Чего же вы ожидали от женщины, которую сами назвали прирожденной куртизанкой?! Ваша наглость и дерзость невероятны!
— А мне очень жаль, что такой огонь и такая страсть, скрытые где-то в глубине души, пропадают зря, крошка, растрачены впустую. Нет-нет, не пытайтесь освободиться — немного честности хоть раз в жизни не помешает, особенно между нами. Вы способны на такое?
Лицо с застывшей издевательской улыбкой нависло над ней, и Джинни попыталась отвернуться.
— О Мигель, пожалуйста! Чего еще тебе нужно от меня?
Чтобы я изображала чувства, которые давно умерли? Хочешь, чтобы продолжала играть?
— Признай правду, дорогая, да-да. Будь искренна хотя бы с собой! Ты не влюблена в капитана Реми и не стала бы флиртовать со мной! Но любила ли когда-нибудь? И вообще, способна на такое? Или не можешь забыть мужа?
— Да! — взорвалась Джинни. — Если тебе нравится изводить меня, знай, я любила его и все еще люблю! Это ты хотел знать? Это?
— Так вот в чем разгадка твоей тайны. Наверное, нужно было догадаться раньше — доказательств было хоть отбавляй. Половина мужчин в этом городе у твоих ног, а ты… влюблена в призрак. Но призрак ли он? Ты уверена?
Джинни молча уставилась на него, все больше бледнея.
Неожиданно смертельный страх охватил ее, что-то ужасное должно случиться… настолько ужасное, что вынести это нет ни сил, ни воли.
— Что это с вами? Побелели как снег! Не хотите услышать хорошие новости? — с ласковой жестокостью промурлыкал Лопес, снова переходя на вы. — Вы должны мне быть благодарны. Я так мягкосердечен, что просто не могу видеть, как страдает красивая женщина. Приготовьтесь к приятному потрясению, мадам. Ваш муж жив.
Джинни не могла отвести глаз от Лопеса, язык ей не повиновался. Только в мозгу все звучали и звучали слова Лопеса: «Ваш муж жив… жив… жив…»
Дикий, безумный вопль внезапно вырвался у Джинни — она снова начала отчаянно отбиваться, пытаясь сбросить тяжелое тело, пригвоздившее ее к подушкам.
— О Боже! Не лгите мне! Только не в этом! Зачем вы терзаете меня? Говорю же, я видела, как его расстреляли!
Взвод солдат… Я видела, видела! И молилась, чтобы Бог послал и мне смерть! Почему, почему я так слаба духом и не смогла покончить с собой?
— О нет, это было бы очень жаль — подумайте, сколько нового вы узнали об отношениях мужчин и женщин… каким радостным будет воссоединение с вашим идеалом! Только… задумчиво протянул он, — боюсь, что к этому времени от его мужества останется весьма немного. В наших тюрьмах не очень-то жалуют пособников хуаристов. Возможно, сейчас он горько жалеет, что его не расстреляли.
Глава 43
Стив Морган был жив только потому, что некогда сильное тело не хотело сдаваться. Только потому.
Он почти ничего не помнил о кошмарном, полном мук и страданий путешествии в грязном фургоне, куда его бросили скованным по рукам и ногам, когда, почти теряя сознание, он удивлялся, почему еще не умер. А потом не осталось ничего, кроме горячечной боли и лихорадочной тьмы, пронизанной судорогами мучительной атонии. Однажды его почти осенил солнечный свет, в другой раз кто-то нагнулся над ним, чьи-то пальцы коснулись скулы, усиливая муки, и Стив со стыдом услышал собственный вопль, все еще звучавший в ушах, даже когда мрак снова окутал сознание.
Позже, когда раны затянулись и Стив вновь начал воспринимать происходящее, он понял, что ужас действительности страшнее, гораздо страшнее благословенной черноты.
Он был в камере один, все еще в кандалах, руки скручены за спиной. Пол скорее всего был каменным, потому что тело Стива оледенело. Ни сесть, ни повернуться он не мог, только ползал, но в камере не хватало места, он едва умещался в узенькой клетушке.
Стив изо всех сил пытался вспомнить, что случилось, почему он оказался здесь, но был слишком слаб, и любое усилие мгновенно повергало в сон или погружало в небытие. Но однажды он увидел, как кто-то просунул оловянную тарелку через небольшую дверцу. Грубый голос окликнул:
— Если ты жив, свинья-гринго, лучше поешь!
Неожиданно он почувствовал, что зверски голоден. Пустой желудок требовал еды. Он подполз к тарелке и стал есть по-собачьи, жалея лишь о том, что порция так мала. После еды он снова спал и снова ел, и наконец за ним пришли — потащили по тускло освещенному коридору к тюремному доктору.
