В тот момент ей казалось, что наступил конец. А сейчас?
Кровать легонько скрипнула, когда он, отставив чашу, ближе придвинулся к ней.
— Нам надо поговорить, Джоселин. Все то, что случилось, произошло не по нашей, а только по Божьей воле. Я сожалею, что ты лишилась радости свадебного торжества — громких поздравлений и роскошного наряда, что для женщины, конечно, очень ценно, потому что этот день остается в памяти на всю жизнь. Но я возмещу тебе эту всю мишуру сторицей. Если Монтегью откажется отдать тебе твои платья, ты получишь от меня столько серебра, что купишь наряды и получше. А твои вещи я у него выкуплю.
Джоселин засомневалась. Ее супруг владел теперь обширными поместьями, но не имел ни гроша в кармане, а ему еще надо было платить жалованье воинам.
— В моем гардеробе нет ничего ценного. Разве только несколько платьев, оставшихся мне от матери. Мне они дороги как память о ней.
Она набралась храбрости заглянуть ему в глаза.
— По правде, я не жалею, что мы провели время после брачной церемонии не за едой и выпивкой, а в скачке и в походном шатре. Мне лишь стыдно, что я предстала перед вашими друзьями в нищенском рубище им на потеху.
И тут ею овладел страх, потому что лицо его вновь стало жестким.
— Боже мой, мадам! Откуда у вас подобные мысли?
— Мой брат сказал, что идея нашей свадьбы принадлежит Ричарду де Люси и все восприняли ее как шутку. Мой отец считает, что вас принудили к заключению нашего брака и одновременно выставили дураком.
Ободренная его молчанием, Джоселин гордо вскинула подбородок.
— Вы рассчитывали заиметь в жены богатую и красивую девушку, милорд, а в конце концов получили дурнушку в одежде служанки. Какие бы слова ни были вами произнесены при венчании, я знаю, что вы недовольны подменой. Сочувствую вам…
— Неправда! Все, что сказали ваши родные, ложь — мерзостная и ядовитая! Да, признаю, был разговор о приданом вашем и вашей сестры. У вашей матери не было ничего за душой, кроме Уорфорда и земель вокруг него, населенных разбойниками, а у матери Аделизы, урожденной де Валенса, — жирный куш. Не хочу лгать вам, мадам, я торговался долго и упорно. Поступок вашей сестры помог мне в торге…
Роберт слегка умерил свой гнев.
— Но я не выставлял вас на торг, Джоселин. — Он пальцем осторожно коснулся ее щеки. — Меня никто не вынуждал жениться на вас, мадам. Называйте меня как угодно, но я выторговал себе самое драгоценное сокровище.
Она отстранилась. От его прикосновений путались мысли, а ей так необходима была сейчас ясная голова. Их отношения должны строиться если не на любви, то хотя бы на честной дружбе.
— Вам не следует говорить подобное… Сэр Джеффри неоднократно отзывался о вас как о порядочном человеке. Я предпочла бы услышать из ваших уст правду, а не лесть или утешение.
Удастся ли ей внушить Роберту, кто она и кто он? Ей очень хотелось добиться пусть горестной, но истины.
— Я не желаю, чтобы меня водили за нос, как дурочку. Доверьтесь мне, Роберт, и я ваше доверие оправдаю. Покончите с комплиментами, с фальшивой любезностью, и я тогда стану вам верным другом… уважающим вас и покорным… вернейшим из ваших друзей. В этом случае я буду уважать и вас, и себя.
Он сухо ответил ей:
— В этом случае я должен приобрести новое зеркало, в котором мы будем рассматривать нас обоих, оно единственное скажет нам правду. Поверьте, ни капли лживой лести не было в моих словах, обращенных к вам.
— Мне незачем смотреть на себя в зеркало. Я достаточно насмотрелась на свою сестрицу, чтобы понять, кто из нас первый в гонке за счастьем.
Слова, произнесенные Джоселин, словно оттолкнули Роберта. Он выпрямился, уселся на краю кровати и уставился на девушку с удивлением.
Каким порывом — ревности или гордости — вызвано это самообвинение?
Она была прекрасна, и прекрасна вдвойне, потому что не осознавала свою красоту.
С пятнадцати лет Роберт чувствовал на себе похотливые женские взгляды. Женские тела были доступны ему, потому что он был красив, богат или одерживал победы и забирал их, как добычу. Бывшая жена его слыла первой красавицей Нормандии. Он во всем был первым.
Маргарет манила его, как золото манит жадного ростовщика. Она была уверена в себе, знала, что он поддастся ее чарам и запутается в паутине ее сладостных ласк, подобно всем мужчинам, кто повстречался с ней на свою беду.
С Джоселин надо было вести себя совсем иначе, не петь ей соловьиные песни о любви, которой на свете нет, а есть лишь похоть, сопровождаемая корыстным расчетом.
