Напрасно только людей под дождем гоняют. И мент сидит, слова лишнего не скажет. А если все-таки получится? Может, все-таки есть проход? А мент для того и сидит, чтобы после ухода римлян наручники на руках их переводчика застегнуть? Тогда все припомнят — и пленэры с ученицами, и аллею Цезарей, и переводы, и вообще… Вполне могут весь изъятый римлянами самогон в вину мне поставить!"
Гладышев снова тоскливо посмотрел в окошко, и в это время с сухим треском, переходящим в орудийный грохот, раскатился гром. Сизо-черные тучи ходили совсем низко, и римский громовержец Юпитер высматривал с небес милицейский «уазик», чтобы поразить его молнией.
Меловая гора была уже совсем близко, и Степан Николаевич явственно ощутил на своих запястьях холодные ободки наручников. Боже мой! Учитель рисования едва сдержал бьющийся в черепе извечный русский вопрос — за что?
Он откинулся на узкой скамеечке, стараясь не встречаться взглядом с равнодушным экстрасенсом. Дождь шуршаще барабанил по натянутому брезентному верху «уазика». «Господи! — мысленно застонал Степан Николаевич. — Кто же знал, что так все получится? Кто знал?» — и Гладышев принялся осторожно и незаметно для окружающих биться затылком о натянутый влажный брезент.
Глава двадцать седьмая
Дождь настроения не прибавлял. Да и о каком настроении можно было говорить, если все до нитки промокли? Сидеть бы сейчас в теплой хате или, на худой конец, в сухой казарме, так нет, надо было тащиться за десять километров от Бузулуцка ради эфемерной возможности вернуться в свое время! Опять возвращаться в пески, где свирепствуют антропофаги, опять драться за цезаря и чужие богатства, опять хоронить погибших и залечивать раны…
Это только в исторических трудах моритури де салютант цезарю. Нормальному воину умирать не хочется. Нормальному воину хочется мира, денег хочется вдоволь, семьи хочется, баб хочется, детишек и внуков на колене потетешкать хочется…
Вот и представь, читатель, с каким настроением легионеры месили жирную бузулуцкую грязь. И даже идущий впереди центурион был задумчив и угрюм. Предположим, что местные начальники были правы. И что же? Возвращаться в африканские пески? Птолемею Присту и в Бузулуцке было неплохо. Говоря откровенно, именно в Бузулуцке центурион ощутил покой и, даже можно сказать, счастье. Хороший дом, уютная женщина, прекрасные собеседники — что еще нужно мужчине, растратившему себя в боевых походах, вдоль и поперек израненному, за сорок лет ничего не заработавшему, кроме ноющих к ненастью шрамов? Уж лучше в штанах ходить, лучше хлеборобством или скотоводством заниматься, чем сложить голову в никому не нужных песках во славу цезаря, который никогда не узнает о совершенном в его честь подвиге.
Холодные струйки дождя катились по бритому лицу центуриона.
Снова раскатился в небесах гром, впереди извилисто заплясали молнии. Слева в поле стояла высокая, уже наливающаяся колосом пшеница, справа бесконечной стеной тянулась лесополоса. Рычал впереди милицейский агрегат, на котором ехало высокое районное начальство, а позади в мареве дождя оставались белые домики Бузулуцка, в которых безутешно и нешуточно рыдали оставленные легионерами женщины.
Впереди в сполохах молний и тумане дождя вставала неизвестность.
Центурион обернулся.
Лица идущих следом легионеров были мрачны, но солдаты привычно держали строй. Мало уцелело из тех, кто на шестидесяти восьми кораблях когда-то отправился к песчаным знойным берегам, кто дрался во славу цезаря и Рима; уцелевшие остатки легиона, ветераны и юнцы, месили грязь северных земель, возвращаясь в пенаты.
И в который раз центурион задал себе вопрос: чего ради?
Им сказали, что чужая им эта земля и чужды они земле этой.
Так ли это?
Сомнения мучили центуриона, сомнения мучили его солдат.
