– Харруш не повторял клятвы, которую слышал той ночью, о какой вы напоминаете, туан Цермай; не все ли равно Харрушу, кто будет владеть землей, где ему не достанется ни клочка? Он радуется лучу солнца, что веселит его глаза и согревает его по утрам под бедным саронгом; сыны ислама и приверженцы Христа еще не додумались присвоить себе право на солнечные лучи.
– Харруш, твои уста говорят неправду, у тебя есть причина защищать голландца: он соблазнил тебя золотом.
Цермай хотел продолжать, но человек в темном саронге, тот, кого мы видели тихо говорящим с ним, приблизился к огнепоклоннику, за которым уже несколько минут наблюдал.
Отвечая яванцу, Харруш не сводил глаз с рангун, и, проследив за его взглядом, человек в темной одежде смог узнать, какая из них привлекла внимание заклинателя змей.
Он коснулся плеча Харруша кончиком пальца.
От этого прикосновения Харруш вздрогнул, как будто взял в руки одну их тех огромных электрических рыб, что встречаются в южных морях.
– Не думает ли фокусник со змеями, – обратился к нему человек на малайском наречии, – что прекрасная танцовщица с белой кожей, у которой в волосах цветы малатти, – сестра голландского торговца, сидящего рядом с ним?
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
– Потому что ты обращаешься как с братом с тем, у кого кожа того же цвета, что у белой рангуны.
– Кто научил вас читать в моем сердце? – произнес Харруш, и глаза его затуманились, как заволакивались дымкой золотые зрачки его змей, когда он проявлял над ними свою колдовскую власть.
– Читать в твоем сердце – игра для того, кто повелевает духами и правит стихиями.
– Ты говоришь о себе?
– Ты сам это сказал.
Эусеб в это время пытался вызвать в памяти образ Эстер, перенестись мысленно в дом на Вельтевреде, где она среди волн кисеи, охраняющей ее от укусов насекомых, казалась ангелом в облаках и где она, без сомнения, ждала его.
– Мне кажется, вы начинаете входить во вкус этого развлечения, господин ван ден Беек? – голос Цермая вывел Эусеба из задумчивости.
– Вы ошибаетесь, господин Цермай; лишь мои глаза смотрят, но сердце не видит.
– Все такой же, вечно занятый своей женой; хотел бы я узнать ее, чтобы выразить ей свое восхищение.
– Если бы вы узнали ее, то все, что кажется вам удивительным, сделалось бы для вас естественным.
– Ну, я вижу, – продолжал Цермай, встав с места, – что приписка в завещании доктора Базилиуса не найдет применения.
– Уже завтра, к счастью, – улыбаясь, ответил Эусеб, – я не должен буду слышать, не понимая их, разговоры об этой злосчастной приписке в завещании, если, конечно, наш уважаемый господин Маес к завтрашнему дню вновь сделается нотариусом в достаточной степени, чтобы познакомить меня с ней.
– О, я не сомневаюсь, что завтра вы будете знать, в чем дело; но, поверьте мне, господин ван ден Беек, не стоит слишком часто подвергать себя чарам этих чертовок в пестрых саронгах: это небезопасно для вашего спокойствия и для ваших денег.
Договорив, яванец, как это сделал нотариус Маес, перешагнул через перила и уселся на корточки в том углу, где фокусник оставил свои корзины.
Эусеб, не желая смотреть на танцовщиц и в то же время стараясь воспользоваться моментом, пока он был наедине с Харрушем, чтобы договориться с ним о встрече, повернулся к нему.
– Не забыл ли ты моего обещания? – спросил он.
Харруш не отвечал; едва сделав первые затяжки из трубки, которую дал ему человек в темной одежде – без сомнения, в этой трубке был гораздо более сильный наркотик, чем опиум, – он впал в странное состояние. Жизнь мало-помалу покинула его тело и сосредоточилась в мозгу.
Он едва мог удержать в пальцах трубку, ему стоило труда сложить губы, чтобы вдохнуть дым, но глаза его сверкали необычайным блеском и с выражением счастья и восторга следили за душистыми облаками, медленно поднимавшимися к потолку, словно его воображение придавало им милые для него формы.
Не получив ответа, Эусеб повторил свой вопрос. Наконец фокусник медленно повернулся в его сторону, как человек, с трудом оторвавшийся от соблазнительного зрелища.
– Чего хочет от меня европейский торговец? – едва слышно спросил он.
– Чтобы ты не забыл в своем опьянении, в которое сейчас погружаешься: я обещал тебе более драгоценный подарок, чем тот, что ты получишь от нотариуса.
– Раз европеец дает, значит, хочет получить, – ответил фокусник, вернувшись к созерцанию дымных спиралей; он говорил монотонно, словно мурлыкал песню. – Люди его расы продают и покупают; они покинули свою родину, чтобы торговать в чужих краях; они не делают напрасных подарков. Кто знает, чего потребует европеец от Харруша?
– Кое-каких сведений о докторе Базилиусе.
– Доктор Базилиус – великий дух, он носится в пространстве, а мы ползаем по земле. У него в руках ключи к сердцам, он даст Харрушу тот, что отворяет сердце белой женщины, в чьих волосах сверкают золотые лучи солнца, а глаза синее синих цветов мантеги.
– Что он хочет этим сказать, черт возьми? – воскликнул Эусеб, которому на мысль немедленно пришла Эстер, и он решил, что Харруш описывает его жену. – Этот проклятый дал тебе такое обещание? Значит, он жив, гнусный Базилиус и пристань Чиливунга не приснилась мне? Говори, Харруш, говори! – просил он, взяв безвольные руки фокусника в свои. – Что бы он ни пообещал тебе, если только ты захочешь помочь мне, – ты, кто, по твоим словам проник в тайну загадочного мира духов, – я дам тебе золото, много золота, как только ты решишься заговорить.
Харруш сделал над собой усилие, стараясь справиться с оцепенением, все сильнее охватывавшим его и оставлявшим ему лишь способность следить за полетом легких призраков, вызванных его воображением.
Он пристально посмотрел на Эусеба и пробормотал:
– Силен только тот, кто не доверяет другим и самому себе.
– Я понимаю тебя, Харруш, ты хочешь сказать, что напрасно я последовал за этим безумным Маесом.
– Зеленые листья сменяются желтыми, потом ветер уносит их и гонит вдоль дорог. Можно ли назвать мудрым того, кто клянется сохранить весенний наряд в сезон дождей, остаться на любимом стебельке, несмотря на зимние бури?
– Да, ты осуждаешь мою веру в неизменность моей любви.
– