– Посидите, пожалуйста. Я велю Эстелл принести чай и скажу мистеру Джошуа, что у нас гости. Он будет очень рад.
Элизабет почти не слушала, о чем ведется разговор. Пораженная своим открытием, она наблюдала за Люси и Пинкни. Привитые ей хорошие манеры побуждали ее участвовать в разговоре: привычно улыбаться, вежливо отвечать, но мысли ее были заняты другим. Она ловила обрывки беседы. Будущее маленького Эндрю определилось… Цитадель осенью вновь откроется, и его примут… Да, он будет военным, а не юристом. Служба в армии – дело, достойное джентльмена. Для Эндрю это лучше, ведь он не склонен к занятиям наукой. Эндрю-старший без изменений… Легкий удар, наверное, трудно сказать… Сейчас спит… Письмо от Лавинии… Нед стал президентом банка…
Элизабет рассказала о Когере и крестинах и вновь вернулась к своим наблюдениям. То, что она заметила между Люси и Пинкни, было так прекрасно, что ей хотелось плакать. Они не сказали и не сделали ничего, что выходило бы за рамки дружеских взаимоотношений, и другим они уделяли больше внимания, чем друг другу; они не позволили себе ни единого интимного слова или взгляда. И все же их будто коснулась некая магия, невыразимая забота и нежность, которые изливались на все и вся вокруг. «И я хочу этого», – молча заклинала Элизабет. Она взглянула на Лукаса. Глаза их встретились, и он улыбнулся ей. В сердце Элизабет вспыхнула надежда. «Возможно, так и будет, если я буду стараться, – подумала она. – Возможно, со временем так и будет, ведь Пинни и Люси гораздо старше».
Элизабет, не оставляя своих надежд, старалась быть покорной. Какое-то время ей казалось, что Лукас стал счастливей и отношения между ними улучшились. Когда они переехали на остров, он почти все вечера проводил с ней, а не в городе. Элизабет поверила, что ее усилия вознаграждены. Каждый вечер после ужина они гуляли вдоль берега, а по выходным Лукас отправлялся с ней и дочерью купаться. Кэтрин было уже три года, она была пухленькой, веселой девчушкой; смех ее напоминал журчанье воды, а когда она плакала, ее личико не краснело и не становилось отталкивающим. Это была миниатюрная Мэри Трэдд.
– Слава Богу, – говорила Элизабет, – что она пошла не в Эшли. Волосы темные, значит, веснушек не будет.
Сама Элизабет постоянно тревожилась из-за этого. Лукасу ее веснушки не нравились, он все время напоминал ей, что надо прятаться от солнца.
Однако время шло, и одно разочарование сменялось другим. Элизабет все не беременела. В октябре они вернулись в город, и Лукас заставил ее пойти к доктору. Элизабет пошла, хотя ей казалось чрезвычайно унизительным говорить о подобных вещах с мужчиной, тем более знакомым. Доктор Перигрю уехал, и все теперь лечились у доктора Джима де Уинтера, который приехал из Огасты, когда женился на Китти Гурден, подруге детства Элизабет. Джим был значительно старше, и он был прекрасным врачом, однако Куперы постоянно виделись с ним как с обыкновенным знакомым. После посещения его кабинета Элизабет наверняка будет чувствовать себя затруднительно, общаясь с ним и даже с Китти.
Что бы там ни было, врач не помог. Лукас опять стал оскорблять ее, называя бесплодной сукой, и все ее надежды развеялись.
Хэтти и Делии, как всем слугам, была известна жизнь хозяев. Однажды Делия шепотом сказала Элизабет, что ей известна знахарка, которая лечит от бесплодия.
Элизабет передернуло, будто от ожога. Она почти забыла о совсем легкомысленном приключении с Каролиной Рэгг, но неожиданно оно ярко ожило в ее памяти. Она будто снова почувствовала тошнотворно пахнущий дым, выкуривший ее из избушки, когда она за золото купила любовные чары, увидела непомерно круглое лицо мом Розы и ее страшное обещание, что истинную плату, плату в судьбах, трудно даже вообразить.
– Это слишком, – простонала она. Испуганная Делия поспешно покинула комнату. После того как Лукас яростно использовал ее тело, Элизабет стала молить Господа о прощении:
– Господи, я была слишком молода, я не понимала, что делаю. Прошу, не наказывай меня бесплодием, колдунья наказала меня достаточно, исполнив мое желание стать женой Лукаса.
Ее молитва осталась неуслышанной.
– Все потому, что ты не хочешь от меня ребенка, – прошипел Лукас. – Ты будто ком глины или деревянная чурка. Ты замораживаешь жизнь, которую я помещаю в тебя.
Его тело было тяжелым, еще тяжелей были его слова, отрывавшиеся от губ вместе с парами виски.
