Да и ампула в стрелке не могла так быстро подействовать.
Корич стер кровь, продолжавшуюся сочиться изо рта, пошатнулся и уселся прямо в снег. Кайметов, на ходу расстегивая аптечку, бросился к другу…
Вокруг было светло от мигалок милицейских машин. Военные деловито устанавливали освещение от передвижной электростанции, милиция решительно отодвигала толпу встревоженных мужчин и женщин от овощного павильона рынка, в котором содержались задержанные в ходе облавы. Теперь герои, еще час назад чувствовавшие себя хозяевами чужих жизней, выглядели довольно жалко. Омоновцы не церемонились при задержании, физиономии и бритые головы некоторых волчат были украшены синяками и шишками. Они испуганно жались к овощным прилавкам, со страхом поглядывая на здоровенных милиционеров в масках. Подходя по одному, они безропотно выкладывали на центральный прилавок ножи, кастеты, все остальное, что еще не нашли при задержании.
Полковник молча пожал руку подошедшему Васинцову и поднял большой палец руки. Васинцов также молча передал ему видеокассету и стрельнул сигарету.
Родители получали своих отпрысков с рук на руки: сдавали деньги суровому майору в очках, сидевшему за раскладным столом, и расписывались в оплате штрафа. Многие папаши тут же брались за ремни и от души начинали несознательных наследников поучать. Особенно Васинцова удивило, что среди задержанных много девочек, почему-то в толпе у стадиона он их не заметил. Некоторые нимфетки тоже немедленно получали ремня.
— Дамочка, дамочка, отойдите, пожалуйста, в третий раз вам говорю, — устало объяснял молоденький летеха с мегафоном в руках. — Отпускаем только тех, кому меньше четырнадцати, понимаете, по закону так положено. Вашему уже давно пятнадцать.
— Но поймите меня, — чуть не плакала культурная такая дама в богатой меховой шубе, — мой Виталик, он же ребенок!
— Дамочка, ваш ребенок людей убивал, понимаете? Людей! Забивал дубиной с гвоздями незнакомых ему людей до смерти. Понимаете? Вы бы ночкой задержались с электрички последней и вас бы тоже того, понимаете? Вы же культурная дама, знаете закон, после наступления темноты все дети должны быть дома, на улице появляться в темное время только в сопровождении взрослых. За ребенком своим следить было надо, а не плакать, когда уже поздно, понимаете?
— Но мой Виталик не мог! — всхлипнула мамаша. — Он такой добрый, начитанный, он марки собирал…
— Разберемся, мамаша, разберемся с вашим филателистом, проходите. — Мент вооружился мегафоном и снова громко прокричал: — Эй, малолетки до 14 еще есть? То есть родители ихние. Подходите…
В толпе Васинцов неожиданно заметил Анну Семеновну, заспанную, закутанную в серый оренбургский платок. По всей видимости, торопясь, она надела пальтишко прямо на ночную рубашку, а валенки — на босу ногу.
— За Михаилом, хозяйка?
Анна Семеновна испуганно глянула и, по всей видимости, не узнала в высоком стройном офицере своего сегодняшнего работника. Но все же сказала:
— За ним, за Мишей, кто ж за него, сироту сердешного, еще слово замолвит?
— Лейтенант, помогите женщине, и, пожалуйста, без штрафа, — сказал Васинцов милиционеру и указал на Анну Семеновну. Лейтенант вопросительно посмотрел на Одинцова, полковник коротко кивнул. Через минуту Анна Семеновна отвешивала мощные затрещины бритому испуганному пареньку в черной куртке и высоких ботинках.
— Что же ты, ирод окаянный, со мной делаешь?! Что я твоей матери-то скажу, как вернется?!
Внезапно толпа зашевелилась, сначала раздались недоуменные возгласы, потом отдельные смешки, а через минуту все собравшиеся на станции зашлись хохотом. К Поездку вели вожака. Только теперь Васинцов разглядел его подробно, у вожака были удивительно длинные, непропорционально длинные руки, скованные за спиной наручниками и для верности перехваченные пластиковой «вязкой». Что-то еще в этих руках было не так. Заканчивались пальцы рук длинными, неровно обгрызенными когтями. Уши у него были острые и вытянутые, покрытые рыжей шерстью, лицо, залепленное тут и там пластырем, уже не казалось таким зловещим, скорее — жалким. Но главное, главное! Из разорванных сзади штанов арестованного торчал какой-то короткий, заросший шерстью отросток. Хвост!
— Так это ж Количко Виктор Дмитрич, бывший физрук в школе, тренер по боксу, — услышал Васинцов женский голос поблизости. — Его с работы выгнали за растление малолетних. Говаривали, что посадили, а он вот где. Эка его торкнуло…
— Да, Витек что-то больно на обезьяну стал смахивать, да еще с хвостом. А ведь симпатичный был мужик, — сказал еще кто-то.