— Ну, так ты все-таки ожил, а, синеглазый? Хорошо, что у тебя сильное тело — раны быстро зажили.
Доктор оказался стройным молодым креолом в мундире императорской армии. Губы под тонкими усиками кривила презрительная улыбка.
— Ты должен быть благодарен мне за спасение, несчастный ублюдок, — продолжал он, ощупывая полузажившие рубцы на спине Стива. — Мог бы давно подохнуть… но придется потрудиться на серебряных рудниках — армии нужны деньги. — Он пронзительно рассмеялся:
— Должно быть, ты здорово обозлил французского полковника, который послал тебя сюда, — подумать только, хуарист с французским клеймом!
Кстати, где ты научился французскому и испанскому? Когда-нибудь обязательно расскажешь!
И потянулись дни, когда он десятки раз молил Бога послать смерть. Рудники, вырытые в самом сердце гор, представляли узкие проходы, в которых едва могли разминуться двое несчастных осужденных, посланных работать в этом проклятом Богом месте. Многие умирали. Заключенные никогда не видели солнца, не знали, что сейчас — день или ночь.
Работали они в кандалах, скованные по трое; жили в крошечных, невероятно грязных камерах.
Для Стива, сильного, гордого человека, медленное умирание, когда человек низведен до уровня животного, было хуже всякой пытки. С трусостью, ненавидимой им самим, он мечтал о смерти, только тело упорно сопротивлялось. Сначала Стив пытался восстать против невыносимых условий, в которых содержались заключенные, но постоянные избиения, карцер-одиночка, голод быстро сломили его. После многочасовой отсидки в темной дыре, где негде было ни лечь, ни встать, его вновь гнали в шахту Он молча механически взмахивал киркой, не думая, не вспоминая, не чувствуя.
Реальность стала мраком, таким же, как непроглядная тьма тюремной камеры, куда сгоняли заключенных под свист кнутов надсмотрщиков, после того как была выполнена дневная норма. Реальность стала постоянной агонией боли и злобы. Единственным выходом отсюда было переселение в могилу, и случаи самоубийства, когда заключенный ухитрялся удавиться цепями, были нередки.
Как-то доктор велел привести того, кого называл «синеглазым». Тупо задаваясь вопросом, что же он успел натворить, Стив после ужина предстал перед глазами начальства.
Резкий запах табака ударил в нос. Стиву стало плохо казалось, он вот-вот потеряет сознание.
Охранник тычком отшвырнул его к стене:
— Стой смирно, мразь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
— А мне очень жаль, что такой огонь и такая страсть, скрытые где-то в глубине души, пропадают зря, крошка, растрачены впустую. Нет-нет, не пытайтесь освободиться — немного честности хоть раз в жизни не помешает, особенно между нами. Вы способны на такое?
Лицо с застывшей издевательской улыбкой нависло над ней, и Джинни попыталась отвернуться.
— О Мигель, пожалуйста! Чего еще тебе нужно от меня?
Чтобы я изображала чувства, которые давно умерли? Хочешь, чтобы продолжала играть?
— Признай правду, дорогая, да-да. Будь искренна хотя бы с собой! Ты не влюблена в капитана Реми и не стала бы флиртовать со мной! Но любила ли когда-нибудь? И вообще, способна на такое? Или не можешь забыть мужа?
— Да! — взорвалась Джинни. — Если тебе нравится изводить меня, знай, я любила его и все еще люблю! Это ты хотел знать? Это?
— Так вот в чем разгадка твоей тайны. Наверное, нужно было догадаться раньше — доказательств было хоть отбавляй. Половина мужчин в этом городе у твоих ног, а ты… влюблена в призрак. Но призрак ли он? Ты уверена?
Джинни молча уставилась на него, все больше бледнея.
Неожиданно смертельный страх охватил ее, что-то ужасное должно случиться… настолько ужасное, что вынести это нет ни сил, ни воли.
— Что это с вами? Побелели как снег! Не хотите услышать хорошие новости? — с ласковой жестокостью промурлыкал Лопес, снова переходя на вы. — Вы должны мне быть благодарны. Я так мягкосердечен, что просто не могу видеть, как страдает красивая женщина. Приготовьтесь к приятному потрясению, мадам. Ваш муж жив.
Джинни не могла отвести глаз от Лопеса, язык ей не повиновался. Только в мозгу все звучали и звучали слова Лопеса: «Ваш муж жив… жив… жив…»
Дикий, безумный вопль внезапно вырвался у Джинни — она снова начала отчаянно отбиваться, пытаясь сбросить тяжелое тело, пригвоздившее ее к подушкам.
— О Боже! Не лгите мне! Только не в этом! Зачем вы терзаете меня? Говорю же, я видела, как его расстреляли!