— Я совсем не унижен женитьбой на вас, мадам, заверяю вас. Мысль о браке с вами осенила меня и сэра Ричарда де Люси одновременно, как только стало известно о бегстве вашей сестрицы, и я не только не возражал, а, наоборот, был доволен. Я был готов даже поступиться землями, за которые так хватается ваш папаша — ради вас, мадам. Да, разумеется, Аделиза хороша. Сначала красота ее застилает глаза всем — и уж, конечно, в первую очередь нам, мужчинам. Но мне вы желаннее, чем ваша сестра. Вы — тот темный омут, в который я хочу заглянуть. Я до сих пор держался от вас на безопасном расстоянии, но всегда хотел коснуться вас, мадам.
Де Ленгли говорил все это, а сам сжимал ее подбородок сильными пальцами и пожирал глазами ее губы, ее широкий, сейчас сурово сжатый рот.
— Ты прекрасна, как бутон розы, готовый раскрыться на заре. Тьма, как темный бархат, окружает тебя, ты наслаждаешься этой темнотой, но и жаждешь рассвета — не правда ли, дорогая? Не вздергивай так гордо свой носик, Джоселин, и разреши мне познать, как ты хороша.
Он собрал ее непослушные волосы в свою широкую ладонь и отвел их в сторону, открыв своему взгляду ее личико, лоб и виски.
— Как великолепны твои волосы… — бормотал он, — но сейчас они мешают целовать тебя. Они возбуждают греховные помыслы, но губы твои еще греховнее.
— Мой брат сказал как-то, что мои волосы жестки, как конский хвост, — прошептала Джоселин.
— Я б пожелал твоему братцу иметь коня с таким черным хвостом! Он бы унес его прямиком в ад. А еще я б с удовольствием привязал его к конскому хвосту и протащил как следует по земле.
О Боже! Он угрожает расправой ее брату, а она улыбается, слушая его. Разве всемилостивая Богоматерь простит ее? А может, простит?
— Да, конечно, твоя сестрица красива, но именно тебя я желал, Джоселин, как только увидел. И не кинжал, которым ты замахнулась на меня, был тому причиной, и не груди твои, и не грива твоя — черная и густая, — и не глаза твои колдовские и изменчивые — нет… Я понял сразу, что тебе предназначено быть моей женщиной, как бы глупо я ни вел себя до сих пор.
За окном был ясный день, а Джоселин казалось, что на небе мерцают звезды.
Она позволила Роберту поцеловать себя в губы, а потом он покрыл поцелуями ее щеки, подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Кровать легонько скрипнула, когда он, отставив чашу, ближе придвинулся к ней.
— Нам надо поговорить, Джоселин. Все то, что случилось, произошло не по нашей, а только по Божьей воле. Я сожалею, что ты лишилась радости свадебного торжества — громких поздравлений и роскошного наряда, что для женщины, конечно, очень ценно, потому что этот день остается в памяти на всю жизнь. Но я возмещу тебе эту всю мишуру сторицей. Если Монтегью откажется отдать тебе твои платья, ты получишь от меня столько серебра, что купишь наряды и получше. А твои вещи я у него выкуплю.
Джоселин засомневалась. Ее супруг владел теперь обширными поместьями, но не имел ни гроша в кармане, а ему еще надо было платить жалованье воинам.
— В моем гардеробе нет ничего ценного. Разве только несколько платьев, оставшихся мне от матери. Мне они дороги как память о ней.
Она набралась храбрости заглянуть ему в глаза.
— По правде, я не жалею, что мы провели время после брачной церемонии не за едой и выпивкой, а в скачке и в походном шатре. Мне лишь стыдно, что я предстала перед вашими друзьями в нищенском рубище им на потеху.
И тут ею овладел страх, потому что лицо его вновь стало жестким.
— Боже мой, мадам! Откуда у вас подобные мысли?
— Мой брат сказал, что идея нашей свадьбы принадлежит Ричарду де Люси и все восприняли ее как шутку. Мой отец считает, что вас принудили к заключению нашего брака и одновременно выставили дураком.
Ободренная его молчанием, Джоселин гордо вскинула подбородок.
— Вы рассчитывали заиметь в жены богатую и красивую девушку, милорд, а в конце концов получили дурнушку в одежде служанки. Какие бы слова ни были вами произнесены при венчании, я знаю, что вы недовольны подменой. Сочувствую вам…
— Неправда! Все, что сказали ваши родные, ложь — мерзостная и ядовитая! Да, признаю, был разговор о приданом вашем и вашей сестры. У вашей матери не было ничего за душой, кроме Уорфорда и земель вокруг него, населенных разбойниками, а у матери Аделизы, урожденной де Валенса, — жирный куш. Не хочу лгать вам, мадам, я торговался долго и упорно. Поступок вашей сестры помог мне в торге…
Роберт слегка умерил свой гнев.
