Но я понимал, что слишком поздно. Да так и лучше было.
Пьеро постепенно менялся в лице. Оно становилось более светлым и чистым, словно освещенным солнцем, проникшим в его камеру. Эти перемены становились тем более очевидны, что глаза теперь не смотрели куда-то вдаль. Его глаза целенаправленно разглядывали междуножье Мари-Анж и, подобно радару, следили за всеми его перемещениями вокруг табурета. Он не отрывался от темного пятна под трусами, откуда пробивались волосы. Он словно подсчитывал их под лупой, и вот уже глаза его начали лезть на лоб.
— Жан-Клод! — закричал он вдруг.
— Что тебе?
— У меня стоит!
Я же сказал, это был великий день.
Пьеро медленно поднимается с по-прежнему отсутствующим взглядом, словно прислушивается к каким-то голосам. И вот уже трюхает прямо ко мне.
— Смотри! — просит он.
Действительно, аппаратура в порядке. Я с облегчением вздыхаю. Что касается Мари-Анж, то она, не дожидаясь приказа, начинает с решительным видом стаскивать трусики.
— Нет, ты только посмотри на эту шлюху! — брезгливо сказал Пьеро. И пинками под зад погнал ее в комнату.
Я же, не торопясь, подбираю бритву, складываю ее, прячу для верности в карман и иду смотреть, что происходит по соседству, узнать, не требуется ли моя помощь.
* * *
«Ну и воняет у вас изо рта!» Вот все, что она нашла сказать нам, — ни больше ни меньше. Эту Бретеш Мари-Анж нельзя назвать излишне эмоциональной особой. Отдохнуть с ней можно, а чтоб поговорить — ни боже мой! Ни криков, ни оскорблений. Даже ее кровать молчала и отказывалась скрипеть.
Она позволяла нам делать с собой все, что мы хотели. Только не разрешала целовать в губы. Ведь в наших пастях застряли запахи чеснока, лука, сигары. Эта деваха не то чтобы выказывала отвращение. Она просто не отвечала на наши авансы. В общем, уступала. Мы же в конце концов растерялись от такой уступчивости и просто не знали, чего хотим от нее. Ведь когда девушка не сопротивляется и делает без церемоний все, что хочешь, диапазон действий весьма ограничен.
Мы ставили ее, скажем, в какую-нибудь позицию — она стояла. Не двигалась и неподвижно ждала, не испытывая никакого стеснения, ну ничего! Где уж тут говорить о стыдливости! Ей было на это наплевать, как на свои первые месячные. Она делала все, что изображали датские журналы: занятные там были картинки! От того, что мы ее видели насквозь, ей было ни жарко ни холодно, будто присутствовала на приеме у зубного врача. Что как раз и требовалось Пьеро, охваченному исследовательским пылом. Его завораживали все уголки тела Мари-Анж. Он как бы производил дотошную инвентаризацию.
— Это куда забавнее, чем твои рисунки, — сказал я ему.
Он хихикал, а деваха оставалась неподвижной. Будто ее оперировали. Если бы мы вздумали сбегать на уголок в бистро и выпить по рюмочке, то, вернувшись, наверняка застали бы ее в том же положении.
Она выполняла все наши требования без возражений и тотчас. Как настоящий перпетуум-мобиле. Как затерявшаяся в космосе любительница трахаться. Как сепаратор с гарантией на всю жизнь!
Она не потела и не стонала, не дергала головой слева направо, не кусала губы. Кстати, она вообще ничего не кусала — ни нас, ни подушку. Не вращала глазами. Они у нее всегда были открыты. И смотрела лишь на то, что было рядом. Ей можно было сунуть под нос все, что угодно, — она бы не выразила ни отвращения, ни ужаса. Ей все было нипочем. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы обижаться. Казалось, будто выросла в большой семье мальчиков и мы были ее братьями. Однако мы могли догадаться, что были не самыми большими грязнулями и не самыми порочными ее знакомыми, которые ее пачкали прежде. Мы даже находились где-то рангом повыше. Поэтому машина действовала отменно, будто смазанная. Казалось, перед нами самые смазанные слизистые части тела во всем районе. Так что двумя палками больше, двумя меньше — не имело для нее значения. Этим и объяснилось ее столь удобное для нас смирение.
Удобное, но грустное. Мы не дождались от нее ни улыбки, ни жалобы, ни стона. Перед нами была дыра с растительностью вокруг — и ничего больше. Ловко сделанная кукла, которая какала по-настоящему, но не умела сказать «мама». К тому же была не такая уж красивая. Длинная доска с плоскими бедрами, без или почти без сисек, местами весьма костлявая. И совсем без жирка там, где ему не мешало бы быть. Ко всему тому — очень чистоплотная. Никаких струпьев на голове.
Я невольно вспоминал фразу Карно: «Словно трахаешь кусок воска». Это было неправдой, хотя и не лишено смысла, заставляя, однако, задуматься о смысле сказанного.