Взвод солдат… Я видела, видела! И молилась, чтобы Бог послал и мне смерть! Почему, почему я так слаба духом и не смогла покончить с собой?
— О нет, это было бы очень жаль — подумайте, сколько нового вы узнали об отношениях мужчин и женщин… каким радостным будет воссоединение с вашим идеалом! Только… задумчиво протянул он, — боюсь, что к этому времени от его мужества останется весьма немного. В наших тюрьмах не очень-то жалуют пособников хуаристов. Возможно, сейчас он горько жалеет, что его не расстреляли.
Глава 43
Стив Морган был жив только потому, что некогда сильное тело не хотело сдаваться. Только потому.
Он почти ничего не помнил о кошмарном, полном мук и страданий путешествии в грязном фургоне, куда его бросили скованным по рукам и ногам, когда, почти теряя сознание, он удивлялся, почему еще не умер. А потом не осталось ничего, кроме горячечной боли и лихорадочной тьмы, пронизанной судорогами мучительной атонии. Однажды его почти осенил солнечный свет, в другой раз кто-то нагнулся над ним, чьи-то пальцы коснулись скулы, усиливая муки, и Стив со стыдом услышал собственный вопль, все еще звучавший в ушах, даже когда мрак снова окутал сознание.
Позже, когда раны затянулись и Стив вновь начал воспринимать происходящее, он понял, что ужас действительности страшнее, гораздо страшнее благословенной черноты.
Он был в камере один, все еще в кандалах, руки скручены за спиной. Пол скорее всего был каменным, потому что тело Стива оледенело. Ни сесть, ни повернуться он не мог, только ползал, но в камере не хватало места, он едва умещался в узенькой клетушке.
Стив изо всех сил пытался вспомнить, что случилось, почему он оказался здесь, но был слишком слаб, и любое усилие мгновенно повергало в сон или погружало в небытие. Но однажды он увидел, как кто-то просунул оловянную тарелку через небольшую дверцу. Грубый голос окликнул:
— Если ты жив, свинья-гринго, лучше поешь!
Неожиданно он почувствовал, что зверски голоден. Пустой желудок требовал еды. Он подполз к тарелке и стал есть по-собачьи, жалея лишь о том, что порция так мала. После еды он снова спал и снова ел, и наконец за ним пришли — потащили по тускло освещенному коридору к тюремному доктору.
— Ну, так ты все-таки ожил, а, синеглазый? Хорошо, что у тебя сильное тело — раны быстро зажили.
Доктор оказался стройным молодым креолом в мундире императорской армии. Губы под тонкими усиками кривила презрительная улыбка.
— Ты должен быть благодарен мне за спасение, несчастный ублюдок, — продолжал он, ощупывая полузажившие рубцы на спине Стива. — Мог бы давно подохнуть… но придется потрудиться на серебряных рудниках — армии нужны деньги. — Он пронзительно рассмеялся:
— Должно быть, ты здорово обозлил французского полковника, который послал тебя сюда, — подумать только, хуарист с французским клеймом!
Кстати, где ты научился французскому и испанскому? Когда-нибудь обязательно расскажешь!
И потянулись дни, когда он десятки раз молил Бога послать смерть. Рудники, вырытые в самом сердце гор, представляли узкие проходы, в которых едва могли разминуться двое несчастных осужденных, посланных работать в этом проклятом Богом месте. Многие умирали. Заключенные никогда не видели солнца, не знали, что сейчас — день или ночь.
Работали они в кандалах, скованные по трое; жили в крошечных, невероятно грязных камерах.
Для Стива, сильного, гордого человека, медленное умирание, когда человек низведен до уровня животного, было хуже всякой пытки. С трусостью, ненавидимой им самим, он мечтал о смерти, только тело упорно сопротивлялось. Сначала Стив пытался восстать против невыносимых условий, в которых содержались заключенные, но постоянные избиения, карцер-одиночка, голод быстро сломили его. После многочасовой отсидки в темной дыре, где негде было ни лечь, ни встать, его вновь гнали в шахту Он молча механически взмахивал киркой, не думая, не вспоминая, не чувствуя.
Реальность стала мраком, таким же, как непроглядная тьма тюремной камеры, куда сгоняли заключенных под свист кнутов надсмотрщиков, после того как была выполнена дневная норма. Реальность стала постоянной агонией боли и злобы. Единственным выходом отсюда было переселение в могилу, и случаи самоубийства, когда заключенный ухитрялся удавиться цепями, были нередки.
Как-то доктор велел привести того, кого называл «синеглазым». Тупо задаваясь вопросом, что же он успел натворить, Стив после ужина предстал перед глазами начальства.
Резкий запах табака ударил в нос. Стиву стало плохо казалось, он вот-вот потеряет сознание.
Охранник тычком отшвырнул его к стене:
— Стой смирно, мразь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129