Ищет темными ночами. Вновь искать, кричать, чуть свет.
Побродил он там на воле. Лес прошел, и дол, и поле.
И не менее, не боле — трое суток. Вести нет.
И исканье тут не гоже, ни к чему. Он молвит: «Боже!
В чем я грешен? И за что же так тобой наказан я?
Боже, боже, эта пытка превзошла размер избытка.
Буквы огненного свитка — мне ли? Правый ты судья».
Бледный витязь-привиденье говорил свои реченья,
И взошел на возвышенье. На равнине тень и свет.
В камышах там, у густого у куста, он вороного
Видит. «Он там. Никакого здесь сомненья больше нет».
Радость в витязе блеснула, сто в нем раз переплеснула.
Сердце витязя скакнуло и притихло в тот же час.
Роза — в красном сне богатом. Блеск стал блеск, агат — агатом.
Мчится, ветром стал подъятым, не сводя горящих глаз.
Тариэля увидал он, как не думал, не гадал он.
Лик был смертно бледен, впал он. Зачарованней, чем ночь.
Воротник — весь лоскутками. Головою — кровь ручьями.
Смотрит тусклыми глазами. Он шагнул из мира прочь.
Справа — лев лежал сраженный, меч, весь кровью обагренный.
Слева, с шкурой испещренной, труп пантеры, бездыхан.
Сам он, призраком могильным, слезы током льет обильным.
В нем пожар огнем всесильным сердце жжет, и дик, и рьян.
Взор задернулся, туманен. К смерти близкий, лик тот странен.
Видно, в сердце юный ранен. Витязь кличет, будит слух.
Говорит ему о встрече. И припал к нему на плечи.
И напрасно нудит к речи. Брат являет братский дух.
У объятого тоскою слезы стер своей рукою. Сел с ним.
Речью огневою будит брата своего.
«Сердце, что ль, в тебе остыло? Иль не знаешь Автандила?»
Говорит о том, что было. Неподвижен взор его.
Было все — как повествую. Вот смягчил тоску он злую.
Душу чувствует живую. К Автандилу — долгий вздох.
И признал, и обнимает. Брата братски он лобзает.
Мир других таких не знает, — мне живой свидетель бог.
«Брат», — сказал он, — «что, в чем клялся, что сдержать я обещался,
Я сдержал, — не отлучался. А теперь, в томленьи дней,
Ты оставь меня с тоскою. Буду биться головою.
Как умру, покрой землею, тело скрой ты от зверей».
Витязь молвит: «В чем страданье? Злого хочешь ты деянья.
Кто любил, тот знал сгоранье, схвачен огненной волной.
Средь людей ты исключенье. Уклоняясь от мученья,
Мысля самоубиенье, взят ты, что ли, сатаной?
Мыслишь — лучше, станет — хуже. Мудрый — дрожь не множит в стуже.
Муж? Прилична стойкость в муже, и как можно реже плачь.
Раз печаль идет волною, крепостною будь стеною.
Кто в несчастьи, — он виною. Наша мысль для нас палач.
Мудрый ты, а изреченья мудрых ввергнул в небреженье.
В чем есть мудрость, в чем свершенье? Тосковать среди зверей?
Помираешь из-за милой, — а себя сокрыл могилой.
Будто слаб, — когда ты с силой. Раной тешишься своей.
Кто ж любил, не знав сгоранья, ярких пламеней касанья,
Кто о ком-нибудь терзанья не прошел, в огне часов?
Молви словом достоверным: что здесь было беспримерным?
Не лети же легковерным. Роз не встретишь без шипов.
Молвят розе, в час цветенья: «Почему с шипами рденье,
И прекрасной нахожденье не свершится без беды?»
Роза дать ответ умела: «Сладость — с горьким, с духом — тело.
Коль любовь подешевела, то — сушеные плоды».
Если так цветок бездушный мыслит, мудрости — послушный,
Где же ты прием радушный встретишь сердцу без борьбы?
Жатву радости без горя, в мире с дьяволом не споря,
Не сберешь ты. В приговоре наших дней — устав судьбы.