— Но я не выставлял вас на торг, Джоселин. — Он пальцем осторожно коснулся ее щеки. — Меня никто не вынуждал жениться на вас, мадам. Называйте меня как угодно, но я выторговал себе самое драгоценное сокровище.
Она отстранилась. От его прикосновений путались мысли, а ей так необходима была сейчас ясная голова. Их отношения должны строиться если не на любви, то хотя бы на честной дружбе.
— Вам не следует говорить подобное… Сэр Джеффри неоднократно отзывался о вас как о порядочном человеке. Я предпочла бы услышать из ваших уст правду, а не лесть или утешение.
Удастся ли ей внушить Роберту, кто она и кто он? Ей очень хотелось добиться пусть горестной, но истины.
— Я не желаю, чтобы меня водили за нос, как дурочку. Доверьтесь мне, Роберт, и я ваше доверие оправдаю. Покончите с комплиментами, с фальшивой любезностью, и я тогда стану вам верным другом… уважающим вас и покорным… вернейшим из ваших друзей. В этом случае я буду уважать и вас, и себя.
Он сухо ответил ей:
— В этом случае я должен приобрести новое зеркало, в котором мы будем рассматривать нас обоих, оно единственное скажет нам правду. Поверьте, ни капли лживой лести не было в моих словах, обращенных к вам.
— Мне незачем смотреть на себя в зеркало. Я достаточно насмотрелась на свою сестрицу, чтобы понять, кто из нас первый в гонке за счастьем.
Слова, произнесенные Джоселин, словно оттолкнули Роберта. Он выпрямился, уселся на краю кровати и уставился на девушку с удивлением.
Каким порывом — ревности или гордости — вызвано это самообвинение?
Она была прекрасна, и прекрасна вдвойне, потому что не осознавала свою красоту.
С пятнадцати лет Роберт чувствовал на себе похотливые женские взгляды. Женские тела были доступны ему, потому что он был красив, богат или одерживал победы и забирал их, как добычу. Бывшая жена его слыла первой красавицей Нормандии. Он во всем был первым.
Маргарет манила его, как золото манит жадного ростовщика. Она была уверена в себе, знала, что он поддастся ее чарам и запутается в паутине ее сладостных ласк, подобно всем мужчинам, кто повстречался с ней на свою беду.
С Джоселин надо было вести себя совсем иначе, не петь ей соловьиные песни о любви, которой на свете нет, а есть лишь похоть, сопровождаемая корыстным расчетом.
— Я совсем не унижен женитьбой на вас, мадам, заверяю вас. Мысль о браке с вами осенила меня и сэра Ричарда де Люси одновременно, как только стало известно о бегстве вашей сестрицы, и я не только не возражал, а, наоборот, был доволен. Я был готов даже поступиться землями, за которые так хватается ваш папаша — ради вас, мадам. Да, разумеется, Аделиза хороша. Сначала красота ее застилает глаза всем — и уж, конечно, в первую очередь нам, мужчинам. Но мне вы желаннее, чем ваша сестра. Вы — тот темный омут, в который я хочу заглянуть. Я до сих пор держался от вас на безопасном расстоянии, но всегда хотел коснуться вас, мадам.
Де Ленгли говорил все это, а сам сжимал ее подбородок сильными пальцами и пожирал глазами ее губы, ее широкий, сейчас сурово сжатый рот.
— Ты прекрасна, как бутон розы, готовый раскрыться на заре. Тьма, как темный бархат, окружает тебя, ты наслаждаешься этой темнотой, но и жаждешь рассвета — не правда ли, дорогая? Не вздергивай так гордо свой носик, Джоселин, и разреши мне познать, как ты хороша.
Он собрал ее непослушные волосы в свою широкую ладонь и отвел их в сторону, открыв своему взгляду ее личико, лоб и виски.
— Как великолепны твои волосы… — бормотал он, — но сейчас они мешают целовать тебя. Они возбуждают греховные помыслы, но губы твои еще греховнее.
— Мой брат сказал как-то, что мои волосы жестки, как конский хвост, — прошептала Джоселин.
— Я б пожелал твоему братцу иметь коня с таким черным хвостом! Он бы унес его прямиком в ад. А еще я б с удовольствием привязал его к конскому хвосту и протащил как следует по земле.
О Боже! Он угрожает расправой ее брату, а она улыбается, слушая его. Разве всемилостивая Богоматерь простит ее? А может, простит?
— Да, конечно, твоя сестрица красива, но именно тебя я желал, Джоселин, как только увидел. И не кинжал, которым ты замахнулась на меня, был тому причиной, и не груди твои, и не грива твоя — черная и густая, — и не глаза твои колдовские и изменчивые — нет… Я понял сразу, что тебе предназначено быть моей женщиной, как бы глупо я ни вел себя до сих пор.
За окном был ясный день, а Джоселин казалось, что на небе мерцают звезды.
Она позволила Роберту поцеловать себя в губы, а потом он покрыл поцелуями ее щеки, подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104