года спокойной жизни, и кандидатская в кармане, а вместе с ней и приличный оклад. Но ведь очень может быть, что эти три года просто выпадут для нашей работы.
— Почему?
— Да хотя бы потому, что нам скоро придется проверять свои результаты на экспериментах. А здесь негде. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, что нам выделят где-то несколько часов, может быть в том же самом Долинске. На ускорителе нам дадут ровно столько времени, чтобы прилично оформить диссертации, — и ни минутой больше. Это-то, надеюсь, тебе не надо доказывать?
— Да в общем-то похоже на истину…
— Именно так и будет, — уверенно сказал Дмитрий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122