– Нет, Лукас, нет. Я хочу ребенка больше всего на свете.
Элизабет старалась не избегать яростных толчков и железных пальцев, от которых на плечах оставались синяки. Сначала она показывала ему синяки, но Лукас пообещал, что синяки будут только там, где их не будет видно. И он стиснул нежную складку на ее животе с такой силой, что Элизабет едва не лишилась чувств.
Совершив утренний ритуал, Лукас перекатился на другую сторону широкой кровати. Элизабет встала, торопливо умылась и принялась одеваться в темноте. Лукас обычно раздергивал занавески, когда она уже спускалась вниз, чтобы позаботиться о завтраке для мужа.
Голос его прозвучал совсем рядом в темноте:
– Для твоих затруднений есть подходящее слово. Это называется фригидность, Элизабет. Настоящие женщины на тебя не похожи. Они жаждут мужчину. Они помогают ему. Тело их двигается так, что мужчина ощущает все, что должен ощутить. У меня было достаточно женщин, Я знаю. Ты только жалкое подобие женщины.
Элизабет онемевшими пальцами застегивала пуговицы блузы.
– Скажи, что мне надо делать, Лукас. Я попытаюсь. Ведь ты никогда не объяснял, сколько я ни просила тебя, никогда. Ты только повторяешь вновь и вновь, как я нехороша. Я бы исправилась, если бы знала, что делать. Но я не знаю. Мне очень жаль, поверь.
Элизабет не плакала. Она уже выплакала все свои слезы. Обвинения начались со дня ее рождения в ноябре, когда Лукас зачерпнул рукой из бокала мороженое и сказал, что оно как ее тело.
Безжалостные слова супруга поначалу заставляли ее страдать. Затем они превратили ее сердце в то, чем он называл ее тело. Элизабет стала холодной, бесчувственной; осталось только молчаливое сознание своей вины. Все надежды, вся гордость – все исчезло. Когда он подходил к ней, она превращалась в безжизненный камень.
Страдания ее души оставались скрытыми, как и синяки на теле. Элизабет продолжала наносить визиты, посещать вечера, она веселилась с подругами и кокетничала, как это было принято, с их мужьями. Она и сама была гостеприимной хозяйкой, аккуратно отвечала на корреспонденцию, украшала дом красивыми букетами, поддразнивала Пинкни появившимися залысинами и делала все, что должна была делать юная чарлстонская матрона.
Единственной отдушиной за весь день были те немногие часы, которые она могла проводить с ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Элизабет почти не слушала, о чем ведется разговор. Пораженная своим открытием, она наблюдала за Люси и Пинкни. Привитые ей хорошие манеры побуждали ее участвовать в разговоре: привычно улыбаться, вежливо отвечать, но мысли ее были заняты другим. Она ловила обрывки беседы. Будущее маленького Эндрю определилось… Цитадель осенью вновь откроется, и его примут… Да, он будет военным, а не юристом. Служба в армии – дело, достойное джентльмена. Для Эндрю это лучше, ведь он не склонен к занятиям наукой. Эндрю-старший без изменений… Легкий удар, наверное, трудно сказать… Сейчас спит… Письмо от Лавинии… Нед стал президентом банка…
Элизабет рассказала о Когере и крестинах и вновь вернулась к своим наблюдениям. То, что она заметила между Люси и Пинкни, было так прекрасно, что ей хотелось плакать. Они не сказали и не сделали ничего, что выходило бы за рамки дружеских взаимоотношений, и другим они уделяли больше внимания, чем друг другу; они не позволили себе ни единого интимного слова или взгляда. И все же их будто коснулась некая магия, невыразимая забота и нежность, которые изливались на все и вся вокруг. «И я хочу этого», – молча заклинала Элизабет. Она взглянула на Лукаса. Глаза их встретились, и он улыбнулся ей. В сердце Элизабет вспыхнула надежда. «Возможно, так и будет, если я буду стараться, – подумала она. – Возможно, со временем так и будет, ведь Пинни и Люси гораздо старше».
Элизабет, не оставляя своих надежд, старалась быть покорной. Какое-то время ей казалось, что Лукас стал счастливей и отношения между ними улучшились. Когда они переехали на остров, он почти все вечера проводил с ней, а не в городе. Элизабет поверила, что ее усилия вознаграждены. Каждый вечер после ужина они гуляли вдоль берега, а по выходным Лукас отправлялся с ней и дочерью купаться. Кэтрин было уже три года, она была пухленькой, веселой девчушкой; смех ее напоминал журчанье воды, а когда она плакала, ее личико не краснело и не становилось отталкивающим. Это была миниатюрная Мэри Трэдд.
– Слава Богу, – говорила Элизабет, – что она пошла не в Эшли. Волосы темные, значит, веснушек не будет.
