Но я не имела права прийти к моему тяжелобольному любимому. Вот где наконец меня настигла тень Марион.
Не знаю, как я пережила этот день. Я знала только одно: мне нельзя ехать в Брайтон. Ричард болен, очень болен, и я должна находиться поблизости от него, в Лондоне.
Я послала телеграмму Уокерам с извинениями и еще одну – Кэтлин, с объяснением причины моего отсутствия.
А потом я начала ждать. Час за часом я беспокойно слонялась по квартире, почти не замечая времени, все мои мысли были сосредоточены на Ричарде. Первая волна смятения прошла, после всего пережитого я испытывала лишь апатию.
Я ничего не могла предпринять, могла лишь регулярно звонить в больницу и хотя бы таким образом убеждаться, что Ричард жив.
Я пошла в цветочный магазин, выбрала несколько красных роз и послала их в больницу. В букет я вложила записку. Но и тут мне пришлось соблюдать осторожность. Я не осмеливалась написать то, что хотела… сказать ему, что каждой клеточкой своего тела чувствую его боль и люблю больше всех на свете. Я написала всего два слова: «От Джона».
Только он один поймет, что под этим именем скрываюсь я, его Роза-Линда. Даже если Марион будет там, когда принесут цветы, она подумает, что они от кого-нибудь из друзей, и не обратит особого внимания.
В тот вечер я не могла ни спать, ни есть.
До десяти часов вечера я трижды звонила в больницу, потом звонить было бесполезно. Каждый раз я получала один и тот же ответ:
– Учитывая перенесенную операцию, мистер Каррингтон-Эш чувствует себя удовлетворительно.
Обычная в таких случаях осторожная, ни к чему не обязывающая информация. Но я хотела знать больше. Дали ему снотворное или он мучается от боли и не спит?..
Всю ночь я, как в лихорадке, металась на постели, меня приводили в ужас картины, которые рисовало мое воспаленное воображение.
До рассвета я не сомкнула глаз. Лежать я больше не могла и встала. Голова болела, веки отяжелели и опухли. Я выпила чаю и, собрав все терпение, решила дождаться утра и позвонить в больницу. Я знала, что так рано звонить нельзя.
Но я была не в силах ждать дольше чем до половины восьмого. Набрала номер и, держа трубку дрожащей рукой, стала ждать.
Ответила ночная сестра, ее слова хотя бы на время избавили меня от этого ужасного волнения. Мистер Каррингтон-Эш провел ночь плохо, но иного вряд ли можно было ожидать.
Я не осмелилась задавать слишком много вопросов. В этот Миг мне было тяжелее всего – только бы не броситься на Кавендиш-сквер и не попытаться увидеть его.
Когда в то утро я добралась до дома доктора Кейн-Мартина, мне было совсем плохо. Увидев его, я поняла, что должна поговорить с ним о Ричарде. Я никогда не обсуждала с Кейн-Мартином моих личных дел; хотя он прекрасно ко мне относился и я много лет проработала у него, отношения у нас были официальные.
Но в то утро я была очень огорчена и поэтому сказала, что очень беспокоюсь об одном человеке, которого забрали в больницу с аппендицитом и у него уже начался перитонит. Мне хотелось узнать мнение доктора о шансах этого человека.
Кейн-Мартин очень по-доброму посмотрел на меня.
– На вас прямо лица нет. Бедная девочка. Скажите, пожалуйста… – Тут он начал задавать мне вопросы, на которые я не могла ответить, потому что ничего не знала о неожиданной болезни Ричарда.
Я присела около доктора и неожиданно расплакалась – наверное, от переутомления.
Кейн-Мартин был очень добр ко мне, заставил выпить виски с содовой и успокаивал, как мог.
Конечно, сказал он, у Ричарда была серьезная операция, но ему будут вводить какое-то новое лекарство, ведь он" находится в лучшей больнице Лондона. А что касается Кеннета Каулдера, то, по его словам, мой друг попал к одному из лучших хирургов. Доктор говорил и говорил, и наконец я стала понемногу успокаиваться. Кейн-Мартин сел за стол и с улыбкой посмотрел на меня.
– Это какой-нибудь молодой человек, который завоевал ваше сердце? Неужели я скоро останусь без моей прекрасной помощницы?
Я закрыла глаза, покачала головой и с горечью ответила:
– Нет, доктор, этого вы можете не опасаться.
Он хотел, чтобы я пошла домой, но я отказалась. Работа хоть немного отвлекала меня.
Думаю, в тот день я не совсем понимала, что делаю, потому что во время обеда я пошла на Кавендиш-сквер и встала в нескольких метрах от больницы. Я безнадежно смотрела на окна, с трудом удерживаясь от того, чтобы не открыть дверь больницы и не устремиться на поиски Ричарда. Наконец, взяв себя в руки, я решила, что пора возвращаться. Но не успела я подумать об этом, как на дороге появился длинный, блестящий «роллс-ройс», который вскоре подъехал к дверям больницы. Я замерла, прижав руку к губам, меня бросило в дрожь. Стоял теплый, даже жаркий день, но меня трясло как от ледяного пронизывающего ветра.
Это был «роллс-ройс» Каррингтон-Эшей. Я узнала Денкса, их шофера, хотя с тех пор, как я видела его в последний раз, прошло больше четырех лет. Я была в оцепенении и не могла двинуться с места, ожидал, когда же наконец покажется Марион.
Да, это она… Выйдя из машины, она разговаривала с Денксом. Эта женщина, которая была для Ричарда всем и ничем. Женщина, на месте которой должна бы быть я!
Она выглядела так же, как на своих фотографиях, даже еще красивее. Такая изящная, хрупкая, элегантная.
Марион быстро поднялась по ступеням, ее впустили, и она скрылась из глаз.
Я повернулась и почти побежала прочь. Сердце стучало так бешено, что я совсем запыхалась. Марион пошла навестить Ричарда. Она имела на это право. Никто никогда не узнает, как я страдала в тот день. Даже ты, Ричард. Но последней каплей, переполнившей чашу моих страданий, была Марион, которая вошла в двери больницы.
4
Ричард жив!
Благодарение Господу, что я могу написать эти строки. Прошло еще сорок восемь мучительных часов ожидания, и я услышала:
– Мистер Каррингтон-Эш чувствует себя немного лучше.
На четвертый день после операции я получила от него записку, всего несколько строк, нацарапанных на клочке бумаги. Я распечатала конверт, и душа моя запела от радости, когда я прочитала:
«Моя Роза-Линда! Ужасно обидно, что все так случилось. Это было полной неожиданностью. Не мог связаться с тобой. Боюсь, ты очень беспокоилась, но теперь я чувствую себя хорошо и постараюсь поскорее увидеться с тобой. Не могу пригласить тебя в больницу, дорогая. Марион может прийти в любую минуту, поэтому нам нельзя рисковать. Но не беспокойся больше. Чувствую себя вполне хорошо. Я люблю тебя. Береги себя, дорогая Роза-Линда».
Снова и снова я вчитывалась в строчки, которые говорили о том, что мой любимый выздоравливает. На сей раз я плакала от радости. Как это похоже на Ричарда! Он не сказал ни слова о себе и своих страданиях. И только много позже, когда мы увиделись, я узнала, как ему было больно, как отчаянно он боролся за свою жизнь в эти первые дни и ночи после операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Не знаю, как я пережила этот день. Я знала только одно: мне нельзя ехать в Брайтон. Ричард болен, очень болен, и я должна находиться поблизости от него, в Лондоне.
Я послала телеграмму Уокерам с извинениями и еще одну – Кэтлин, с объяснением причины моего отсутствия.
А потом я начала ждать. Час за часом я беспокойно слонялась по квартире, почти не замечая времени, все мои мысли были сосредоточены на Ричарде. Первая волна смятения прошла, после всего пережитого я испытывала лишь апатию.
Я ничего не могла предпринять, могла лишь регулярно звонить в больницу и хотя бы таким образом убеждаться, что Ричард жив.
Я пошла в цветочный магазин, выбрала несколько красных роз и послала их в больницу. В букет я вложила записку. Но и тут мне пришлось соблюдать осторожность. Я не осмеливалась написать то, что хотела… сказать ему, что каждой клеточкой своего тела чувствую его боль и люблю больше всех на свете. Я написала всего два слова: «От Джона».
Только он один поймет, что под этим именем скрываюсь я, его Роза-Линда. Даже если Марион будет там, когда принесут цветы, она подумает, что они от кого-нибудь из друзей, и не обратит особого внимания.
В тот вечер я не могла ни спать, ни есть.
До десяти часов вечера я трижды звонила в больницу, потом звонить было бесполезно. Каждый раз я получала один и тот же ответ:
– Учитывая перенесенную операцию, мистер Каррингтон-Эш чувствует себя удовлетворительно.
Обычная в таких случаях осторожная, ни к чему не обязывающая информация. Но я хотела знать больше. Дали ему снотворное или он мучается от боли и не спит?..
Всю ночь я, как в лихорадке, металась на постели, меня приводили в ужас картины, которые рисовало мое воспаленное воображение.
До рассвета я не сомкнула глаз. Лежать я больше не могла и встала. Голова болела, веки отяжелели и опухли. Я выпила чаю и, собрав все терпение, решила дождаться утра и позвонить в больницу. Я знала, что так рано звонить нельзя.
Но я была не в силах ждать дольше чем до половины восьмого. Набрала номер и, держа трубку дрожащей рукой, стала ждать.
Ответила ночная сестра, ее слова хотя бы на время избавили меня от этого ужасного волнения. Мистер Каррингтон-Эш провел ночь плохо, но иного вряд ли можно было ожидать.
