– Разве что немного худой и какой-то диковатый. Мне совершенно непонятно, зачем ты отрастил такие волосы. Сейчас ты, как никогда, похож на своего брата. Наверное, собираешься пахать и сажать капусту для своих арендаторов.
– Насколько я помню, это не уронило его в ваших глазах.
– То, что позволено Клейтону, моему второму внуку, то не позволено тебе. Герцог не должен работать наравне с арендаторами.
– А также играть на фортепиано, – пробормотал он и сделал еще один глоток.
Наконец герцогиня села, выпрямив спину и вздернув подбородок. Не отрывая взгляда от бокала с портвейном, Трей спросил:
– Почему вы приехали? И зачем привезли Эдкама?
– А ты как думаешь?
Он опять перевел взгляд на дверь и некоторое время пристально смотрел на нее, как будто мог открыть. Она все еще там – мисс Эштон – и ожидает от него знака, чтобы войти и, как солдат, начать выполнять указания. Нет, конечно. Ведь он прогнал ее? Сказал, чтобы она убиралась к дьяволу из его жизни. За что?
Просто потому, что в своей восторженности и невинности она считала, что спасла его от существования, которое хуже смерти.
Он подавил смешок и вновь отхлебнул из бокала.
Интересно, где она?
Не то чтобы она была нужна ему… Он и сам может дать отпор бабушке – всегда мог, – но теперь… Внезапно он почувствовал, что устал. Голова начала болеть, мысли путались. Ему стало трудно следить за ускользающей нитью разговора, не говоря уже о том, чтобы подобрать слова, которые успокоили бы герцогиню.
На этот раз портвейн проскользнул внутрь гораздо легче и почти не обжег горло. Салтердон даже не заметил, как откуда-то появился слуга и вновь наполнил его бокал.
– А ты как думаешь? – повторил он вопрос бабушки. – Я думаю… потому что… ты намеревалась увезти меня. И похоронить в укромном месте, как тайну, которую лучше запрятать подальше.
– Да.
– О, – портвейн выплеснулся ему на колени, и темное пятно расплылось на светло-коричневых брюках Салтердона. – Может, это вас и удивит, бабушка, но тайна уже раскрыта. Мои ровесники давно уже перестали приезжать сюда. Им непонятно мое нежелание смириться с новой ролью в жизни. Мое здоровье их тоже нисколько не волнует. Искалеченный аристократ, особенно герцог, это прекрасная тема для разговора на званом обеде – не более. Трудно оставаться спокойным, когда люди считают тебя слабоумным, – сквозь зубы процедил он, вертя в руке бокал. – Что касается вас, ваша светлость, то вы всегда были честны со мной. Я вас прощаю… как всегда. У меня ведь все равно нет другого выхода, правда?
– Если ты хочешь унаследовать мое состояние.
– Вот как, – улыбнулся он.
– Я не молодею, Трей. Последние пятнадцать лет я терпеливо ждала, когда ты вырастешь, повзрослеешь, женишься, и у тебя будут наследники. А теперь вот это. Я не могу завещать свое имущество недееспособному.
– А заперев меня в больнице, вы сможете оставить все моему более достойному брату Клейтону.
– Которому все это совершенно не нужно, – устало добавила она. – Но теперь все это не важно. Слава Богу, тебе лучше…
– Слава мисс Эштон, – вставил он и чуть дрожащей рукой отсалютовал бокалом в сторону закрытой двери.
Удивленно вскинув брови, герцогиня откинулась на спинку стула.
* * *
Все эти несколько недель Мария почти не замечала роскоши окружающей обстановки, и особенно ее спальни, поскольку любую свободную минуту посвящала Салтердону. А когда приходило время ложиться спать, она была слишком усталой, чтобы воспринимать красоту белой обшивки стен, нежных розовых занавесок и светлых ковров – все в стиле Людовика XV, – достойных самой принцессы.
Теперь, свернув только что заштопанный чулок и засунув его вместе с заплатанной нижней юбкой в свой маленький чемоданчик, Мария с грустью рассматривала все это великолепие.
Она уезжает. Герцогиня не захочет оставить внуку сиделку, которая открыто оскорбляет его. Ведь он же герцог Салтердон, черт возьми, а она сравнила его с помойной крысой. И тут некого винить, кроме самой себя. Все произошло, во-первых, из-за ее строптивости, приведшей к тому, что она нанялась на эту работу, во-вторых, из-за ее разочарования, заставившего попросить об увольнении. И последнее, но не менее важное, из-за дурного характера, не позволившего воспользоваться шансом остаться.
Она сидела на маленьком стульчике с прямой спинкой, протянув ладони к огню, и ждала.
Дверь открылась, и на пороге показалась Гертруда.
– Герцогиня желает тебя видеть.