Сама Элизабет постоянно тревожилась из-за этого. Лукасу ее веснушки не нравились, он все время напоминал ей, что надо прятаться от солнца.
Однако время шло, и одно разочарование сменялось другим. Элизабет все не беременела. В октябре они вернулись в город, и Лукас заставил ее пойти к доктору. Элизабет пошла, хотя ей казалось чрезвычайно унизительным говорить о подобных вещах с мужчиной, тем более знакомым. Доктор Перигрю уехал, и все теперь лечились у доктора Джима де Уинтера, который приехал из Огасты, когда женился на Китти Гурден, подруге детства Элизабет. Джим был значительно старше, и он был прекрасным врачом, однако Куперы постоянно виделись с ним как с обыкновенным знакомым. После посещения его кабинета Элизабет наверняка будет чувствовать себя затруднительно, общаясь с ним и даже с Китти.
Что бы там ни было, врач не помог. Лукас опять стал оскорблять ее, называя бесплодной сукой, и все ее надежды развеялись.
Хэтти и Делии, как всем слугам, была известна жизнь хозяев. Однажды Делия шепотом сказала Элизабет, что ей известна знахарка, которая лечит от бесплодия.
Элизабет передернуло, будто от ожога. Она почти забыла о совсем легкомысленном приключении с Каролиной Рэгг, но неожиданно оно ярко ожило в ее памяти. Она будто снова почувствовала тошнотворно пахнущий дым, выкуривший ее из избушки, когда она за золото купила любовные чары, увидела непомерно круглое лицо мом Розы и ее страшное обещание, что истинную плату, плату в судьбах, трудно даже вообразить.
– Это слишком, – простонала она. Испуганная Делия поспешно покинула комнату. После того как Лукас яростно использовал ее тело, Элизабет стала молить Господа о прощении:
– Господи, я была слишком молода, я не понимала, что делаю. Прошу, не наказывай меня бесплодием, колдунья наказала меня достаточно, исполнив мое желание стать женой Лукаса.
Ее молитва осталась неуслышанной.
– Все потому, что ты не хочешь от меня ребенка, – прошипел Лукас. – Ты будто ком глины или деревянная чурка. Ты замораживаешь жизнь, которую я помещаю в тебя.
Его тело было тяжелым, еще тяжелей были его слова, отрывавшиеся от губ вместе с парами виски.
– Нет, Лукас, нет. Я хочу ребенка больше всего на свете.
Элизабет старалась не избегать яростных толчков и железных пальцев, от которых на плечах оставались синяки. Сначала она показывала ему синяки, но Лукас пообещал, что синяки будут только там, где их не будет видно. И он стиснул нежную складку на ее животе с такой силой, что Элизабет едва не лишилась чувств.
Совершив утренний ритуал, Лукас перекатился на другую сторону широкой кровати. Элизабет встала, торопливо умылась и принялась одеваться в темноте. Лукас обычно раздергивал занавески, когда она уже спускалась вниз, чтобы позаботиться о завтраке для мужа.
Голос его прозвучал совсем рядом в темноте:
– Для твоих затруднений есть подходящее слово. Это называется фригидность, Элизабет. Настоящие женщины на тебя не похожи. Они жаждут мужчину. Они помогают ему. Тело их двигается так, что мужчина ощущает все, что должен ощутить. У меня было достаточно женщин, Я знаю. Ты только жалкое подобие женщины.
Элизабет онемевшими пальцами застегивала пуговицы блузы.
– Скажи, что мне надо делать, Лукас. Я попытаюсь. Ведь ты никогда не объяснял, сколько я ни просила тебя, никогда. Ты только повторяешь вновь и вновь, как я нехороша. Я бы исправилась, если бы знала, что делать. Но я не знаю. Мне очень жаль, поверь.
Элизабет не плакала. Она уже выплакала все свои слезы. Обвинения начались со дня ее рождения в ноябре, когда Лукас зачерпнул рукой из бокала мороженое и сказал, что оно как ее тело.
Безжалостные слова супруга поначалу заставляли ее страдать. Затем они превратили ее сердце в то, чем он называл ее тело. Элизабет стала холодной, бесчувственной; осталось только молчаливое сознание своей вины. Все надежды, вся гордость – все исчезло. Когда он подходил к ней, она превращалась в безжизненный камень.
Страдания ее души оставались скрытыми, как и синяки на теле. Элизабет продолжала наносить визиты, посещать вечера, она веселилась с подругами и кокетничала, как это было принято, с их мужьями. Она и сама была гостеприимной хозяйкой, аккуратно отвечала на корреспонденцию, украшала дом красивыми букетами, поддразнивала Пинкни появившимися залысинами и делала все, что должна была делать юная чарлстонская матрона.
Единственной отдушиной за весь день были те немногие часы, которые она могла проводить с ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171