эти люди бегали взад и вперед без толку, мешая тем, кто работал. Откуда-то появилась масса машин для доставки газеты, отпечатанной неслыханным тиражом, чтобы повсюду распространить радостную весть, которая, кстати сказать, уже давно стала достоянием всего населения Англии старше трехлетнего возраста. Люди, вбегавшие и выбегавшие с пачками газет на плечах, сообщали друг другу шепотом, что среди добровольцев есть знатные особы.
Одна из машин, которые пыхтели, гудели и загромождали внутренний двор, принадлежала, по слухам, некой маркизе, предложившей свои услуги по доставке газет. Тони случайно оказался в числе тех, кто грузил эту машину, — погрузка кончилась, он отошел посмотреть, как машина уедет. Небольшая группа мужчин стояла перед автомобилем, сияя от удовольствия, которое им доставляла беседа с леди, пока какой-то желтоволосый отставной офицерик, считавший, что дело нужно делать как следует, проверял, плотно ли лежит груз. Ни на кого не глядя, леди улыбнулась, кивнула своей маленькой свите и включила зажигание. Неожиданно отчаянный вопль экс-джентльмена разнесся по двору:
— Эта проклятая сука переехала мне ногу!
Удостоверившись, что молодой человек не ранен серьезно, Тони вошел в помещение, разыскал свою шляпу и отправился домой.
По его мнению, отставной офицер выразился правильно — его вопль был вполне подходящей эпитафией для Великой Всеобщей Забастовки.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. 1927
По пути в ванную комнату Тони остановился у окна, чтобы взглянуть на свой маленький уголок февральского Лондона. Лохматое небо висело примерно на высоте трех ярдов над мокрыми крышами, а самый воздух был подобен той ткани, которую дантовский ангел в аду устало сдвигал со своего лица, как грязное покрывало. Шофер проезжавшего мимо автобуса выправил с непостижимым искусством свою заскользившую по льду грузную машину и благополучно покатил дальше. Тони рассеянно пробормотал себе под нос: «Даруй нам мир ныне, о господи, ибо только мы и сражаемся за тебя, о господи, — мы, армия Фреда Карно».
Приветствую тебя, блестящее поражение! Какая битва может сравниться с проигранной битвой, и какое дело может сравниться с проигранным делом, и какая есть иная жизнь, кроме глиняных черепков в Селинунте? Дул леденящий ветер, но я, трясясь в ознобе в холодный солнечный день, видел, как они проходили, остробородые люди, избороздившие моря и сушу. И я, трясясь в ознобе, узрел и отвергнул благодать, приносящую три процента. Дайте мне дикий сельдерей, а вы сажайте себе капусту в Бакингемшире…
В соседней комнате славный корабль Маргарит готовился к дневному плаванию, туго натягивая шелковые чулки, забирая рифы панталон, поднимая вымпел-бюстгалтер и подкрашивая помадой бушприт.
Тони отошел от окна и направился в ванную комнату. Он терпеть не мог бриться, но ванна всегда доставляла ему наслаждение — единственное уединенное место в перенаселенной Европе. Теперь все поэты сочиняют стихи в ванной — единственное время, когда они могут подумать.
Допустим, что человек в течение пятидесяти лет сбривает ежедневно один миллиметр бороды — ведь это составляет почти пятьдесят ярдов на протяжении жизни; Charlemagne, barbe fleurie ничто по сравнению с этим. Бритье, мытье, зубы, волосы, ногти — что за симфония жизни! Говорят, королева Елизавета, дожив до шестидесяти лет, устала жить и с тех пор больше не мылась. Ведь известно, что Микеланджело предостерегал своего племянника: мытье — вещь опасная. Грязный старый христианин.
Завтра никогда не бывает новым днем — мы всегда ухитряемся как-то его заложить. Или его кто-то закладывает для нас — войска продефилируют в боевом порядке в три часа утра. Сегодня — тут Тони, подогнув колени, скользнул в теплую воду; почему не все ванны делают длиной в шесть футов? — да, сегодня я прозаложил свой завтрак Гарольду и Уолтеру.
А мне не хочется видеть ни Гарольда, ни Уолтера.
Я заранее знаю, что они будут говорить, — они уже столько раз это говорили. Они будут уговаривать меня жить, как подобает мужчине, а не разыгрывать из себя дурака; будут намекать на очевидный факт, что наша семейная жизнь с Маргарит только видимость этого священного брака. Я буду пытаться втереть им очки и, конечно, ничего не скажу о Маргарит. А зачем это нужно? Ведь мы проводим вместе почти шесть месяцев в году. Почему я не постарался увильнуть от этого свидания? Да потому, что я знаю: через две недели уеду с Уотертоном в Тунис, и мне безразлично, как я протяну здесь эти дни своего изгнания.