Гней Квин Мус пребывал в отчаянии, потому что он любил и оставил возлюбленную. Все доблестные победы во славу цезаря и великого Рима он бы отдал, чтобы никогда не расставаться с предметом своей любви. Старший Широков, как выяснилось, совсем не возражал против брака Гнея Квина Муса с Леночкой. «Ты, Гней, паренек правильный, — сказал он. — А что ходок, так в том беда невелика, сам по молодости лет не одну курочку пощупал да потоптал». Смысл непонятной Мусу идиомы объяснил закадычный друг Валя Аверин: «Ты, Гней, дурного не подумай, Семен тебе говорит, что в молодости сам к бабам неравнодушным был. Как говорится, по феминам шастал. Это дело молодое, а возьмешь девку за себя, станешь серьезнее, детишки пойдут, хозяйством обзаведешься. А я тебя могилки копать научу, без куска хлеба, друг Гней, не останешься!» «О Валентине, — возразил ему Гней Квин. — Дело воина убивать врагов, а не копать для них могилы». "За убивать у нас в тюрьму сажают, — сказал Аверин. — Не хочешь могилки копать, иди в менты. Самая для бывшего легионера работа! «По мне — хоть коров пасти, — пылко сказал римлянин. — Лишь бы Эллен согласилась в моем доме шерсть прясть». Аверин усмехнулся. «Будешь за коровьи хвосты держаться, — сказал он, — быстро один останешься. У нас профессия пастуха для убогих, крепкому мужику и профессия подходящая требуется». Они с Эллен уже строили семейные штаны, и Гней Квин Мус обещал возлюбленной пойти в вечернюю школу и окончить ее экстерном, да и против семейной фамилии Широков не особенно возражал. В Риме был он Гнеем Квином Мусом, а в Бузулуцке станет Геной Широковым. Неплохо звучало, совсем неплохо — Геннадий Квинтович Широков. И что гладиаторскому сироте были римские пенаты?
Ноги Гнея Квина Муса по прозвищу Челентано шли вперед, а душа оставалась далеко позади, в скрытом пеленой дождя Бузулуцке, где рыдала, уткнувшись в подоконник, Леночка.
Гней Квин Мус поднял тоскливый взгляд и встретился глазами с хмурым и полным нежелания продолжать путь взглядом центуриона.
Птолемея Приста Гней Мус уважал. Центурион в бою за спинами других не отсиживался, раненых на боле боя не бросал, славословий в адрес цезаря и начальства не высказывал. Не зря же молодые легионеры сочинили в честь таких людей, как центурион, ставшую популярной в Бузулуцке песню:
Легат, легат
О, патер легат!
Фортес фортуна ауджиуват!
(Комбат, комбат! Батяня комбат!
Не прятался ты за спины ребят!
(Вольный перевод автора с латинского).
Слава — удел немногих. Смерть чаще настигает воина в курятнике, из которого надо обязательно выбить уже никому не нужного неприятеля. Больше всего солдат погибло не в массовых сражениях, а при событиях незначительных и малозаметных историкам.
Что с того, что после твоей гибели ее воспоют поэты и воплотят в масштабных полотнах художники? Кто помнит Брюса Корнелия Сульпиция, павшего в битве при Пренесте, да и кто теперь помнит, во имя чего велась эта битва?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Гладышев снова тоскливо посмотрел в окошко, и в это время с сухим треском, переходящим в орудийный грохот, раскатился гром. Сизо-черные тучи ходили совсем низко, и римский громовержец Юпитер высматривал с небес милицейский «уазик», чтобы поразить его молнией.
Меловая гора была уже совсем близко, и Степан Николаевич явственно ощутил на своих запястьях холодные ободки наручников. Боже мой! Учитель рисования едва сдержал бьющийся в черепе извечный русский вопрос — за что?
Он откинулся на узкой скамеечке, стараясь не встречаться взглядом с равнодушным экстрасенсом. Дождь шуршаще барабанил по натянутому брезентному верху «уазика». «Господи! — мысленно застонал Степан Николаевич. — Кто же знал, что так все получится? Кто знал?» — и Гладышев принялся осторожно и незаметно для окружающих биться затылком о натянутый влажный брезент.
Глава двадцать седьмая
Дождь настроения не прибавлял. Да и о каком настроении можно было говорить, если все до нитки промокли? Сидеть бы сейчас в теплой хате или, на худой конец, в сухой казарме, так нет, надо было тащиться за десять километров от Бузулуцка ради эфемерной возможности вернуться в свое время! Опять возвращаться в пески, где свирепствуют антропофаги, опять драться за цезаря и чужие богатства, опять хоронить погибших и залечивать раны…
Это только в исторических трудах моритури де салютант цезарю. Нормальному воину умирать не хочется. Нормальному воину хочется мира, денег хочется вдоволь, семьи хочется, баб хочется, детишек и внуков на колене потетешкать хочется…
Вот и представь, читатель, с каким настроением легионеры месили жирную бузулуцкую грязь. И даже идущий впереди центурион был задумчив и угрюм. Предположим, что местные начальники были правы. И что же? Возвращаться в африканские пески? Птолемею Присту и в Бузулуцке было неплохо. Говоря откровенно, именно в Бузулуцке центурион ощутил покой и, даже можно сказать, счастье. Хороший дом, уютная женщина, прекрасные собеседники — что еще нужно мужчине, растратившему себя в боевых походах, вдоль и поперек израненному, за сорок лет ничего не заработавшему, кроме ноющих к ненастью шрамов? Уж лучше в штанах ходить, лучше хлеборобством или скотоводством заниматься, чем сложить голову в никому не нужных песках во славу цезаря, который никогда не узнает о совершенном в его честь подвиге.
