Не тешу сказкой —
Смерть с мгновенною развязкой ждет всегда нас в тишине.
День и ночь в одно свивая, вдруг приходит роковая.
Коль умрешь ты, жизнь немая будет быстрой зыбью мне.
Если это воля рока, что умру в пути до срока,
Сиротой, один, далеко, вне родной страны моей,
Неоплаканный родными, не одетый в смерти ими,
Ни друзьями дорогими, сердцем нежным пожалей.
Велики мои владенья. Кто их взвесил? Нет счисленья.
Дай же бедным сбереженья. И свободу дай рабам.
Тем, кто скудны, кто сироты, не спросивши: кто ты, что ты?
Дай, яви мои заботы: буду близок их мечтам.
Не возьмешь чего в казну ты, на сиротские приюты
Ты отдай. Потоки — путы: часть возьми ты на мосты.
Ничего я не жалею. Щедрым будь казной моею.
Лишь тобой смягчить сумею пламень нижней темноты.
От меня уж больше вести не дойдет. Я с этим вместе
Говорю тебе без лести: вот душа, ее печать.
Дьявол тут, своею властью, не придет ко мне за частью,
Ты же чужд не будь участью. Что мы можем с мертвых взять?
Сердце я во властелине и о том тревожу ныне:
О моем — о Шермадине — ты подумай в должный час.
В счете дни обильней стали: день добавочный — печали,
Чтобы слезы не бежали, слез не дай для этих глаз.
Завещанье написал я. Сам его здесь начертал я.
Ты, кого от детства знал я, глянь, пришла разлука нам.
Ухожу, а в сердце крики. Но пресветлые владыки
Да пребудут яснолики, и царят на страх врагам».
Написавши завещанье, Шермадину то писанье
Отдал он. Сказал: «Посланье это ты отдай царю.
В час свой. Ум твой это знает». И его он обнимает.
И над верным проливает кровь с слезами как зарю.
22. Молитва Автандила и бегство его
Он молился: «Бог могучий, бог земель и неба жгучий,
Ты пошлешь порою тучи. Ты пошлешь порой лучей.
Царь ты царств неизреченный, непонятный, неизменный,
Дай быть твердым в муке пленной, вождь сердечных всех речей.
Боже, боже, умоляю. Ты в горах ведешь по краю.
Дал любовь, и я сгораю. Дал любви ее закон.
Я с зарей моей взнесенной впредь пребуду разлученный,
Да не будет тот зажженный огнь ко мне испепелен.
Боже, боже, кто с тобою здесь сравнится? Надо мною
Ты проходишь вышиною. Будь подмогой мне в пути.
Сохрани от бездны моря, от врагов, сильнейших в споре,
От ночного зла, от горя. Дай, живя, к тебе идти».
Совершив свое моленье, на коня без промедленья.
Тайно отбыл в отдаленье. Был отослан Шермадин.
Грудь себе терзает верный. Плачет в скорби беспримерной.
В ток какой вступить размерный, коль не виден господин?
В этот день Ростэн был мрачен. Был прием не обозначен.
Новый день блеснул, прозрачен, — он проснулся, раздражен.
Пламя с лика точно смыто. «Визирь где?» — сказал сердито.
И ведут того, — в нем скрыта дрожь, он бледен, устрашен.
23. Сказ о том, как царь Ростэван услыхал об Автандиле и тайном отбытии его
Чуть униженный и скромный, визирь в зал вошел приемный,
Как Ростэн сказал: «Истомной был я полон темноты.
Был в беспамятстве вчера я. Чем-то мучил ты, терзая.
В том была и гневность злая, визирь, сердце сердца ты.
Не припомню, что там было, в чем нужда у Автандила.
Что мне было столь немило? Гнев подобен был ручью.
Молвят мудрые: «Закляты в злобе пропасти и скаты».
Что мне там сказал вчера ты? Повтори-ка речь свою».
И вчерашнее тут слово визирь в страхе молвит снова.
Царь прослушал, и такого был ответа звук: «Еврей
Левий, верно, я свирепый. Или ты совсем нелепый.