Тогда почему мы остались, спросите вы? На трое суток с этой малопривлекательной дылдой?
Причин было много.
Во-первых, потому что, как известно, мы — мудаки.
А потом, согласитесь, нам была нужна не кривляка, а именно дыра. Чтобы можно было в нее заглянуть. Ведь мы были одержимы одним желанием — трахаться. Мы могли этим заниматься круглые сутки. Вот мы и решили остаться, пока не погаснет пожар. Другого зада нам не предоставили.
* * *
Пьеро снова обретал вкус к жизни. Он осваивал свой шланг, да еще какой! И не переставал его мне демонстрировать. «Смотри», — говорил он и совал под нос. Воздух Пила пошел ему на пользу. Это было настоящее чудо! Просто завидки брали! Я чувствовал себя стариком. Я уставал, а он чем больше трудился, тем лучше у него получалось. Теперь я боялся только одного: что он у него лопнет. Перед девахой, которая не орала при этом, я был готов снять шляпу. Мне же пришлось ухватиться за что-то, когда эта свинья решила мне его продемонстрировать. И тут я сделал промашку. Хорошо смазанное девицей, сие орудие внезапно вонзилось в меня. Вот уж был сюрприз так сюрприз! Он пронзил меня до глубины кишок. Я постарался не кричать, чтобы не дать Пьеро повода насмехаться надо мной и не вызвать замечания девахи, которая никогда не кричала… Мне никак не хотелось выглядеть единственным крикуном в этой хате, и я сжал зубы… Ничего другого не оставалось, как сжимать их. Я и сжимал изо всех сил.
* * *
Девчонка эта обладала массой загадочных свойств. В ней было что-то ненормальное. Поэтому я решил задержаться, чтобы разобраться во всем.
Скажем, сисек у нее не было вовсе, и тем не менее от них нельзя было оторвать глаз. Почему? До сих пор ведь я любил бюстгальтеры с хорошо набитым товаром. Сам не мог себя понять. Что могло меня привлечь на этом худосочном торсе? Быть может, хрупкость и какое-то отчаяние, исходившее от ее плоской груди?.. Одна кожа по бокам да два коричневых полукружия, достаточно большие, но необыкновенно тонкие, почти прозрачные, так что еще немного, и можно было бы разглядеть сердце, и постоянно вздернутые, короткие и напоминающие кнопки выключателя соски… Да, грудей у нее не было, но зато было что-то большее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Пьеро постепенно менялся в лице. Оно становилось более светлым и чистым, словно освещенным солнцем, проникшим в его камеру. Эти перемены становились тем более очевидны, что глаза теперь не смотрели куда-то вдаль. Его глаза целенаправленно разглядывали междуножье Мари-Анж и, подобно радару, следили за всеми его перемещениями вокруг табурета. Он не отрывался от темного пятна под трусами, откуда пробивались волосы. Он словно подсчитывал их под лупой, и вот уже глаза его начали лезть на лоб.
— Жан-Клод! — закричал он вдруг.
— Что тебе?
— У меня стоит!
Я же сказал, это был великий день.
Пьеро медленно поднимается с по-прежнему отсутствующим взглядом, словно прислушивается к каким-то голосам. И вот уже трюхает прямо ко мне.
— Смотри! — просит он.
Действительно, аппаратура в порядке. Я с облегчением вздыхаю. Что касается Мари-Анж, то она, не дожидаясь приказа, начинает с решительным видом стаскивать трусики.
— Нет, ты только посмотри на эту шлюху! — брезгливо сказал Пьеро. И пинками под зад погнал ее в комнату.
Я же, не торопясь, подбираю бритву, складываю ее, прячу для верности в карман и иду смотреть, что происходит по соседству, узнать, не требуется ли моя помощь.
* * *
«Ну и воняет у вас изо рта!» Вот все, что она нашла сказать нам, — ни больше ни меньше. Эту Бретеш Мари-Анж нельзя назвать излишне эмоциональной особой. Отдохнуть с ней можно, а чтоб поговорить — ни боже мой! Ни криков, ни оскорблений. Даже ее кровать молчала и отказывалась скрипеть.
Она позволяла нам делать с собой все, что мы хотели. Только не разрешала целовать в губы. Ведь в наших пастях застряли запахи чеснока, лука, сигары. Эта деваха не то чтобы выказывала отвращение. Она просто не отвечала на наши авансы. В общем, уступала. Мы же в конце концов растерялись от такой уступчивости и просто не знали, чего хотим от нее. Ведь когда девушка не сопротивляется и делает без церемоний все, что хочешь, диапазон действий весьма ограничен.
