— Крови, правда, прилично потерял. Но это в конце концов не так уж и страшно… Дай мне сигарету.
Она прикурила сигарету и сунула мне в губы. Я домыл руки, вытер их насухо и мы прошли на кухню. За окнами была непроглядная темень. Горела низко висящая лампа под сплетенным из веревок абажуром. Ольга тоже закурила. Мы молчали. Еле слышно бормотали ночные голоса из динамиков радиоприемника.
— Нда-а… Натворила ты, голубушка, делов, — пробурчал я.
Ольга не ответила.
— Я тебе оставлю шприцы, антибиотики. Будешь ему колоть. Я подробно напишу тебе, как и что.
Я посмотрел на нее исподлобья. Я был уверен, что она со всем этим справится. Она наверняка еще не забыла, что это такое — ухаживать за больным человеком. Уколы, смена повязок и постельного белья — не могла она забыть, потому что такое как правило долго или вообще никогда не забывается.
Я тоже не забыл, как три с небольшим года тому назад тяжело и мучительно умирал чудесный человек, ее отец и мой единственный друг в их сумасшедшей дворянской семейке, с трудом меня воспринимавшей и до конца так не принявшей.
Последний месяц своей жизни он провел в нашей клинике. На дворе стоял роскошный балтийский июнь, вечерами, больше похожими на полдень в окна первого этажа лезли купы сирени, заполняя его небольшую одноместную палату одуряющим запахом неистребимой жизни и любви; я сделал ему сложнейшую и в принципе уже практически бесполезную операцию, и мне все было ясно: метастазы практически по всему кишечнику, желудку и легким. Он сам тоже о многом знал, а что не знал — о том, я думаю, легко догадывался, хотя мы ни разу и словом не обмолвились на эту тему. Играли в уже давно привычную для меня, врача, игру в поддавки. Для него же все было внове и — в первый и последний раз. Но держался он блестяще. Мы ним много беседовали, играли в шахматы, когда его не скручивала боль. Он был человек блестящей эрудиции и врожденного, удивительно чуткого такта. И в то же время он был достаточно жестким и принципиальным человеком. Он был личностью. И за месяц, который он провел у нас, мне многое стало понятно и про Ольгу, и про нас с ней — ведь характер у нее был отцовский.
А еще я воровал для него морфий в последнюю неделю его жизни, когда прописанные мной же дозы уже не помогали. И сам ему колол, обнаруживая в бездонной темноте его зрачков понимание и легкий намек на благодарность. И я себя не виню — может быть, хотя бы это чуть-чуть облегчило его чудовищно несправедливую участь.
Ольга тогда дневала и ночевала у отца в клинике, забросив все свои дела. Она худела на глазах, истончалась, пряча в глубине глаз скорбь и предчувствие неотвратимой утраты. Ее красотка-мать появлялась же лишь изредка, наездами, продуктовыми набегами, время от времени и всегда неожиданно для меня вплывая в палату, и тогда благоухание ее тягучих, будоражащих воображение духов на какое-то время вытеснял из жаркого душного воздуха палаты аромат распустившейся сирени и неистребимый запах лекарств, болезни и надвигающейся смерти.
К тому времени у нас с Ольгой все уже было кончено, но я со свойственным мне ослиным упрямством почему-то — и абсолютно напрасно — надеялся на ее возвращение. Я думал, что это несчастье снова объединит нас, или по крайней мере даст мне еще один, последний шанс, но этого, увы, не произошло. Более того, каждый день отстранял ее от меня все дальше и дальше, пока она не оказалась в совсем неразличимой дали.
И теперь мне досталась — я думаю, окончательно и бесповоротно — роль благородного и великодушного друга, бесполого ангела-хранителя, каковую роль я исправно и исполняю. Не теряя, впрочем, сумасшедшей надежды (в которой сам себе боюсь признаться) на то, что в один прекрасный день-утро-вечер произойдет невероятное чудо и все вернется на круги своя, и она вернется ко мне.
Не будет этого никогда…
Я загасил окурок. Прошел в комнату и посмотрел на парня. Он дышал неровно, но спокойно. Неслышно вошла Ольга, остановилась рядом со мной, не сводя глаз с раненого.
— Этот…тоже участвовал? — спросил я.
— Нет, — тихо и как-то печально ответила она. — Он сначала был там… Но когда все началось, он исчез… Ушел, или уехал — я толком не знаю. Я уже плохо соображала. Но он орал на них, я помню. Смутно, но помню, как он орал на них, словно спятил — он был…ну, против всего… Он и не видел ничего, наверное… Как он сейчас, Сережа?
— Особенно страшного с ним ничего не произошло. Ты его достаточно удачно саданула, — я невольно хмыкнул. — Внутри я тоже все заштопал. Легкое не задето. Но все равно радости мало, Оля. Ему нужен покой. Не двигаться, лежать. Питье, бульоны. Вообще пока что поменьше шевелиться… Крови он потерял все же много.