Позабудь свои зацепы. Или смерть иди скорей».
Визирь — в поиски, печальный. Не находит, где кристальный.
Лишь толпой в тоске опальной слезы льют рабы ручьем.
Весть о бегстве, онемелый, слышит. Молвит: «Есть кто смелый, —
Так — к царю. Я в те пределы не пойду, — уж слышал гром».
Визирь все не прибывает. Царь другого посылает.
Вестник медлит, не вступает. Кто дерзнет принесть тот сказ?
И в Ростэне подозренья. В десять раз больней мученья.
«Видно, тот, кто весь боренье, от моих сокрылся глаз».
С головою, ниц склоненной, мыслит сильно огорченный.
Вздох за вздохом, повторенный. Повелел рабу: «Иди,
Да придет злосчастно-скучный». Входит визирь злополучный.
Бледный, скорбный, и беззвучный, со стеснением в груди.
Видя это привиденье, царь спросил: «И так, горенья
Солнца нет? В нем измененье? Он превратная луна?»
Полным сказано все сказом, как исчез — кто был алмазом.
«Солнца нет над нашим глазом, и погода не ясна».
Царь, услышав слово тайны, вскликнул. Вопль необычайный.
В боли он скорбит бескрайной: «Милый сын мой, где же ты?»
Рвет он бороду, терзает. Лик ногтями разрывает.
«Где же светоч мой сияет? Я один средь темноты.
Если сам ты там с собою, ты не будешь сиротою.
Я же, сын, один с тоскою. Ты меня осиротил.
В язвах быть мне, болям длиться. Без любимого томиться.
Час пока не даст нам слиться, — как терплю, — сказать нет сил.
Не вернешься без заботы ты в веселый час охоты.
Самоцвет, кому темноты неизвестны. Стройный стан.
Не услышу дорогого. Нежный голос птицелова
В чуткий слух не кликнет снова. Что дворец? В нем мрак мне дан.
Знаю я, ты силен, молод. Лук с тобой, насытишь голод.
Кто твоей стрелой уколот, тот сейчас же в смертном сне.
Мудрость бога — всеблагая. Но, коль плача и стеная,
Сын, умру здесь без тебя я, кто ж поплачет обо мне!»
Шум раздался. Рой придворных. Воздух полон слов укорных.
Рвут брады свои, в повторных удареньях скорбных рук.
«Были мы тобой богаты», — молвят, — «с нами был когда ты.
Ныне день для нас проклятый, — солнца нет и тьма вокруг».
Увидав ряды сановных как родных своих и кровных,
Царь в скорбях беспрекословных молвил: «Редок блеск лучей.
Солнца нет, мы слабы в силе. Чем пред ним мы согрешили?
Кто на битву, взмахом крылий, поведет полет мечей?»
Все с скорбящим восскорбели. И затихли, присмирели.
Царь спросил: «С слугой в том деле витязь был или один?»
И пришел, сдержав рыданье, весь в тревоге ожиданья,
И царю дал завещанье, мертвый в жизни, Шермадин.
«Вот послание какое», — молвил он, — «в его покое
Я нашел. И в смутном рое лишь рабы скорбели вкруг.
Скрылся он своей тропою, никого не взяв с собою.
Смерть мне! С этою судьбою жизнь мне — тягостный недуг.
Прочитали завещанье. Снова долгие стенанья.
И дает он приказанье: «В войске — черный цвет цвети.
Будем в скорби с сиротами мы молиться, и с вдовами.
Бог да сжалится над нами, и ведет его в пути».
24. Сказ о том, как вторично встретился Автандил с Тариэлем
Если месяц волоконце разовьет вдали от солнца,
Смотрит ярко он в оконце, — если ж близко, бледен свет.
Но бессолнечность для розы есть бесцветность, мгла угрозы.
Как печальны наши грезы, если милых с нами нет.
Вот, расскажет песнопенье, как тот витязь в отдаленье
Отбывает, и кипение в горьком сердце, плач и стон.