Мы ставили ее, скажем, в какую-нибудь позицию — она стояла. Не двигалась и неподвижно ждала, не испытывая никакого стеснения, ну ничего! Где уж тут говорить о стыдливости! Ей было на это наплевать, как на свои первые месячные. Она делала все, что изображали датские журналы: занятные там были картинки! От того, что мы ее видели насквозь, ей было ни жарко ни холодно, будто присутствовала на приеме у зубного врача. Что как раз и требовалось Пьеро, охваченному исследовательским пылом. Его завораживали все уголки тела Мари-Анж. Он как бы производил дотошную инвентаризацию.
— Это куда забавнее, чем твои рисунки, — сказал я ему.
Он хихикал, а деваха оставалась неподвижной. Будто ее оперировали. Если бы мы вздумали сбегать на уголок в бистро и выпить по рюмочке, то, вернувшись, наверняка застали бы ее в том же положении.
Она выполняла все наши требования без возражений и тотчас. Как настоящий перпетуум-мобиле. Как затерявшаяся в космосе любительница трахаться. Как сепаратор с гарантией на всю жизнь!
Она не потела и не стонала, не дергала головой слева направо, не кусала губы. Кстати, она вообще ничего не кусала — ни нас, ни подушку. Не вращала глазами. Они у нее всегда были открыты. И смотрела лишь на то, что было рядом. Ей можно было сунуть под нос все, что угодно, — она бы не выразила ни отвращения, ни ужаса. Ей все было нипочем. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы обижаться. Казалось, будто выросла в большой семье мальчиков и мы были ее братьями. Однако мы могли догадаться, что были не самыми большими грязнулями и не самыми порочными ее знакомыми, которые ее пачкали прежде. Мы даже находились где-то рангом повыше. Поэтому машина действовала отменно, будто смазанная. Казалось, перед нами самые смазанные слизистые части тела во всем районе. Так что двумя палками больше, двумя меньше — не имело для нее значения. Этим и объяснилось ее столь удобное для нас смирение.
Удобное, но грустное. Мы не дождались от нее ни улыбки, ни жалобы, ни стона. Перед нами была дыра с растительностью вокруг — и ничего больше. Ловко сделанная кукла, которая какала по-настоящему, но не умела сказать «мама». К тому же была не такая уж красивая. Длинная доска с плоскими бедрами, без или почти без сисек, местами весьма костлявая. И совсем без жирка там, где ему не мешало бы быть. Ко всему тому — очень чистоплотная. Никаких струпьев на голове.
Я невольно вспоминал фразу Карно: «Словно трахаешь кусок воска». Это было неправдой, хотя и не лишено смысла, заставляя, однако, задуматься о смысле сказанного.
Тогда почему мы остались, спросите вы? На трое суток с этой малопривлекательной дылдой?
Причин было много.
Во-первых, потому что, как известно, мы — мудаки.
А потом, согласитесь, нам была нужна не кривляка, а именно дыра. Чтобы можно было в нее заглянуть. Ведь мы были одержимы одним желанием — трахаться. Мы могли этим заниматься круглые сутки. Вот мы и решили остаться, пока не погаснет пожар. Другого зада нам не предоставили.
* * *
Пьеро снова обретал вкус к жизни. Он осваивал свой шланг, да еще какой! И не переставал его мне демонстрировать. «Смотри», — говорил он и совал под нос. Воздух Пила пошел ему на пользу. Это было настоящее чудо! Просто завидки брали! Я чувствовал себя стариком. Я уставал, а он чем больше трудился, тем лучше у него получалось. Теперь я боялся только одного: что он у него лопнет. Перед девахой, которая не орала при этом, я был готов снять шляпу. Мне же пришлось ухватиться за что-то, когда эта свинья решила мне его продемонстрировать. И тут я сделал промашку. Хорошо смазанное девицей, сие орудие внезапно вонзилось в меня. Вот уж был сюрприз так сюрприз! Он пронзил меня до глубины кишок. Я постарался не кричать, чтобы не дать Пьеро повода насмехаться надо мной и не вызвать замечания девахи, которая никогда не кричала… Мне никак не хотелось выглядеть единственным крикуном в этой хате, и я сжал зубы… Ничего другого не оставалось, как сжимать их. Я и сжимал изо всех сил.
* * *
Девчонка эта обладала массой загадочных свойств. В ней было что-то ненормальное. Поэтому я решил задержаться, чтобы разобраться во всем.
Скажем, сисек у нее не было вовсе, и тем не менее от них нельзя было оторвать глаз. Почему? До сих пор ведь я любил бюстгальтеры с хорошо набитым товаром. Сам не мог себя понять. Что могло меня привлечь на этом худосочном торсе? Быть может, хрупкость и какое-то отчаяние, исходившее от ее плоской груди?.. Одна кожа по бокам да два коричневых полукружия, достаточно большие, но необыкновенно тонкие, почти прозрачные, так что еще немного, и можно было бы разглядеть сердце, и постоянно вздернутые, короткие и напоминающие кнопки выключателя соски… Да, грудей у нее не было, но зато было что-то большее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92