Словно услышав, Количко обернулся и встретился взглядом с Васинцовым.
— Чистый чикатил, — сказал вслух капитан. — Ценный научный материал. С хвостами нам еще не попадались…
Корич сидел в вагоне-ресторане, пуская кольца дыма к потолку. Перед ним на тарелке сиротливо растопыривал в стороны ножки-крылышки цыпленок табака в крупных дробинах горошин.
— Чего не ешь, — спросил Васинцов, подсаживаясь за стол, — невкусно?
— Почему, вкусно приготовлено. Это Вазгян повара научил. Только я мяса хочу, полусырого, как в фильмах американских: «бифштекс непрожаренный, с кровью». Слушай, капитан, может, сдашь меня своим ученым? Я, кажется, крышей поехал.
— Водку пробовал?
— Не хочу водки, не лезет.
— А ты через силу попробуй. Как во время сильного бодуна, не хочешь, а надо.
— Ладно, наливай.
Корич долго собирался с духом, наконец громко выдохнул и опрокинул бесцветную жидкость в себя. Не закусывая, некоторое время молча сидел, прислушиваясь к ощущениям.
— Вроде отпускает.
— По второй? — с ходу предложил Васинцов.
Корич кивнул, уже без подготовки выпил и с аппетитом захрустел крылышком цыпленка.
— Кстати, насчет ученых, — вроде как бы между прочим сказал Васинцов, копаясь вилкой в салате. — Тут с тобой поговорить хотят насчет твоих ощущений.
— Что, командир, отдашь меня на опыты, как кролика?
— Ты же сам попросил, — пошутил Васинцов. — Не болтай ерунды. С тобой только поговорить хотят и только по поводу операции. Ты же с этим боксером рычал что-то.
— Я рычал?
— Тебе что, видео показать? Карина все подробно со своего пуза сняла.
— Потом посмотрю. И что же я… рычал?
— А хрен тебя знает? Ты-то что помнишь?
— Да не рычал я ничего. Парой слов мы с этим уродом перекинулись и все.
— Что за слова?
— Он мне говорит, мол, вали отсюда, козел, это моя территория и моя стая. А я ему; «За козла ответишь!» Тогда он орет, что порвет меня, как грелку, а я ему, мол, давай попробуй, посмотрим кто кого…
— Ты уверен, что говорил это?
— Ну да, стопудово! — Корич покончил со вторым крылом и взялся за ножку. — Хотя, ты знаешь, мне показалось, что я чувствую его мысли или… ощущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Корич стер кровь, продолжавшуюся сочиться изо рта, пошатнулся и уселся прямо в снег. Кайметов, на ходу расстегивая аптечку, бросился к другу…
Вокруг было светло от мигалок милицейских машин. Военные деловито устанавливали освещение от передвижной электростанции, милиция решительно отодвигала толпу встревоженных мужчин и женщин от овощного павильона рынка, в котором содержались задержанные в ходе облавы. Теперь герои, еще час назад чувствовавшие себя хозяевами чужих жизней, выглядели довольно жалко. Омоновцы не церемонились при задержании, физиономии и бритые головы некоторых волчат были украшены синяками и шишками. Они испуганно жались к овощным прилавкам, со страхом поглядывая на здоровенных милиционеров в масках. Подходя по одному, они безропотно выкладывали на центральный прилавок ножи, кастеты, все остальное, что еще не нашли при задержании.
Полковник молча пожал руку подошедшему Васинцову и поднял большой палец руки. Васинцов также молча передал ему видеокассету и стрельнул сигарету.
Родители получали своих отпрысков с рук на руки: сдавали деньги суровому майору в очках, сидевшему за раскладным столом, и расписывались в оплате штрафа. Многие папаши тут же брались за ремни и от души начинали несознательных наследников поучать. Особенно Васинцова удивило, что среди задержанных много девочек, почему-то в толпе у стадиона он их не заметил. Некоторые нимфетки тоже немедленно получали ремня.
— Дамочка, дамочка, отойдите, пожалуйста, в третий раз вам говорю, — устало объяснял молоденький летеха с мегафоном в руках. — Отпускаем только тех, кому меньше четырнадцати, понимаете, по закону так положено. Вашему уже давно пятнадцать.
— Но поймите меня, — чуть не плакала культурная такая дама в богатой меховой шубе, — мой Виталик, он же ребенок!
— Дамочка, ваш ребенок людей убивал, понимаете? Людей! Забивал дубиной с гвоздями незнакомых ему людей до смерти. Понимаете? Вы бы ночкой задержались с электрички последней и вас бы тоже того, понимаете? Вы же культурная дама, знаете закон, после наступления темноты все дети должны быть дома, на улице появляться в темное время только в сопровождении взрослых. За ребенком своим следить было надо, а не плакать, когда уже поздно, понимаете?
