И тогда я, не выдержав этой чудовищной, осязаемо толкающей меня в грудь ненависти, этого женского неистовства, тоже заорал прямо ей в лицо:
— А ты видела дочку Игоря, сволочь?! Ты видела, что с ней сделали твои уроды? Детей-то зачем?! Ты что думаешь — ты лучше нас? Да ты такая же! Точно такая же сволочь и гнида! Только к тому же еще и оттраханная тремя мужиками сразу!..
Я резко оттолкнул ее от себя и повернулся к двери, нащупывая собачку замка.
Глава 18. ПАЛАЧ.
До меня не сразу дошел смысл того, что он на одном дыхании выплюнул мне прямо в лицо. А когда дошел, то на меня нахлынула какая-то мутная, первобытная волна невероятной злобы. Я кинулась в комнату, схватила со стола то, что первое попалась под руку и рванулась назад, в прихожую, где он неумело возился с дверным замком. Кажется, я стонала. Не помню.
И, выбежав в прихожую, я с размаха всадила бронзовый нож для разрезания бумаг прямо ему под правую лопатку. Мелькнуло мимолетное удивление: нож вошел легко, с едва слышным противным сухим хрустом.
От моего удара его бросило вперед и он звонко стукнулся лбом о дверную филенку. А выдернувшийся по инерции нож остался у меня в руке. Он отпустил замок. Из небольшой дырки в куртке несильно выплеснулась и потекла по черной хромированной коже куртки кровь. Она была ослепительно алой и блестящей. Она была настоящей.
А потом он повернулся ко мне — медленно, медленно — и так же медленно, ко мне лицом, пополз вниз по двери. Не отрывая от меня взгляда, он очутился на полу и тихо сказал, почему-то грустно улыбнувшись:
— Эх ты, дурочка… Боже мой, какая же ты дурочка…
И закрыл глаза, и голова его бессильно свесилась на грудь. Он не шевелился.
На двери, там, где он проехался спиной, на блестящей белой масляной краске осталась размазанная красная полоса. Словно кто-то только что начал перекрашивать дверь, попробовал-попробовал колер, да и бросил это никчемное занятие.
Я попятилась; кажется, я что-то пыталась произнести. Губы у меня онемели и во рту стало сухо и горячо. Звонко брякнул о паркетины пола выпавший у меня из руки нож.
— Господи, о, Господи, — шептала я, отступая. — Что же я наделала?..
Я зачем-то побежала на цыпочках на кухню, заметалась по ней, роняя табуретки, вернулась назад во внушающую мне — теперь — ужас прихожую. Я осторожно присела на корточки перед ним и пальцем осторожно тронула его за плечо:
— Эй… Эй, вы живы?..
Он приоткрыл глаза, с трудом приподнял голову. Он смотрел на меня мутным пустым взглядом, почти не узнавая. Пошевелился, попытался левой рукой залезть назад, за спину; видно, хотел дотянуться до того места, куда вошел нож. Скривился от боли и прошептал:
— Помоги…
Я подхватила под руки его тяжелое, непослушное тело, приподняла, поволокла из прихожей в кабинет. Он пытался помогать мне, слабо отталкиваясь от пола ногами. Он ворочался, как пьяный, как пробитый острым гарпуном глянцево-черно-красный морской краб.
— Бинт… У тебя… В доме есть бинт? — прохрипел он.
— Да… Да! Конечно есть!
Я отпустила его, помчалась на кухню. Когда я вернулась с бинтами и тампонами, он уже стянул с себя свою кожаную куртку, пытался вылезти из свитера. Он сидел, привалившись здоровым боком к дивану. Светло-синяя подкладка куртки потемнела, она была вся пропитана кровью. Когда он попытался стянуть свитер, то заскрипел зубами от боли. Откинулся назад. Лицо его прямо на глазах становилось землисто-серого цвета, покрывалось мелким потом, будто он только что вынырнул из-под воды.
— Разрезай…к матери… Разрезай, — прошептал он.
Я выхватила из ящика серванта большие портновские ножницы и торопясь, дрожащими руками стала кромсать свитер прямо вместе с рубашкой, обнажая его бок и спину. Куски ткани, набухшие от крови, влажно шлепались на пол. Он повернулся чуть на бок и я увидела рану. Она была небольшая и выглядела, словно обычный порез с припухшими синеватыми краями. Но из этого пореза по-прежнему толчками выбрасывалась кровь. В крови были и спина, и джинсы, словно кто-то вылил на него бутылку липкого красного десертного вина.
— Бинтуй, что смотришь?..
Я стала заматывать его, положив на рану несколько тампонов. И тампоны, и бинты сразу же набухали, темнели от терпко пахнущей крови. Но я продолжала, стоя перед ним на коленях, лихорадочно быстро обматывать его бинтами.