Едет, едет, обернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Смерть с мгновенною развязкой ждет всегда нас в тишине.
День и ночь в одно свивая, вдруг приходит роковая.
Коль умрешь ты, жизнь немая будет быстрой зыбью мне.
Если это воля рока, что умру в пути до срока,
Сиротой, один, далеко, вне родной страны моей,
Неоплаканный родными, не одетый в смерти ими,
Ни друзьями дорогими, сердцем нежным пожалей.
Велики мои владенья. Кто их взвесил? Нет счисленья.
Дай же бедным сбереженья. И свободу дай рабам.
Тем, кто скудны, кто сироты, не спросивши: кто ты, что ты?
Дай, яви мои заботы: буду близок их мечтам.
Не возьмешь чего в казну ты, на сиротские приюты
Ты отдай. Потоки — путы: часть возьми ты на мосты.
Ничего я не жалею. Щедрым будь казной моею.
Лишь тобой смягчить сумею пламень нижней темноты.
От меня уж больше вести не дойдет. Я с этим вместе
Говорю тебе без лести: вот душа, ее печать.
Дьявол тут, своею властью, не придет ко мне за частью,
Ты же чужд не будь участью. Что мы можем с мертвых взять?
Сердце я во властелине и о том тревожу ныне:
О моем — о Шермадине — ты подумай в должный час.
В счете дни обильней стали: день добавочный — печали,
Чтобы слезы не бежали, слез не дай для этих глаз.
Завещанье написал я. Сам его здесь начертал я.
Ты, кого от детства знал я, глянь, пришла разлука нам.
Ухожу, а в сердце крики. Но пресветлые владыки
Да пребудут яснолики, и царят на страх врагам».
Написавши завещанье, Шермадину то писанье
Отдал он. Сказал: «Посланье это ты отдай царю.
В час свой. Ум твой это знает». И его он обнимает.
И над верным проливает кровь с слезами как зарю.
22. Молитва Автандила и бегство его
Он молился: «Бог могучий, бог земель и неба жгучий,
Ты пошлешь порою тучи. Ты пошлешь порой лучей.
Царь ты царств неизреченный, непонятный, неизменный,
Дай быть твердым в муке пленной, вождь сердечных всех речей.
Боже, боже, умоляю. Ты в горах ведешь по краю.
Дал любовь, и я сгораю. Дал любви ее закон.
Я с зарей моей взнесенной впредь пребуду разлученный,
Да не будет тот зажженный огнь ко мне испепелен.
Боже, боже, кто с тобою здесь сравнится? Надо мною
Ты проходишь вышиною. Будь подмогой мне в пути.
Сохрани от бездны моря, от врагов, сильнейших в споре,
От ночного зла, от горя. Дай, живя, к тебе идти».
Совершив свое моленье, на коня без промедленья.
Тайно отбыл в отдаленье. Был отослан Шермадин.
Грудь себе терзает верный. Плачет в скорби беспримерной.
В ток какой вступить размерный, коль не виден господин?
В этот день Ростэн был мрачен. Был прием не обозначен.
Новый день блеснул, прозрачен, — он проснулся, раздражен.
Пламя с лика точно смыто. «Визирь где?» — сказал сердито.
И ведут того, — в нем скрыта дрожь, он бледен, устрашен.
23. Сказ о том, как царь Ростэван услыхал об Автандиле и тайном отбытии его
Чуть униженный и скромный, визирь в зал вошел приемный,
Как Ростэн сказал: «Истомной был я полон темноты.
Был в беспамятстве вчера я. Чем-то мучил ты, терзая.
В том была и гневность злая, визирь, сердце сердца ты.
Не припомню, что там было, в чем нужда у Автандила.
Что мне было столь немило? Гнев подобен был ручью.
Молвят мудрые: «Закляты в злобе пропасти и скаты».
Что мне там сказал вчера ты? Повтори-ка речь свою».
И вчерашнее тут слово визирь в страхе молвит снова.
Царь прослушал, и такого был ответа звук: «Еврей
Левий, верно, я свирепый. Или ты совсем нелепый.