Слушай, что тебе скажу я: на коня — и не тоскуя,
В путь иди, с тобой пойду я. Не веди свою межу, —
Лишь свою, с своим советом. Скорбь дана нам здешним светом.
Верь, что прав я в слове этом. А уж лести не скажу».
Тариэль сказал: «Немею, брат мой. С той тоской моею,
Вряд ли дать ответ сумею. Обезумленный, я глух.
Видит так твое сужденье, что легко терпеть мученье.
Ныне — смерти приближенье. Вот уж я почти потух.
Да, конец земному краю. И о ней я умоляю.
С нею здесь не встречусь, знаю. Но любовного огня
Свет живет. Здесь — разделенье, там — восторг соединенья.
Да приходит погребенье. Бросьте землю на меня.
Как любимую любимый не увидит через дымы?
Мы в ином соединимы. К ней светло пойду туда.
Встречу, встретит. В миг свиданья будет сладостным рыданье.
Против слова увещанья, сердца слушайся всегда.
Вот мое постановленье: смерти чую приближенье.
Умираю, нет сомненья. Что тебе до мертвеца?
Коль в живых мне оставаться, нужно с разумом расстаться.
Птицы к душам вверх стремятся, — так и тело ждет конца.
Что сказал ты, речи друга понимать мне нет досуга.
Полн душевного недуга, вижу смерть, она близка.
Жизнь лишь беглое мгновенье. К миру только отвращенье.
Мне с землей соединенье. В ночь ведет моя тоска.
Мудрый! В чем есть мудрость эта? От безумца ждать ли света?
Сам будь полон я совета, твой совет бы взял, не лгу.
Роза — в солнце. Солнце тает, — роза в грусти увядает.
Друг меня да покидает. Уходи. Уж не могу».
Автандил к нему с другою речью доброй и живою.
«Нет, клянусь я головою. Делать этого нельзя.
В том не лучшее свершенье — пожелать уничтоженья».
Но напрасны убежденья. Слово падает, скользя.
Наконец сказал: «Прекрасно. Если речь моя напрасна,
Если внемлешь безучастно, что ж мне слово длить сейчас.
Смерти хочешь? Без ошибки смерть придет.
Мгновенья зыбки. Вянут розы и улыбки. Вянь». Блеснул слезою глаз.
«Лишь одно мое моленье ты сверши. Есть где-то рденье
Розы, — есть агатов мленье, — от всего укрылся я.
Поспешил, всего лишился. И с царем я разлучился.
От меня ты отделился. В чем же радость есть моя7
Не отвергни же сурово, а мое исполни слово:
Раз еще тебя я снова пусть увижу на коне.
Ты души был, ворожащим, похитителем блестящим.
Не уйду же я грустящим. В этом будь послушен мне».
«На коня!» И для моленья уж не нужно повторенья.
Знал он сердцем без сомненья: не дружна с конем печаль.
Тот тростник до конской шеи склонит лик, — и веселее.
Радость в той была затее. Уж не рвутся стоны в даль.
Молвил грустный: «Я поеду. Дай коня». В душе победу
Чует тот. Идет по следу. Помогает сесть в седло.
Он его не нудит ныне. Едут вместе по равнине.
Гибок стройный. И в кручине стало легче и светло .
Говорит. И блещут зубы. И коралловые губы
Знают речи, что не грубы, а уходят прямо в слух.
Стал бы юным тут и старый, слыша слово в свете чары.
И смиряются пожары. И не так печален дух.
Есть гашиш и для печали. Розы бледно увядали, —
Видит витязь, ярче стали. Радость — зелье для ума,
Для безумья — жалоб вздохи. Ну, дела не так уж плохи.
Были разума лишь крохи, а теперь светлеет тьма.
И гуторят эти двое. Молвит слово он прямое:
«Изъясни мне, что такое на руке там на твоей.
Это нежной той запястье, кем ты ранен? Что ж в нем счастье.
Над тобою полновластье? Расскажи, — потом убей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62