– Отлично, – решительно сказала Мария и, гордо вскинув голову, запахнула свой потертый плащ. – Я готова.
* * *
Мария шла вдоль длинного коридора, бросая взгляды направо и налево. Она мысленно прощалась с картинами на стенах и статуэтками на столах, стараясь не отстать от быстро идущей впереди Гертруды. К ее удивлению, экономка повела ее не в гостиную и не в принадлежавшее герцогине крыло огромного дома, а вывела через парадную дверь прямо на истертые мраморные ступени, спускавшиеся к извилистой аллее. Рядом стояла карета с открытой дверцей, в которой сидели два закутанных в пледы пассажира. Воротники их плащей были подняты, шляпы надвинуты на глаза. Мария не сразу узнала герцогиню и ее внука.
– Идите сюда, – позвала старуха. – Быстрее. Во время движения я еще могу выдержать этот холод, но в неподвижности промерзну до костей.
Боже милосердный! Они так торопятся избавиться от нее, что вышвыривают из Торн Роуз, даже официально не объявив об увольнении! Но не это ее сейчас беспокоило.
Быстро – насколько это возможно – она спустилась по обледеневшим ступенькам и подбежала к экипажу. Салтердон сидел, потупив взгляд, на замшевом сиденье напротив своей бабки. Его щеки посерели от холода, губы были синими.
– Думаете, разумно увозить его в такой день, ваша светлость? – спросила Мария, не отрывая взгляда от герцогини и не поднимаясь в экипаж. – Холод усиливается, и…
– Это предложение Эдкама, – буркнула герцогиня. – Он говорит, что свежий воздух и холод должны взбодрить его и усилить сопротивляемость организма. Залезайте скорее, пока мы не замерзли до смерти.
Мария забралась в карету, опустилась на сиденье рядом с Салтердоном и поставила свой чемоданчик на пол. Нащупав плед, она плотнее завернула колени герцога.
– Вы дрожите, – ласково сказала она и сжала своими мерзнущими пальцами его одетые в перчатки руки.
Карета, запряженная гарцующими белыми меринами арабской породы, двинулась вдоль аллеи. Кучер свистел и щелкал кнутом.
– Не нужно кутать его, – сказала герцогиня. – Он не ребенок, мисс Эштон.
– Но он недостаточно здоров, чтобы выдержать такой холод, ваша светлость. Ему нужно время, чтобы окрепнуть.
Закутанная в норковый и лисий мех герцогиня посмотрела на Марию своими серыми, как окружающий их пейзаж, глазами и приподняла бровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Насколько я помню, это не уронило его в ваших глазах.
– То, что позволено Клейтону, моему второму внуку, то не позволено тебе. Герцог не должен работать наравне с арендаторами.
– А также играть на фортепиано, – пробормотал он и сделал еще один глоток.
Наконец герцогиня села, выпрямив спину и вздернув подбородок. Не отрывая взгляда от бокала с портвейном, Трей спросил:
– Почему вы приехали? И зачем привезли Эдкама?
– А ты как думаешь?
Он опять перевел взгляд на дверь и некоторое время пристально смотрел на нее, как будто мог открыть. Она все еще там – мисс Эштон – и ожидает от него знака, чтобы войти и, как солдат, начать выполнять указания. Нет, конечно. Ведь он прогнал ее? Сказал, чтобы она убиралась к дьяволу из его жизни. За что?
Просто потому, что в своей восторженности и невинности она считала, что спасла его от существования, которое хуже смерти.
Он подавил смешок и вновь отхлебнул из бокала.
Интересно, где она?
Не то чтобы она была нужна ему… Он и сам может дать отпор бабушке – всегда мог, – но теперь… Внезапно он почувствовал, что устал. Голова начала болеть, мысли путались. Ему стало трудно следить за ускользающей нитью разговора, не говоря уже о том, чтобы подобрать слова, которые успокоили бы герцогиню.
На этот раз портвейн проскользнул внутрь гораздо легче и почти не обжег горло. Салтердон даже не заметил, как откуда-то появился слуга и вновь наполнил его бокал.
– А ты как думаешь? – повторил он вопрос бабушки. – Я думаю… потому что… ты намеревалась увезти меня. И похоронить в укромном месте, как тайну, которую лучше запрятать подальше.
– Да.
– О, – портвейн выплеснулся ему на колени, и темное пятно расплылось на светло-коричневых брюках Салтердона. – Может, это вас и удивит, бабушка, но тайна уже раскрыта. Мои ровесники давно уже перестали приезжать сюда. Им непонятно мое нежелание смириться с новой ролью в жизни. Мое здоровье их тоже нисколько не волнует. Искалеченный аристократ, особенно герцог, это прекрасная тема для разговора на званом обеде – не более. Трудно оставаться спокойным, когда люди считают тебя слабоумным, – сквозь зубы процедил он, вертя в руке бокал. – Что касается вас, ваша светлость, то вы всегда были честны со мной. Я вас прощаю… как всегда. У меня ведь все равно нет другого выхода, правда?
