О себе!
– Вы что-то хотели просить.
– Ах, да… огромная просьба! Погода теплая, а вещи описаны. Там два дедероновых костюма…
– Исключить из описи? Подайте заявление, рас­смотрим.
Смолокуров раздраженно забарабанил пальцами: он бы турнул Маслова к такой-то матери.
Едва за ним закрылась дверь, Знаменский быстро проговорил:
– По анкете у Кудряшова нет никаких братьев.
– Да, на всякий случай я проверю, что за двойник… Довольно нагло насчет дедеронов. По-моему, до него не вполне доходит, за что посадили жену.
– Она просила сказать, за халатность – пока.
– И ты послушался? И обкладываешь ваткой этого самовлюбленного дурака? Ох, Знаменский, Знаменский!
Носился с идеей освободить до суда, а в проходной тюрьмы что-то загрустил.
Она бросилась к мужу, как… ну как бросается человек из каземата к свободе и свету? Обняла, обвилась – счас­тье до боли. На прощание обернулась, но слов к следова­телю не было и глаза незрячие.
Маслов радовался и ликовал, уводя ее на волю. Если б тем и кончилось, за эту пару можно бы не бояться. Но впереди столько всего. Маленькая, слабая, справится ли она? Хватит ли ее миловидности?
Знаменский незаметно проследил, как шли к машине. Муж придерживал ее за талию, поминутно наклонялся и целовал в волосы. Он был в дедероновом костюме.
Они уехали, Знаменский вернулся в проходную. Де­журная спросила:
– Пал Палыч, что вам приятней: поймать или выпу­стить?
– Это, Ниночка, смотря кого. Мне Кудряшова, по­жалуйста.
Вдыхая тоскливый капустный запах Бутырки, Зна­менский придирчиво перебирал подробности супружес­кой встречи. Нет, сегодня ничто не царапнуло в поведе­нии красавчика в дедероне. И тем не менее…
Кудряшов по-прежнему боек и курит «Мальборо», но к концу разговора слишком много окурков в пепельнице и с лица таки спал. Понемногу копятся в деле улики – на шаг отступает. Впрочем, еще верится ему, что заступятся, вызволят.
Пытались. После намеков «авантюриста» Капустина Знаменский ждал заступничества. И вот его посетил мужчина нечеловеческой ухоженности, словно он при­нимал ванну восемь раз на дню, а в остальное время пребывал в руках массажистов и парикмахеров. Был он директором Мосресторантреста, глаза имел всепонимающие и добрые.
Что руководитель хотел знать о неполадках в своем ведомстве – это нормально. Но слишком демонстративно он вздыхал, жалея Кудряшова. Когда Знаменский проиг­норировал вздохи, высказался более вразумительно – мол, куда бы лучше, если б выяснилось, что люди не хищениями занимались, а лишь злоупотребляли служеб­ным положением. Разумеется, лучше: и статья полегче, и без конфискации.
– Тут ведь подчас такая тонкая грань! – улыбка его была обезоруживающей.
– Разберемся, – сказал Знаменский, внимательно глядя в пустой открытый ящик стола.
Через полмесяца в высокую канцелярию пришло письмо от замминистра торговли республики. Он сетовал, что аресты среди работников ресторанов проведены без консультаций с руководством министерства. Что методы, применяемые следствием, дезорганизуют систему общепита. В заключение просил принять меры против нагнета­ния нервозности вокруг ресторанного дела низовыми милицейскими сотрудниками. То бишь Знаменским и иже с ним. Пришлось составлять объяснительную записку с приложением копий документов и допросов.
(Этот замминистра сел спустя два года за феодальные поборы с подчиненных, попался на жадности).
Кудряшов все вызывал на идеологические дискуссии. Знаменский осаживал его, не щадил:
– Вы думаете: я делал, что хотел, я сильный человек. А я считаю – слабак. Лежит мешок муки – руки дрожат, дай украду. Масло привезли – опять стащить хочется.
– Как это вы говорите… будто я простой воришка!
– Если украли очень много муки и очень много мас­ла, разве стали лучше?
Тот хлопнул себя в досаде по колену.
– Выставляете меня примитивным жуликом! А ведь сколько ума надо! Сколько мы, бывало, комбинировали да выдумывали, чтобы выходило и нам, и потребителю!
– Это наш старый спор. Есть, знаете ли, закон сохра­нения вещества. В применении к вам: если хочешь, чтобы у тебя было погуще, где-нибудь обязательно должно стать пожиже. Ладно, вернемся к сбыту «левых» пирожных и тортов. Как вы установили контакты с магазинами?
– Наш отдел сбыта получал заявки. Были свободные кондизделия – мы отправляли.
– Но почему в магазины одного-единственного торга?
– Случайность.
– А не потому, что в этом торге работает ваш брат?
– Какой еще брат? – Кудряшов хмуро почесал тол­стый нос.
– Да младший, Валентин Петрович. Не припоминае­те? Он судился за должностное преступление, когда ос­вободили, женился и взял фамилию жены. Вы – Кудря­шов, он нынче – Муратов. Припомнили?
В наступившей паузе Кудряшов все сильнее пыхтел, соображая, от кого пошла молва.
– Ага… – протянул, озлившись, – вот оно что… Ну, Иринушка, ну, лапочка! Один раз случай вместе свел, а до сих пор не забыла! Нет, скажите на милость, какой ее черт за язык тянет?! Теперь вот братана припутала. Э! – спохватился он. – Нашел кому жаловаться!
Знаменский улыбнулся.
– Обошла она вас, даю слово! Что ни скажет – все­му верите. Известное дело – баба, собой недурна, вот и растаяли. А следователь должен какой быть? На три мет­ра под землю видит, а в душе сталь!.. Нет, по-вашему, я злодей, а она невинная овечка, да? Только об меня замаралась, с детским мылом помыть – и порядочек. Да если хотите знать, иной месяц ей куш больше моего доставался! Вся между нами разница, что я расходовал на разных кошечек, а она – на одного своего кота с котятами!
Насчет кошечек – да, падок Кудряшов до женского пола. И все они у него пышнотелые, цветущие первой молодостью. Но, пожалуй, не похотлив, сами летели на огонь. Щедр он был порой с кошечками до безрассудства. Гуляй, Манька, ешь опилки, я директор лесопилки. А с женой разведен и не детолюбив: платил алименты с зарплаты – и только.
– Я Маслову не оправдываю. Куда человек тратит деньги – это кому что нравится.
– Вот наконец вы здраво рассуждаете. Но, Кудряшов, мне небезразлично, как кто пришел к преступлению. Сам искал, где плохо лежит, или втянули по слабоволию. И второе: как относится к своему прошлому – жалеет, что воровал, или жалеет, что попался. Маслова отдала деньги и ценности, а не устраивала тайников в ванной, как вы. Она…
– Думаете, все отдала? – прервал Кудряшов. – Ни в жизнь не поверю! Сережки с брильянтами отдала?
– При мне из ушей вынула.
– А золотые часы?
– Отдала.
– Три колечка?
– Да отдала, не волнуйтесь, – потешался над его усилиями Знаменский. – Поговорим лучше о вас.
– Погодите. Портсигар гравированный, по краям по изумруду, отдала?
Знаменский рад бы оглохнуть. Неужели мордой в грязь? Непохоже, что врет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12