Как забота осуществлялась на практике?
– В крем доливали воду… Вместо сливочного масла клали маргарин… В некоторое тесто полагается коньяк – лили водку… Искусственно увеличивали припек… Много способов.
Неловко ей, потупилась. Удивительное дело – пройдя кудряшовскую школу, сохранить стыд.
Когда опять осталась со Знаменским вдвоем, передо­хнула с облегчением, и все тянуло выговориться. Что ж, долго молчала – перед мужем, перед матерью, знакомы­ми. Знаменский ей не мешал.
– Наверно, был какой-то выход. Но связал он меня этими «премиями», имей, говорит, в виду, ты за них расписывалась!.. И, бывало, все разжигал. Приведет свою девицу и велит показывать, какая на ней шубка, какое белье… Я не оправдываюсь, хочу, чтобы вы поняли, до чего постепенно…
Выход у нее был один: найти другую совсем работу, где волчий билет Кудряшова не имел бы значения. Но на это нужна решительность, воля. И готовность расстаться с даровыми деньгами. Между прочим, мать у нее была продавщица. Правда, в иные времена, когда не обяза­тельно липло к рукам, да и липли-то сравнительно крохи. И все же она ее растила, она выводила в люди, отцом не пахло.
– Вы не представляете, как сначала все незаметно! Вот, например, прибегают: «Ирина Сергеевна, какао-порошок высшего сорта кончился, можно класть первый сорт?» Ладно, говорю, кладите, только побольше, чтобы мне калькуляцию не переделывать. А разве есть время проверить, сколько положат? Снова бегут: «За нами сто «эклеров», подпишите вместо них «наполеоны», на «эклеры» крема не хватает!» Одного недостача, другого совсем нет, а третьего вдруг излишек вылез. И не разберешь, когда правда, когда для отвода глаз. Понимаете?
– Я – да. А муж что-нибудь понимал?
– Ну, Коля… – улыбнулась нежно. – Вы же его видели – не от мира сего…
– Не сказал бы.
– Да что вы! Большой ребенок, – она мысли не допускала, что муж может кому-то не нравиться. – Я когда второе заявление об уходе подала, то немножко дома объяснила осторожненько. Коля и говорит: ты стала мнительная, издергалась, надо больше доверять людям… И как раз день его рождения, побежала в комиссионку – такой лежит свитер французский! А Кудряшов будто учуял: приносит двести рублей, прогрессивка, говорит, за полгода… и в мое заявление обернуты… Не устояла. До того привыкаешь покупать – это страшно!.. Ночью чего не передумаешь, а придешь на работу – все, как у людей, совещание об увеличении выпуска, в интересах потребителя, наш покупатель, борьба с ненормированными потерями, ваши соображения, товарищ Маслова. Все вроде воюем за правильные лозунги во главе с товарищем Кудряшовым…
Знаменский отключился. Он предвкушал то, что собирался сообщить. Глянул на часы и прервал:
– Ирина Сергеевна, подследственного не обязательно держать в заключении до суда. И я думаю…
Она прижала руки к груди, боясь поверить.
– Господи, неужели возможно?!
Знал, понятно, что обрадуется, но она так рассиялась, таким светом озарилась, что он и сам согрелся в ее счастливых слезах.
– Пожить дома… с Колей, с девочками… наглядеться…
Но это пока было в прожекте. Еще предстояло прота­щить через Скопина. И закавыка была не в нем, а в Смолокурове, который к Масловой не благоволил. Он увязался вместе идти по начальству и станет, разумеется, гнуть свою линию.
– Только быстро, – сказал Скопин. – Через двадцать минут ко мне пожалует делегация польской милиции.
– Вот справка по Масловой. Я думаю, можно изме­нить меру пресечения.
Скопин отодвинул записку.
– Вообще-то, арест был необходим?
– Необходим и обоснован.
– Что же изменилось?
– Маслова все рассказала. Если я что-то понимаю в людях, искренне раскаивается. Сердце у нее неважное, часто приступы. На воле следствию не помешает.
– Разрешите, товарищ полковник? – заскрипел сбо­ку Смолокуров.
– Да?
– Я – против.
– Возражения?
– Маслова – не заштатная фигура. Без нее хищения в «Ангаре» не имели бы половины того размаха. Расхити­тель ведь не карманник: украл и убежал.
– Михаил Константинович, обойдемся без пропис­ных истин.
Но Смолокуров упрям.
– Разрешите, закончу мысль. Расхитителю бежать не­куда. Надо, значит, воровать так, чтобы воруемое как бы не уменьшалось. Вот это и обеспечивала Маслова. Вагон изобретательности! Ее прозвали «наш Эдисон». Малень­кий пример. Она разработала рецептуру фирменных було­чек, на которые шло все то же самое, что на пирожные. А разница в цене – сами понимаете. Со склада продукты выписывали на булочки, отсчитывались выручкой за бу­лочки, а выпускали пирожные!
Скопин прищурился на Знаменского, в прищуре юморок.
– Однако Смолокуров нарисовал выразительный пор­трет вашей подследственной.
– У нее двое детей, Вадим Александрович, а муж… словом, он уже осведомлялся, при каком сроке заключе­ния дают развод.
– Они не ладили?
– Да нет, по-своему он очень к ней привязан. Но трясется за собственную репутацию. Карьера – прежде всего! Если Маслова проживет дома несколько месяцев, может быть, все уладится, в колонии он будет ее навещать, сохранится семья, ей будет куда вернуться.
У Смолокурова любая эмоция грозит пиджачным пу­говицам. Чуть что – он нещадно крутит пуговицу. Ну, так и есть, открутил, зажал в кулаке:
– У нас не благотворительная организация!
– Тоже верно, – вежливо согласился Скопин, стара­ясь не видеть измочаленного пучка ниток на животе оперативника. – Но я за то, чтобы следователь мог сво­бодно принимать решения. Кроме неправильных, безус­ловно. Готовьте документы на освобождение, Пал Палыч. Засим желаю здравствовать.
Он, кажется, нарочно протянул руку Смолокурову, и тому пришлось перекладывать пуговицу в левый кулак.
Вечером того же дня (казенное время истекло) Зна­менского ждал сюрприз. У двери своего кабинета он застал старшего следователя горпрокуратуры по кличке Фрайер. Меняя одну букву фамилии, кличка удачно вы­являла его пижонское нутро. Кроме пижонства, Сема Фрайер отличался самонадеянностью и высокомерием. Сталкивался с ним Знаменский и сцеплялся уже не раз – но до сих пор по мелочи.
– Добрый вечер, Пал Палыч, я вот тебя караулю, – с подозрительной любезностью произнес Фрайер.
Они были на «ты», поскольку Сема мог говорить «вы» исключительно вышестоящим. Уселся на стул Знаменс­кого, вынул из портфеля бумагу с печатями.
– Ознакомься, – из-за стола протянул бумагу, как просителю. – Мы забираем дело Рябинкина.
Тут Знаменский прямо рот раскрыл. В подобных слу­чаях из прокуратуры присылали письменное указание, и дело – через канцелярию – отвозил спецкурьер. Но чтобы старший следователь прискакал сам! Да еще пос­ле работы! Да ждал под дверью! И совсем неправдоподобно, когда все это – Сема Фрайер! Некоторое время Знаменский подержал рот открытым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12