До него долетел глухой стук захлопнувшейся входной двери. Куда это она отправилась в такую рань, или, быть может, совсем не так уж рано? Могла бы по крайней мере сказать аи revoir через замочную скважину.
Тони вылез из ванны и пошел одеваться в комнату, служившую ему спальней и кабинетом. На сегодня ванные размышления окончены. На столе лежало несколько только что распечатанных писем. Он взял одно из них и стал читать.
«Дорогой Тони, помните ли вы Эвелин? Мы виделись с вами давно-давно, в Вайн-Хаузе, когда вы были еще совсем мальчиком, так что не удивительно, если вы и забыли меня.
Смерть вашей матери была для меня большим горем. Она была такая милая женщина и так хорошо ко мне относилась.
— Дня через два я возвращаюсь в Индию. Мой муж служит там в гражданском ведомстве, а я приезжала в Англию устроить мальчиков — у меня двое чудесных мальчишек, Тони! Нужно было определить их в школу, а потом кое-что купить.
Я часто думала о том, как сложилась ваша жизнь, и недавно узнала, что вы женаты. Вы, наверное, теперь совсем взрослый, а я всегда думаю о вас как о странном, пылком мальчике, которого когда-то знала, И вот я решила повидаться с вами до отъезда. Мне только что удалось узнать ваш адрес — я, конечно, не догадалась посмотреть в телефонной книге. Не хотите ли вы и ваша жена пообедать со мной завтра в половине восьмого? Я буду очень рада, если вы придете.
Дайте мне знать.
Как странно будет снова увидеться с вами! Искренне ваша
Эвелин.
Р. S. Забыла сказать, что я остановилась в Резиденси-отеле».
Письмо было написано на листке, вырванном из простого блокнота, и числа на нем не было. Какая-то путаная и бессвязная записка; и совершенно безличная. Она чуть было не забыла дать ему свой адрес и не назвала своей новой фамилии. Как он будет искать ее? И что значит это «завтра»? Завтра — на другой день после того, как она писала, или после того, как он получит письмо. Очевидно, она не слишком пунктуальна и аккуратна.
Он стоял с письмом в руке и думал, как же ему связаться с ней. Забытая Эвелин! Рассудок его мог забыть ее, но не кровь. В сыром февральском воздухе он видел золотистый свет, проникавший сквозь желтые шторы в коридоре затихшего дома, и тело его чувствовало сладостное блаженство ее прикосновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Одна из машин, которые пыхтели, гудели и загромождали внутренний двор, принадлежала, по слухам, некой маркизе, предложившей свои услуги по доставке газет. Тони случайно оказался в числе тех, кто грузил эту машину, — погрузка кончилась, он отошел посмотреть, как машина уедет. Небольшая группа мужчин стояла перед автомобилем, сияя от удовольствия, которое им доставляла беседа с леди, пока какой-то желтоволосый отставной офицерик, считавший, что дело нужно делать как следует, проверял, плотно ли лежит груз. Ни на кого не глядя, леди улыбнулась, кивнула своей маленькой свите и включила зажигание. Неожиданно отчаянный вопль экс-джентльмена разнесся по двору:
— Эта проклятая сука переехала мне ногу!
Удостоверившись, что молодой человек не ранен серьезно, Тони вошел в помещение, разыскал свою шляпу и отправился домой.
По его мнению, отставной офицер выразился правильно — его вопль был вполне подходящей эпитафией для Великой Всеобщей Забастовки.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. 1927
По пути в ванную комнату Тони остановился у окна, чтобы взглянуть на свой маленький уголок февральского Лондона. Лохматое небо висело примерно на высоте трех ярдов над мокрыми крышами, а самый воздух был подобен той ткани, которую дантовский ангел в аду устало сдвигал со своего лица, как грязное покрывало. Шофер проезжавшего мимо автобуса выправил с непостижимым искусством свою заскользившую по льду грузную машину и благополучно покатил дальше. Тони рассеянно пробормотал себе под нос: «Даруй нам мир ныне, о господи, ибо только мы и сражаемся за тебя, о господи, — мы, армия Фреда Карно».
Приветствую тебя, блестящее поражение! Какая битва может сравниться с проигранной битвой, и какое дело может сравниться с проигранным делом, и какая есть иная жизнь, кроме глиняных черепков в Селинунте? Дул леденящий ветер, но я, трясясь в ознобе в холодный солнечный день, видел, как они проходили, остробородые люди, избороздившие моря и сушу. И я, трясясь в ознобе, узрел и отвергнул благодать, приносящую три процента. Дайте мне дикий сельдерей, а вы сажайте себе капусту в Бакингемшире…
В соседней комнате славный корабль Маргарит готовился к дневному плаванию, туго натягивая шелковые чулки, забирая рифы панталон, поднимая вымпел-бюстгалтер и подкрашивая помадой бушприт.