Наконец зубами я разодрала край бинта и кое-как завязала концы. Он откинулся, уронил голову на сиденье дивана. Посмотрел на меня и хотел что-то сказать, но не успел. Зрачки у него закатились и голова бессильно упала набок.
— Ты что? — схватила я его за плечо. — Ты что?.. Не умирай, слышишь?!
Я затрясла его за плечи, затормошила. Голова его безвольно моталась из стороны в сторону. Я схватила его, с трудом приподняла. Заволокла на диван и уложила почти поперек, на большее сил не хватило — ноги его свешивались вниз. Он лежал ничком и я, косясь на темное-красное пятно, расплывавшееся на белизне бинтов, подскочила к телефону и стала лихорадочно нажимать кнопки. Палец у меня плясал, не попадая на нужные цифры. Но все же я набрала тот единственный номер телефона, который мог его и меня спасти.
В трубке послышались длинные гудки. А потом грудной женский голос сказал неторопливо и вежливо:
— Я слушаю вас…
Глава 19. ДРУГ.
Я стянул с рук испачканные кровью резиновые перчатки и раздраженно швырнул их в пластмассовый тазик, стоящий на табурете рядом с диваном. В тазу валялись окровавленные тампоны, перепачканные зажимы и зонды. Потом я склонился к лежащему ничком на диване раненому. Он был раздет догола, прикрыт простыней, в которой, в прорезанном неровном окошке виднелась уже зашитая и обработанная мной рана. Я пощупал у него пульс. Ничего страшного: вялый, но наполнение нормальное.
Он пока что еще был без сознания.
В ее кабинете ярко горели все лампы. Они давали резкий, беспощадно белый свет.
Я сдернул с него испятнанную кровью простыню, скомкал, бросил в тазик.
— Унеси все это, — показал я Ольге на таз.
Она безропотно подхватила таз и вышла из кабинета. С кухни донеслось позвякивание и шум идущей из крана воды. Я быстро — вроде не разучился еще, руки действовали автоматически, хотя я уж и забыл, когда в последний раз этим делом занимался, — перебинтовал его.
Да, действительно не разучился.
Я укрыл его новой чистой простынкой и верблюжьим лохматым одеялом. Потом как попало побросал в портфель свои перепачканные кровью хирургические побрякушки, — дома разберусь, — и пошел в ванную. Включил там свет и начал намыливать руки. Пышная пена хлопьями падала в раковину. Я откашлялся, сплюнул. Посмотрел в зеркало над раковиной. За моей спиной в дверях ванной стояла Ольга.
— Ну…ну как он, Сережа? — тихо спросила она.
— Жить будет, — усмехнулся я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— А ты видела дочку Игоря, сволочь?! Ты видела, что с ней сделали твои уроды? Детей-то зачем?! Ты что думаешь — ты лучше нас? Да ты такая же! Точно такая же сволочь и гнида! Только к тому же еще и оттраханная тремя мужиками сразу!..
Я резко оттолкнул ее от себя и повернулся к двери, нащупывая собачку замка.
Глава 18. ПАЛАЧ.
До меня не сразу дошел смысл того, что он на одном дыхании выплюнул мне прямо в лицо. А когда дошел, то на меня нахлынула какая-то мутная, первобытная волна невероятной злобы. Я кинулась в комнату, схватила со стола то, что первое попалась под руку и рванулась назад, в прихожую, где он неумело возился с дверным замком. Кажется, я стонала. Не помню.
И, выбежав в прихожую, я с размаха всадила бронзовый нож для разрезания бумаг прямо ему под правую лопатку. Мелькнуло мимолетное удивление: нож вошел легко, с едва слышным противным сухим хрустом.
От моего удара его бросило вперед и он звонко стукнулся лбом о дверную филенку. А выдернувшийся по инерции нож остался у меня в руке. Он отпустил замок. Из небольшой дырки в куртке несильно выплеснулась и потекла по черной хромированной коже куртки кровь. Она была ослепительно алой и блестящей. Она была настоящей.
А потом он повернулся ко мне — медленно, медленно — и так же медленно, ко мне лицом, пополз вниз по двери. Не отрывая от меня взгляда, он очутился на полу и тихо сказал, почему-то грустно улыбнувшись:
— Эх ты, дурочка… Боже мой, какая же ты дурочка…
И закрыл глаза, и голова его бессильно свесилась на грудь. Он не шевелился.
На двери, там, где он проехался спиной, на блестящей белой масляной краске осталась размазанная красная полоса. Словно кто-то только что начал перекрашивать дверь, попробовал-попробовал колер, да и бросил это никчемное занятие.
Я попятилась; кажется, я что-то пыталась произнести. Губы у меня онемели и во рту стало сухо и горячо. Звонко брякнул о паркетины пола выпавший у меня из руки нож.
— Господи, о, Господи, — шептала я, отступая. — Что же я наделала?..
