Мореходы обогнали десяток высоких возов, груженных мешками с зерном и глиняной посудой, их неторопливо тащили рогастые серые быки. По узким мосткам перешли мелкую речушку. Несколько баб, согнувшись у воды, полоскали белье.
Впереди за высокими глиняными стенами поднимались купола деревянных церквей.
И стены были деревянные, от пожаров покрытые толстым слоем глины. Местами глина обвалилась, обнажив прогнившее дерево. Опытный глаз мореходов приметил в крепостной стене много изъянов. На ближайшей башне не было крыши, рядом с воротами стена просела и наклонилась внутрь…
Городские ворота давно открыты. У иконы пресвятые богородицы горела синяя лампада, молились ранние прохожие, звякали деньги, падая на дно большой церковной кружки. Нищие громко, нараспев призывали к милосердию.
Церковь Петра и Павла на торговой площади оказалась маленькой, деревянной. Однако приход считался богатым. Здесь молились купцы о даровании прибылей и в случае удачи расплачивались с богом щедро.
Отец Иоанн, древний старичок с изжелта-белой бородкой, приветливо принял мореходов. Остапа Секиру поп знал давно, еще с тех времен, когда тот бегал в церковь босоногим мальчишкой.
Посоветовавшись с попом, мореходы решили продать соль и барку, купить лошадей и на следующий день еще до света выехать на хутор к Остапу Секире.
— В Киеве вам делать нечего, здесь всякого народу много, — сказал на прощание поп. — А поедете, миленькие, на Белую Церковь. Смотрите, куда дорога поворачивает. Через сорок верст развилка будет: вправо дорогу возьмите. Близ леса хаты увидите да заборы, там и хутор Остапа Секиры.
Утром, еще не слышно было птичьего щебета, Степан Гурьев и Федор Шубин выехали из Киева. Они с любопытством поглядывали по сторонам. Многое казалось им необычайным, не таким, как в московских землях. Вместо елей и осины высились темные дубовые леса, вместо песков и суглинков перед глазами расстилались жирные черные земли, покрытые зеленой травой и цветами. В иных местах густо поднималась яркая зелень пшеницы, но больше всего встречались брошенные нивы, заросшие сорными травами. Ни сел, ни деревень. Изредка попадались прохожие. Встретились купцы, ехавшие в Киев. Их товары, увязанные на возах, охраняли вооруженные всадники.
На полпути слева и справа от дороги стали встречаться соломенные крыши, словно грибы, торчавшие из-под земли.
Степан подумал, что это погреба. Однако из-под крыш выбивался дым, а неподалеку резвились малые дети.
— В ямах живут, — сказал странник, бредущий в Киев, заметив удивление мореходов. — Хорошей хатой заводиться будто ни к чему: либо ляхи, либо крымцы, либо свои православные наедут, ограбят до исподнего, а хаты спалят, вот и живут люди в земле, как черви. Крышей прикроются и живут.
За крышами-грибами виднелись огороды, колодцы с высокими журавлями. И люди разглядывали мореходов, прикрывая от солнца глаза.
Вот и развилка. Мореходы повернули вправо.
Хутор был огражден высоким деревянным забором. Слуги не сразу открыли тяжелые ворота. Позвали хозяина. Остап Секира узнал Степана Гурьева, дубовые ворота со скрипом открылись, и мореходы попали в крепкие объятия казацкого атамана.
— Рад дорогим гостям. Гость в дом — бог в дом, — целуясь, приговаривал Остап.
Хозяин повел гостей к опрятному глиняному дому с высокой соломенной крышей. Справа и слева виднелись амбары, конюшни, постройки для слуг и казаков.
Через низкую дубовую дверь гости вошли в обширные сени, чисто выбеленные мелом. Здесь было полутемно, сени освещались небольшим продолговатым окном над дверью.
Степан Гурьев разглядел много всякого оружия, висевшего по стенам и стоявшего в углах. Сени разделяли дом на две половины. Хозяин распахнул правую дверь. Первое, что увидел в светлице Степан, была большая печь с запечьями и лежанками. Стены обширной светлицы были окрашены в темно-красную краску и увешаны цветистыми коврами. На коврах красовалось дорогое оружие, добытое хозяином в боях.
В красном углу под образами стоял могучий дубовый стол. По стенам — лавки, покрытые чистым рядном. Вверху вокруг стен шли деревянные полки, уставленные глиняной и серебряной посудой, кувшинами, серебряными кубками, позолоченными чарками.
Пировать с гостями пришли боевые товарищи атамана Секиры: сотники Иван Сковорода, Зиновий Зуб и четыре атаманских сына — рослые, плотные молодцы. Все выпили по большой чарке игристого меда за православное воинство, другую — за русскую церковь, третью — за Сечь Запорожскую… а дальше пошли вразнобой, кто во что горазд.
Атаман Секира и его товарищи сетовали на тяжелую жизнь. Над русскими землями, подпавшими под тяжелую руку католической церкви, нависла беда. В украинных областях по обе стороны среднего Днепра стали водворяться польские чиновники, а под их покровительством двинулась и польская шляхта. Шляхтичи приобретали украинные земли, перенося на них польское крепостное право.
Для русского дворянства право жизни и смерти над своими крестьянами, дарованное им короной, было мощным средством, толкавшим к ополячиванию.
Находиться под властью Польши было особенно выгодно могучим русским панам, державшим в своих руках богатство и власть. Русские дворяне, изменившие родине, забывали свой язык и принимали католичество.
Простой народ не хотел добровольно надеть на себя ярмо рабства. Не хотел менять религию и говорить на чужом языке. Когда терпеть унижения и издевательства больше не было сил, мужики убегали от своих панов и вливались в вольное казачество, обосновавшееся в Запорожье.
Остап Секира не хотел знать польских порядков, был прост в обращении, хранил веру предков и знал только русский язык.
— Что ни день, то все хуже и хуже, — говорил хозяин. — Мы надеялись на выборы нового короля. Думали, королем станет русский царь Федор Иванович! Но наше вельможное панство не захотело… Был бы над нами московский царь, было бы иначе.
— Государь наш христианский, — осторожно подтвердил Степан Гурьев, — богобоязненный и милосердный.
— Был я в Варшаве, когда короля нового выбирали, — вмешался сотник Зиновий Зуб. — Помню как сейчас. На поле поставили три знамени: московского царя — Мономахова шапка, австрийского эрцгерцога Максимилиана — немецкая шапка, шведского принца — сделанная из воска селедка. Под московскую шапку встало большинство людей… А дальше пошло все наперекос, и уж не знаю, как выбрали шведского принца Жигимонда. А он католик и наплодил иезуитов видимо-невидимо, дьяволов в человеческом образе…
И вот пришел черед Степану Гурьеву рассказать, почему он оказался в гостях у Остапа Секиры.
— Почему уехал из Москвы? — спросил его атаман. — Ты ведь был дьяком, большим человеком у царя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125