Тони отошел от окна и направился в ванную комнату. Он терпеть не мог бриться, но ванна всегда доставляла ему наслаждение — единственное уединенное место в перенаселенной Европе. Теперь все поэты сочиняют стихи в ванной — единственное время, когда они могут подумать.
Допустим, что человек в течение пятидесяти лет сбривает ежедневно один миллиметр бороды — ведь это составляет почти пятьдесят ярдов на протяжении жизни; Charlemagne, barbe fleurie ничто по сравнению с этим. Бритье, мытье, зубы, волосы, ногти — что за симфония жизни! Говорят, королева Елизавета, дожив до шестидесяти лет, устала жить и с тех пор больше не мылась. Ведь известно, что Микеланджело предостерегал своего племянника: мытье — вещь опасная. Грязный старый христианин.
Завтра никогда не бывает новым днем — мы всегда ухитряемся как-то его заложить. Или его кто-то закладывает для нас — войска продефилируют в боевом порядке в три часа утра. Сегодня — тут Тони, подогнув колени, скользнул в теплую воду; почему не все ванны делают длиной в шесть футов? — да, сегодня я прозаложил свой завтрак Гарольду и Уолтеру.
А мне не хочется видеть ни Гарольда, ни Уолтера.
Я заранее знаю, что они будут говорить, — они уже столько раз это говорили. Они будут уговаривать меня жить, как подобает мужчине, а не разыгрывать из себя дурака; будут намекать на очевидный факт, что наша семейная жизнь с Маргарит только видимость этого священного брака. Я буду пытаться втереть им очки и, конечно, ничего не скажу о Маргарит. А зачем это нужно? Ведь мы проводим вместе почти шесть месяцев в году. Почему я не постарался увильнуть от этого свидания? Да потому, что я знаю: через две недели уеду с Уотертоном в Тунис, и мне безразлично, как я протяну здесь эти дни своего изгнания.
До него долетел глухой стук захлопнувшейся входной двери. Куда это она отправилась в такую рань, или, быть может, совсем не так уж рано? Могла бы по крайней мере сказать аи revoir через замочную скважину.
Тони вылез из ванны и пошел одеваться в комнату, служившую ему спальней и кабинетом. На сегодня ванные размышления окончены. На столе лежало несколько только что распечатанных писем. Он взял одно из них и стал читать.
«Дорогой Тони, помните ли вы Эвелин? Мы виделись с вами давно-давно, в Вайн-Хаузе, когда вы были еще совсем мальчиком, так что не удивительно, если вы и забыли меня.
Смерть вашей матери была для меня большим горем. Она была такая милая женщина и так хорошо ко мне относилась.
— Дня через два я возвращаюсь в Индию. Мой муж служит там в гражданском ведомстве, а я приезжала в Англию устроить мальчиков — у меня двое чудесных мальчишек, Тони! Нужно было определить их в школу, а потом кое-что купить.
Я часто думала о том, как сложилась ваша жизнь, и недавно узнала, что вы женаты. Вы, наверное, теперь совсем взрослый, а я всегда думаю о вас как о странном, пылком мальчике, которого когда-то знала, И вот я решила повидаться с вами до отъезда. Мне только что удалось узнать ваш адрес — я, конечно, не догадалась посмотреть в телефонной книге. Не хотите ли вы и ваша жена пообедать со мной завтра в половине восьмого? Я буду очень рада, если вы придете.
Дайте мне знать.
Как странно будет снова увидеться с вами! Искренне ваша
Эвелин.
Р. S. Забыла сказать, что я остановилась в Резиденси-отеле».
Письмо было написано на листке, вырванном из простого блокнота, и числа на нем не было. Какая-то путаная и бессвязная записка; и совершенно безличная. Она чуть было не забыла дать ему свой адрес и не назвала своей новой фамилии. Как он будет искать ее? И что значит это «завтра»? Завтра — на другой день после того, как она писала, или после того, как он получит письмо. Очевидно, она не слишком пунктуальна и аккуратна.
Он стоял с письмом в руке и думал, как же ему связаться с ней. Забытая Эвелин! Рассудок его мог забыть ее, но не кровь. В сыром февральском воздухе он видел золотистый свет, проникавший сквозь желтые шторы в коридоре затихшего дома, и тело его чувствовало сладостное блаженство ее прикосновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151