Холодные струйки дождя катились по бритому лицу центуриона.
Снова раскатился в небесах гром, впереди извилисто заплясали молнии. Слева в поле стояла высокая, уже наливающаяся колосом пшеница, справа бесконечной стеной тянулась лесополоса. Рычал впереди милицейский агрегат, на котором ехало высокое районное начальство, а позади в мареве дождя оставались белые домики Бузулуцка, в которых безутешно и нешуточно рыдали оставленные легионерами женщины.
Впереди в сполохах молний и тумане дождя вставала неизвестность.
Центурион обернулся.
Лица идущих следом легионеров были мрачны, но солдаты привычно держали строй. Мало уцелело из тех, кто на шестидесяти восьми кораблях когда-то отправился к песчаным знойным берегам, кто дрался во славу цезаря и Рима; уцелевшие остатки легиона, ветераны и юнцы, месили грязь северных земель, возвращаясь в пенаты.
И в который раз центурион задал себе вопрос: чего ради?
Им сказали, что чужая им эта земля и чужды они земле этой.
Так ли это?
Сомнения мучили центуриона, сомнения мучили его солдат.
Гней Квин Мус пребывал в отчаянии, потому что он любил и оставил возлюбленную. Все доблестные победы во славу цезаря и великого Рима он бы отдал, чтобы никогда не расставаться с предметом своей любви. Старший Широков, как выяснилось, совсем не возражал против брака Гнея Квина Муса с Леночкой. «Ты, Гней, паренек правильный, — сказал он. — А что ходок, так в том беда невелика, сам по молодости лет не одну курочку пощупал да потоптал». Смысл непонятной Мусу идиомы объяснил закадычный друг Валя Аверин: «Ты, Гней, дурного не подумай, Семен тебе говорит, что в молодости сам к бабам неравнодушным был. Как говорится, по феминам шастал. Это дело молодое, а возьмешь девку за себя, станешь серьезнее, детишки пойдут, хозяйством обзаведешься. А я тебя могилки копать научу, без куска хлеба, друг Гней, не останешься!» «О Валентине, — возразил ему Гней Квин. — Дело воина убивать врагов, а не копать для них могилы». "За убивать у нас в тюрьму сажают, — сказал Аверин. — Не хочешь могилки копать, иди в менты. Самая для бывшего легионера работа! «По мне — хоть коров пасти, — пылко сказал римлянин. — Лишь бы Эллен согласилась в моем доме шерсть прясть». Аверин усмехнулся. «Будешь за коровьи хвосты держаться, — сказал он, — быстро один останешься. У нас профессия пастуха для убогих, крепкому мужику и профессия подходящая требуется». Они с Эллен уже строили семейные штаны, и Гней Квин Мус обещал возлюбленной пойти в вечернюю школу и окончить ее экстерном, да и против семейной фамилии Широков не особенно возражал. В Риме был он Гнеем Квином Мусом, а в Бузулуцке станет Геной Широковым. Неплохо звучало, совсем неплохо — Геннадий Квинтович Широков. И что гладиаторскому сироте были римские пенаты?
Ноги Гнея Квина Муса по прозвищу Челентано шли вперед, а душа оставалась далеко позади, в скрытом пеленой дождя Бузулуцке, где рыдала, уткнувшись в подоконник, Леночка.
Гней Квин Мус поднял тоскливый взгляд и встретился глазами с хмурым и полным нежелания продолжать путь взглядом центуриона.
Птолемея Приста Гней Мус уважал. Центурион в бою за спинами других не отсиживался, раненых на боле боя не бросал, славословий в адрес цезаря и начальства не высказывал. Не зря же молодые легионеры сочинили в честь таких людей, как центурион, ставшую популярной в Бузулуцке песню:
Легат, легат
О, патер легат!
Фортес фортуна ауджиуват!
(Комбат, комбат! Батяня комбат!
Не прятался ты за спины ребят!
(Вольный перевод автора с латинского).
Слава — удел немногих. Смерть чаще настигает воина в курятнике, из которого надо обязательно выбить уже никому не нужного неприятеля. Больше всего солдат погибло не в массовых сражениях, а при событиях незначительных и малозаметных историкам.
Что с того, что после твоей гибели ее воспоют поэты и воплотят в масштабных полотнах художники? Кто помнит Брюса Корнелия Сульпиция, павшего в битве при Пренесте, да и кто теперь помнит, во имя чего велась эта битва?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49