Ольга посмотрела на меня:
— И сколько ему так вот…лежать?
— Ну, неделю — точно. Дальше уж я посмотрю. Снимем швы, поглядим, как будет себя чувствовать. Н-да-а… Полевой лазарет. Отмочила ты, милая…
— Не пей кровь, а? Я и так вся…
— Ладно, ладно, — невесело улыбнулся я. — Все раньше надо было думать.
Я присел за стол и на листе быстро написал ей подробные инструкции. Пошел в прихожую одеваться. Надел шляпу, запахнул поплотнее пальто.
— Меряй ему температуру через каждые два-три часа, — сказал я. — Пульс, дыхание, — записывай. В общем, ты все знаешь. Если вдруг что — немедленно мне звони. В любое время суток. Завтра перед работой я обязательно к тебе заеду.
— Сегодня, — поправила она меня. — Уже сегодня, Сережа.
Я посмотрел на часы — половина первого ночи. Действительно, уже наступило сегодня.
— Заеду, посмотрю его, — продолжил я. — Звонить тебе я буду с прозвонкой: два звонка, отбой — и снова два. И по телефону, и в дверь. А то ведь наверное они — остальные, могут попытаться к тебе нагрянуть, а?
Ольга вздрогнула, поежилась. Я слегка потрепал ее по плечу — осторожно, потому что любую фамильярность она на дух не переносила.
— Ну-ну! Не надо бояться. Все уже позади.
Она порывисто обняла меня и прижалась щекой к кашемиру пальто, как будто я мог ей по-настоящему чем-то пособить. Какое там! Я себе-то не в силах помочь, и еще ей?..
— Ты… — начала было она.
— Ладно, ладно, — я легко ее отстранил. — Все только через магазин, через винный отдел. Я пошел. Спокойной ночи. Я позвоню под утро.
— Ты… Ты предупреди жену…
— Уже. Уже предупредил.
Я невесело усмехнулся и, подхватив портфель быстро вышел из ее квартиры.
Я спускался по лестнице, слыша, как она за моей спиной гремит запорами и дверной цепочкой и меня охватывала неистребимая привычная горечь очередной потери. И еще промелькнула дикая мысль — хотел бы я оказаться на месте этого парня.
Кстати, я даже не знаю, как его зовут.
Глава 20. ТРЕТИЙ.
— Ну что же он не звонит?.. Ну что же он не звонит?! — выкрикнул Виктор и вскочил с кресла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Она прикурила сигарету и сунула мне в губы. Я домыл руки, вытер их насухо и мы прошли на кухню. За окнами была непроглядная темень. Горела низко висящая лампа под сплетенным из веревок абажуром. Ольга тоже закурила. Мы молчали. Еле слышно бормотали ночные голоса из динамиков радиоприемника.
— Нда-а… Натворила ты, голубушка, делов, — пробурчал я.
Ольга не ответила.
— Я тебе оставлю шприцы, антибиотики. Будешь ему колоть. Я подробно напишу тебе, как и что.
Я посмотрел на нее исподлобья. Я был уверен, что она со всем этим справится. Она наверняка еще не забыла, что это такое — ухаживать за больным человеком. Уколы, смена повязок и постельного белья — не могла она забыть, потому что такое как правило долго или вообще никогда не забывается.
Я тоже не забыл, как три с небольшим года тому назад тяжело и мучительно умирал чудесный человек, ее отец и мой единственный друг в их сумасшедшей дворянской семейке, с трудом меня воспринимавшей и до конца так не принявшей.
Последний месяц своей жизни он провел в нашей клинике. На дворе стоял роскошный балтийский июнь, вечерами, больше похожими на полдень в окна первого этажа лезли купы сирени, заполняя его небольшую одноместную палату одуряющим запахом неистребимой жизни и любви; я сделал ему сложнейшую и в принципе уже практически бесполезную операцию, и мне все было ясно: метастазы практически по всему кишечнику, желудку и легким. Он сам тоже о многом знал, а что не знал — о том, я думаю, легко догадывался, хотя мы ни разу и словом не обмолвились на эту тему. Играли в уже давно привычную для меня, врача, игру в поддавки. Для него же все было внове и — в первый и последний раз. Но держался он блестяще. Мы ним много беседовали, играли в шахматы, когда его не скручивала боль. Он был человек блестящей эрудиции и врожденного, удивительно чуткого такта. И в то же время он был достаточно жестким и принципиальным человеком. Он был личностью. И за месяц, который он провел у нас, мне многое стало понятно и про Ольгу, и про нас с ней — ведь характер у нее был отцовский.
А еще я воровал для него морфий в последнюю неделю его жизни, когда прописанные мной же дозы уже не помогали. И сам ему колол, обнаруживая в бездонной темноте его зрачков понимание и легкий намек на благодарность. И я себя не виню — может быть, хотя бы это чуть-чуть облегчило его чудовищно несправедливую участь.