Я не осмелилась задавать слишком много вопросов. В этот Миг мне было тяжелее всего – только бы не броситься на Кавендиш-сквер и не попытаться увидеть его.
Когда в то утро я добралась до дома доктора Кейн-Мартина, мне было совсем плохо. Увидев его, я поняла, что должна поговорить с ним о Ричарде. Я никогда не обсуждала с Кейн-Мартином моих личных дел; хотя он прекрасно ко мне относился и я много лет проработала у него, отношения у нас были официальные.
Но в то утро я была очень огорчена и поэтому сказала, что очень беспокоюсь об одном человеке, которого забрали в больницу с аппендицитом и у него уже начался перитонит. Мне хотелось узнать мнение доктора о шансах этого человека.
Кейн-Мартин очень по-доброму посмотрел на меня.
– На вас прямо лица нет. Бедная девочка. Скажите, пожалуйста… – Тут он начал задавать мне вопросы, на которые я не могла ответить, потому что ничего не знала о неожиданной болезни Ричарда.
Я присела около доктора и неожиданно расплакалась – наверное, от переутомления.
Кейн-Мартин был очень добр ко мне, заставил выпить виски с содовой и успокаивал, как мог.
Конечно, сказал он, у Ричарда была серьезная операция, но ему будут вводить какое-то новое лекарство, ведь он" находится в лучшей больнице Лондона. А что касается Кеннета Каулдера, то, по его словам, мой друг попал к одному из лучших хирургов. Доктор говорил и говорил, и наконец я стала понемногу успокаиваться. Кейн-Мартин сел за стол и с улыбкой посмотрел на меня.
– Это какой-нибудь молодой человек, который завоевал ваше сердце? Неужели я скоро останусь без моей прекрасной помощницы?
Я закрыла глаза, покачала головой и с горечью ответила:
– Нет, доктор, этого вы можете не опасаться.
Он хотел, чтобы я пошла домой, но я отказалась. Работа хоть немного отвлекала меня.
Думаю, в тот день я не совсем понимала, что делаю, потому что во время обеда я пошла на Кавендиш-сквер и встала в нескольких метрах от больницы. Я безнадежно смотрела на окна, с трудом удерживаясь от того, чтобы не открыть дверь больницы и не устремиться на поиски Ричарда. Наконец, взяв себя в руки, я решила, что пора возвращаться. Но не успела я подумать об этом, как на дороге появился длинный, блестящий «роллс-ройс», который вскоре подъехал к дверям больницы. Я замерла, прижав руку к губам, меня бросило в дрожь. Стоял теплый, даже жаркий день, но меня трясло как от ледяного пронизывающего ветра.
Это был «роллс-ройс» Каррингтон-Эшей. Я узнала Денкса, их шофера, хотя с тех пор, как я видела его в последний раз, прошло больше четырех лет. Я была в оцепенении и не могла двинуться с места, ожидал, когда же наконец покажется Марион.
Да, это она… Выйдя из машины, она разговаривала с Денксом. Эта женщина, которая была для Ричарда всем и ничем. Женщина, на месте которой должна бы быть я!
Она выглядела так же, как на своих фотографиях, даже еще красивее. Такая изящная, хрупкая, элегантная.
Марион быстро поднялась по ступеням, ее впустили, и она скрылась из глаз.
Я повернулась и почти побежала прочь. Сердце стучало так бешено, что я совсем запыхалась. Марион пошла навестить Ричарда. Она имела на это право. Никто никогда не узнает, как я страдала в тот день. Даже ты, Ричард. Но последней каплей, переполнившей чашу моих страданий, была Марион, которая вошла в двери больницы.
4
Ричард жив!
Благодарение Господу, что я могу написать эти строки. Прошло еще сорок восемь мучительных часов ожидания, и я услышала:
– Мистер Каррингтон-Эш чувствует себя немного лучше.
На четвертый день после операции я получила от него записку, всего несколько строк, нацарапанных на клочке бумаги. Я распечатала конверт, и душа моя запела от радости, когда я прочитала:
«Моя Роза-Линда! Ужасно обидно, что все так случилось. Это было полной неожиданностью. Не мог связаться с тобой. Боюсь, ты очень беспокоилась, но теперь я чувствую себя хорошо и постараюсь поскорее увидеться с тобой. Не могу пригласить тебя в больницу, дорогая. Марион может прийти в любую минуту, поэтому нам нельзя рисковать. Но не беспокойся больше. Чувствую себя вполне хорошо. Я люблю тебя. Береги себя, дорогая Роза-Линда».
Снова и снова я вчитывалась в строчки, которые говорили о том, что мой любимый выздоравливает. На сей раз я плакала от радости. Как это похоже на Ричарда! Он не сказал ни слова о себе и своих страданиях. И только много позже, когда мы увиделись, я узнала, как ему было больно, как отчаянно он боролся за свою жизнь в эти первые дни и ночи после операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81