– Если ты хочешь унаследовать мое состояние.
– Вот как, – улыбнулся он.
– Я не молодею, Трей. Последние пятнадцать лет я терпеливо ждала, когда ты вырастешь, повзрослеешь, женишься, и у тебя будут наследники. А теперь вот это. Я не могу завещать свое имущество недееспособному.
– А заперев меня в больнице, вы сможете оставить все моему более достойному брату Клейтону.
– Которому все это совершенно не нужно, – устало добавила она. – Но теперь все это не важно. Слава Богу, тебе лучше…
– Слава мисс Эштон, – вставил он и чуть дрожащей рукой отсалютовал бокалом в сторону закрытой двери.
Удивленно вскинув брови, герцогиня откинулась на спинку стула.
* * *
Все эти несколько недель Мария почти не замечала роскоши окружающей обстановки, и особенно ее спальни, поскольку любую свободную минуту посвящала Салтердону. А когда приходило время ложиться спать, она была слишком усталой, чтобы воспринимать красоту белой обшивки стен, нежных розовых занавесок и светлых ковров – все в стиле Людовика XV, – достойных самой принцессы.
Теперь, свернув только что заштопанный чулок и засунув его вместе с заплатанной нижней юбкой в свой маленький чемоданчик, Мария с грустью рассматривала все это великолепие.
Она уезжает. Герцогиня не захочет оставить внуку сиделку, которая открыто оскорбляет его. Ведь он же герцог Салтердон, черт возьми, а она сравнила его с помойной крысой. И тут некого винить, кроме самой себя. Все произошло, во-первых, из-за ее строптивости, приведшей к тому, что она нанялась на эту работу, во-вторых, из-за ее разочарования, заставившего попросить об увольнении. И последнее, но не менее важное, из-за дурного характера, не позволившего воспользоваться шансом остаться.
Она сидела на маленьком стульчике с прямой спинкой, протянув ладони к огню, и ждала.
Дверь открылась, и на пороге показалась Гертруда.
– Герцогиня желает тебя видеть.
– Отлично, – решительно сказала Мария и, гордо вскинув голову, запахнула свой потертый плащ. – Я готова.
* * *
Мария шла вдоль длинного коридора, бросая взгляды направо и налево. Она мысленно прощалась с картинами на стенах и статуэтками на столах, стараясь не отстать от быстро идущей впереди Гертруды. К ее удивлению, экономка повела ее не в гостиную и не в принадлежавшее герцогине крыло огромного дома, а вывела через парадную дверь прямо на истертые мраморные ступени, спускавшиеся к извилистой аллее. Рядом стояла карета с открытой дверцей, в которой сидели два закутанных в пледы пассажира. Воротники их плащей были подняты, шляпы надвинуты на глаза. Мария не сразу узнала герцогиню и ее внука.
– Идите сюда, – позвала старуха. – Быстрее. Во время движения я еще могу выдержать этот холод, но в неподвижности промерзну до костей.
Боже милосердный! Они так торопятся избавиться от нее, что вышвыривают из Торн Роуз, даже официально не объявив об увольнении! Но не это ее сейчас беспокоило.
Быстро – насколько это возможно – она спустилась по обледеневшим ступенькам и подбежала к экипажу. Салтердон сидел, потупив взгляд, на замшевом сиденье напротив своей бабки. Его щеки посерели от холода, губы были синими.
– Думаете, разумно увозить его в такой день, ваша светлость? – спросила Мария, не отрывая взгляда от герцогини и не поднимаясь в экипаж. – Холод усиливается, и…
– Это предложение Эдкама, – буркнула герцогиня. – Он говорит, что свежий воздух и холод должны взбодрить его и усилить сопротивляемость организма. Залезайте скорее, пока мы не замерзли до смерти.
Мария забралась в карету, опустилась на сиденье рядом с Салтердоном и поставила свой чемоданчик на пол. Нащупав плед, она плотнее завернула колени герцога.
– Вы дрожите, – ласково сказала она и сжала своими мерзнущими пальцами его одетые в перчатки руки.
Карета, запряженная гарцующими белыми меринами арабской породы, двинулась вдоль аллеи. Кучер свистел и щелкал кнутом.
– Не нужно кутать его, – сказала герцогиня. – Он не ребенок, мисс Эштон.
– Но он недостаточно здоров, чтобы выдержать такой холод, ваша светлость. Ему нужно время, чтобы окрепнуть.
Закутанная в норковый и лисий мех герцогиня посмотрела на Марию своими серыми, как окружающий их пейзаж, глазами и приподняла бровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71