Ольга тогда дневала и ночевала у отца в клинике, забросив все свои дела. Она худела на глазах, истончалась, пряча в глубине глаз скорбь и предчувствие неотвратимой утраты. Ее красотка-мать появлялась же лишь изредка, наездами, продуктовыми набегами, время от времени и всегда неожиданно для меня вплывая в палату, и тогда благоухание ее тягучих, будоражащих воображение духов на какое-то время вытеснял из жаркого душного воздуха палаты аромат распустившейся сирени и неистребимый запах лекарств, болезни и надвигающейся смерти.
К тому времени у нас с Ольгой все уже было кончено, но я со свойственным мне ослиным упрямством почему-то — и абсолютно напрасно — надеялся на ее возвращение. Я думал, что это несчастье снова объединит нас, или по крайней мере даст мне еще один, последний шанс, но этого, увы, не произошло. Более того, каждый день отстранял ее от меня все дальше и дальше, пока она не оказалась в совсем неразличимой дали.
И теперь мне досталась — я думаю, окончательно и бесповоротно — роль благородного и великодушного друга, бесполого ангела-хранителя, каковую роль я исправно и исполняю. Не теряя, впрочем, сумасшедшей надежды (в которой сам себе боюсь признаться) на то, что в один прекрасный день-утро-вечер произойдет невероятное чудо и все вернется на круги своя, и она вернется ко мне.
Не будет этого никогда…
Я загасил окурок. Прошел в комнату и посмотрел на парня. Он дышал неровно, но спокойно. Неслышно вошла Ольга, остановилась рядом со мной, не сводя глаз с раненого.
— Этот…тоже участвовал? — спросил я.
— Нет, — тихо и как-то печально ответила она. — Он сначала был там… Но когда все началось, он исчез… Ушел, или уехал — я толком не знаю. Я уже плохо соображала. Но он орал на них, я помню. Смутно, но помню, как он орал на них, словно спятил — он был…ну, против всего… Он и не видел ничего, наверное… Как он сейчас, Сережа?
— Особенно страшного с ним ничего не произошло. Ты его достаточно удачно саданула, — я невольно хмыкнул. — Внутри я тоже все заштопал. Легкое не задето. Но все равно радости мало, Оля. Ему нужен покой. Не двигаться, лежать. Питье, бульоны. Вообще пока что поменьше шевелиться… Крови он потерял все же много.
Ольга посмотрела на меня:
— И сколько ему так вот…лежать?
— Ну, неделю — точно. Дальше уж я посмотрю. Снимем швы, поглядим, как будет себя чувствовать. Н-да-а… Полевой лазарет. Отмочила ты, милая…
— Не пей кровь, а? Я и так вся…
— Ладно, ладно, — невесело улыбнулся я. — Все раньше надо было думать.
Я присел за стол и на листе быстро написал ей подробные инструкции. Пошел в прихожую одеваться. Надел шляпу, запахнул поплотнее пальто.
— Меряй ему температуру через каждые два-три часа, — сказал я. — Пульс, дыхание, — записывай. В общем, ты все знаешь. Если вдруг что — немедленно мне звони. В любое время суток. Завтра перед работой я обязательно к тебе заеду.
— Сегодня, — поправила она меня. — Уже сегодня, Сережа.
Я посмотрел на часы — половина первого ночи. Действительно, уже наступило сегодня.
— Заеду, посмотрю его, — продолжил я. — Звонить тебе я буду с прозвонкой: два звонка, отбой — и снова два. И по телефону, и в дверь. А то ведь наверное они — остальные, могут попытаться к тебе нагрянуть, а?
Ольга вздрогнула, поежилась. Я слегка потрепал ее по плечу — осторожно, потому что любую фамильярность она на дух не переносила.
— Ну-ну! Не надо бояться. Все уже позади.
Она порывисто обняла меня и прижалась щекой к кашемиру пальто, как будто я мог ей по-настоящему чем-то пособить. Какое там! Я себе-то не в силах помочь, и еще ей?..
— Ты… — начала было она.
— Ладно, ладно, — я легко ее отстранил. — Все только через магазин, через винный отдел. Я пошел. Спокойной ночи. Я позвоню под утро.
— Ты… Ты предупреди жену…
— Уже. Уже предупредил.
Я невесело усмехнулся и, подхватив портфель быстро вышел из ее квартиры.
Я спускался по лестнице, слыша, как она за моей спиной гремит запорами и дверной цепочкой и меня охватывала неистребимая привычная горечь очередной потери. И еще промелькнула дикая мысль — хотел бы я оказаться на месте этого парня.
Кстати, я даже не знаю, как его зовут.
Глава 20. ТРЕТИЙ.
— Ну что же он не звонит?.. Ну что же он не звонит?! — выкрикнул Виктор и вскочил с кресла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65