— Но мой Виталик не мог! — всхлипнула мамаша. — Он такой добрый, начитанный, он марки собирал…
— Разберемся, мамаша, разберемся с вашим филателистом, проходите. — Мент вооружился мегафоном и снова громко прокричал: — Эй, малолетки до 14 еще есть? То есть родители ихние. Подходите…
В толпе Васинцов неожиданно заметил Анну Семеновну, заспанную, закутанную в серый оренбургский платок. По всей видимости, торопясь, она надела пальтишко прямо на ночную рубашку, а валенки — на босу ногу.
— За Михаилом, хозяйка?
Анна Семеновна испуганно глянула и, по всей видимости, не узнала в высоком стройном офицере своего сегодняшнего работника. Но все же сказала:
— За ним, за Мишей, кто ж за него, сироту сердешного, еще слово замолвит?
— Лейтенант, помогите женщине, и, пожалуйста, без штрафа, — сказал Васинцов милиционеру и указал на Анну Семеновну. Лейтенант вопросительно посмотрел на Одинцова, полковник коротко кивнул. Через минуту Анна Семеновна отвешивала мощные затрещины бритому испуганному пареньку в черной куртке и высоких ботинках.
— Что же ты, ирод окаянный, со мной делаешь?! Что я твоей матери-то скажу, как вернется?!
Внезапно толпа зашевелилась, сначала раздались недоуменные возгласы, потом отдельные смешки, а через минуту все собравшиеся на станции зашлись хохотом. К Поездку вели вожака. Только теперь Васинцов разглядел его подробно, у вожака были удивительно длинные, непропорционально длинные руки, скованные за спиной наручниками и для верности перехваченные пластиковой «вязкой». Что-то еще в этих руках было не так. Заканчивались пальцы рук длинными, неровно обгрызенными когтями. Уши у него были острые и вытянутые, покрытые рыжей шерстью, лицо, залепленное тут и там пластырем, уже не казалось таким зловещим, скорее — жалким. Но главное, главное! Из разорванных сзади штанов арестованного торчал какой-то короткий, заросший шерстью отросток. Хвост!
— Так это ж Количко Виктор Дмитрич, бывший физрук в школе, тренер по боксу, — услышал Васинцов женский голос поблизости. — Его с работы выгнали за растление малолетних. Говаривали, что посадили, а он вот где. Эка его торкнуло…
— Да, Витек что-то больно на обезьяну стал смахивать, да еще с хвостом. А ведь симпатичный был мужик, — сказал еще кто-то.
Словно услышав, Количко обернулся и встретился взглядом с Васинцовым.
— Чистый чикатил, — сказал вслух капитан. — Ценный научный материал. С хвостами нам еще не попадались…
Корич сидел в вагоне-ресторане, пуская кольца дыма к потолку. Перед ним на тарелке сиротливо растопыривал в стороны ножки-крылышки цыпленок табака в крупных дробинах горошин.
— Чего не ешь, — спросил Васинцов, подсаживаясь за стол, — невкусно?
— Почему, вкусно приготовлено. Это Вазгян повара научил. Только я мяса хочу, полусырого, как в фильмах американских: «бифштекс непрожаренный, с кровью». Слушай, капитан, может, сдашь меня своим ученым? Я, кажется, крышей поехал.
— Водку пробовал?
— Не хочу водки, не лезет.
— А ты через силу попробуй. Как во время сильного бодуна, не хочешь, а надо.
— Ладно, наливай.
Корич долго собирался с духом, наконец громко выдохнул и опрокинул бесцветную жидкость в себя. Не закусывая, некоторое время молча сидел, прислушиваясь к ощущениям.
— Вроде отпускает.
— По второй? — с ходу предложил Васинцов.
Корич кивнул, уже без подготовки выпил и с аппетитом захрустел крылышком цыпленка.
— Кстати, насчет ученых, — вроде как бы между прочим сказал Васинцов, копаясь вилкой в салате. — Тут с тобой поговорить хотят насчет твоих ощущений.
— Что, командир, отдашь меня на опыты, как кролика?
— Ты же сам попросил, — пошутил Васинцов. — Не болтай ерунды. С тобой только поговорить хотят и только по поводу операции. Ты же с этим боксером рычал что-то.
— Я рычал?
— Тебе что, видео показать? Карина все подробно со своего пуза сняла.
— Потом посмотрю. И что же я… рычал?
— А хрен тебя знает? Ты-то что помнишь?
— Да не рычал я ничего. Парой слов мы с этим уродом перекинулись и все.
— Что за слова?
— Он мне говорит, мол, вали отсюда, козел, это моя территория и моя стая. А я ему; «За козла ответишь!» Тогда он орет, что порвет меня, как грелку, а я ему, мол, давай попробуй, посмотрим кто кого…
— Ты уверен, что говорил это?
— Ну да, стопудово! — Корич покончил со вторым крылом и взялся за ножку. — Хотя, ты знаешь, мне показалось, что я чувствую его мысли или… ощущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125