Позабудь свои зацепы. Или смерть иди скорей».
Визирь — в поиски, печальный. Не находит, где кристальный.
Лишь толпой в тоске опальной слезы льют рабы ручьем.
Весть о бегстве, онемелый, слышит. Молвит: «Есть кто смелый, —
Так — к царю. Я в те пределы не пойду, — уж слышал гром».
Визирь все не прибывает. Царь другого посылает.
Вестник медлит, не вступает. Кто дерзнет принесть тот сказ?
И в Ростэне подозренья. В десять раз больней мученья.
«Видно, тот, кто весь боренье, от моих сокрылся глаз».
С головою, ниц склоненной, мыслит сильно огорченный.
Вздох за вздохом, повторенный. Повелел рабу: «Иди,
Да придет злосчастно-скучный». Входит визирь злополучный.
Бледный, скорбный, и беззвучный, со стеснением в груди.
Видя это привиденье, царь спросил: «И так, горенья
Солнца нет? В нем измененье? Он превратная луна?»
Полным сказано все сказом, как исчез — кто был алмазом.
«Солнца нет над нашим глазом, и погода не ясна».
Царь, услышав слово тайны, вскликнул. Вопль необычайный.
В боли он скорбит бескрайной: «Милый сын мой, где же ты?»
Рвет он бороду, терзает. Лик ногтями разрывает.
«Где же светоч мой сияет? Я один средь темноты.
Если сам ты там с собою, ты не будешь сиротою.
Я же, сын, один с тоскою. Ты меня осиротил.
В язвах быть мне, болям длиться. Без любимого томиться.
Час пока не даст нам слиться, — как терплю, — сказать нет сил.
Не вернешься без заботы ты в веселый час охоты.
Самоцвет, кому темноты неизвестны. Стройный стан.
Не услышу дорогого. Нежный голос птицелова
В чуткий слух не кликнет снова. Что дворец? В нем мрак мне дан.
Знаю я, ты силен, молод. Лук с тобой, насытишь голод.
Кто твоей стрелой уколот, тот сейчас же в смертном сне.
Мудрость бога — всеблагая. Но, коль плача и стеная,
Сын, умру здесь без тебя я, кто ж поплачет обо мне!»
Шум раздался. Рой придворных. Воздух полон слов укорных.
Рвут брады свои, в повторных удареньях скорбных рук.
«Были мы тобой богаты», — молвят, — «с нами был когда ты.
Ныне день для нас проклятый, — солнца нет и тьма вокруг».
Увидав ряды сановных как родных своих и кровных,
Царь в скорбях беспрекословных молвил: «Редок блеск лучей.
Солнца нет, мы слабы в силе. Чем пред ним мы согрешили?
Кто на битву, взмахом крылий, поведет полет мечей?»
Все с скорбящим восскорбели. И затихли, присмирели.
Царь спросил: «С слугой в том деле витязь был или один?»
И пришел, сдержав рыданье, весь в тревоге ожиданья,
И царю дал завещанье, мертвый в жизни, Шермадин.
«Вот послание какое», — молвил он, — «в его покое
Я нашел. И в смутном рое лишь рабы скорбели вкруг.
Скрылся он своей тропою, никого не взяв с собою.
Смерть мне! С этою судьбою жизнь мне — тягостный недуг.
Прочитали завещанье. Снова долгие стенанья.
И дает он приказанье: «В войске — черный цвет цвети.
Будем в скорби с сиротами мы молиться, и с вдовами.
Бог да сжалится над нами, и ведет его в пути».
24. Сказ о том, как вторично встретился Автандил с Тариэлем
Если месяц волоконце разовьет вдали от солнца,
Смотрит ярко он в оконце, — если ж близко, бледен свет.
Но бессолнечность для розы есть бесцветность, мгла угрозы.
Как печальны наши грезы, если милых с нами нет.
Вот, расскажет песнопенье, как тот витязь в отдаленье
Отбывает, и кипение в горьком сердце, плач и стон.
Едет, едет, обернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62