Я зачем-то побежала на цыпочках на кухню, заметалась по ней, роняя табуретки, вернулась назад во внушающую мне — теперь — ужас прихожую. Я осторожно присела на корточки перед ним и пальцем осторожно тронула его за плечо:
— Эй… Эй, вы живы?..
Он приоткрыл глаза, с трудом приподнял голову. Он смотрел на меня мутным пустым взглядом, почти не узнавая. Пошевелился, попытался левой рукой залезть назад, за спину; видно, хотел дотянуться до того места, куда вошел нож. Скривился от боли и прошептал:
— Помоги…
Я подхватила под руки его тяжелое, непослушное тело, приподняла, поволокла из прихожей в кабинет. Он пытался помогать мне, слабо отталкиваясь от пола ногами. Он ворочался, как пьяный, как пробитый острым гарпуном глянцево-черно-красный морской краб.
— Бинт… У тебя… В доме есть бинт? — прохрипел он.
— Да… Да! Конечно есть!
Я отпустила его, помчалась на кухню. Когда я вернулась с бинтами и тампонами, он уже стянул с себя свою кожаную куртку, пытался вылезти из свитера. Он сидел, привалившись здоровым боком к дивану. Светло-синяя подкладка куртки потемнела, она была вся пропитана кровью. Когда он попытался стянуть свитер, то заскрипел зубами от боли. Откинулся назад. Лицо его прямо на глазах становилось землисто-серого цвета, покрывалось мелким потом, будто он только что вынырнул из-под воды.
— Разрезай…к матери… Разрезай, — прошептал он.
Я выхватила из ящика серванта большие портновские ножницы и торопясь, дрожащими руками стала кромсать свитер прямо вместе с рубашкой, обнажая его бок и спину. Куски ткани, набухшие от крови, влажно шлепались на пол. Он повернулся чуть на бок и я увидела рану. Она была небольшая и выглядела, словно обычный порез с припухшими синеватыми краями. Но из этого пореза по-прежнему толчками выбрасывалась кровь. В крови были и спина, и джинсы, словно кто-то вылил на него бутылку липкого красного десертного вина.
— Бинтуй, что смотришь?..
Я стала заматывать его, положив на рану несколько тампонов. И тампоны, и бинты сразу же набухали, темнели от терпко пахнущей крови. Но я продолжала, стоя перед ним на коленях, лихорадочно быстро обматывать его бинтами.
Наконец зубами я разодрала край бинта и кое-как завязала концы. Он откинулся, уронил голову на сиденье дивана. Посмотрел на меня и хотел что-то сказать, но не успел. Зрачки у него закатились и голова бессильно упала набок.
— Ты что? — схватила я его за плечо. — Ты что?.. Не умирай, слышишь?!
Я затрясла его за плечи, затормошила. Голова его безвольно моталась из стороны в сторону. Я схватила его, с трудом приподняла. Заволокла на диван и уложила почти поперек, на большее сил не хватило — ноги его свешивались вниз. Он лежал ничком и я, косясь на темное-красное пятно, расплывавшееся на белизне бинтов, подскочила к телефону и стала лихорадочно нажимать кнопки. Палец у меня плясал, не попадая на нужные цифры. Но все же я набрала тот единственный номер телефона, который мог его и меня спасти.
В трубке послышались длинные гудки. А потом грудной женский голос сказал неторопливо и вежливо:
— Я слушаю вас…
Глава 19. ДРУГ.
Я стянул с рук испачканные кровью резиновые перчатки и раздраженно швырнул их в пластмассовый тазик, стоящий на табурете рядом с диваном. В тазу валялись окровавленные тампоны, перепачканные зажимы и зонды. Потом я склонился к лежащему ничком на диване раненому. Он был раздет догола, прикрыт простыней, в которой, в прорезанном неровном окошке виднелась уже зашитая и обработанная мной рана. Я пощупал у него пульс. Ничего страшного: вялый, но наполнение нормальное.
Он пока что еще был без сознания.
В ее кабинете ярко горели все лампы. Они давали резкий, беспощадно белый свет.
Я сдернул с него испятнанную кровью простыню, скомкал, бросил в тазик.
— Унеси все это, — показал я Ольге на таз.
Она безропотно подхватила таз и вышла из кабинета. С кухни донеслось позвякивание и шум идущей из крана воды. Я быстро — вроде не разучился еще, руки действовали автоматически, хотя я уж и забыл, когда в последний раз этим делом занимался, — перебинтовал его.
Да, действительно не разучился.
Я укрыл его новой чистой простынкой и верблюжьим лохматым одеялом. Потом как попало побросал в портфель свои перепачканные кровью хирургические побрякушки, — дома разберусь, — и пошел в ванную. Включил там свет и начал намыливать руки. Пышная пена хлопьями падала в раковину. Я откашлялся, сплюнул. Посмотрел в зеркало над раковиной. За моей спиной в дверях ванной стояла Ольга.
— Ну…ну как он, Сережа? — тихо спросила она.
— Жить будет, — усмехнулся я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65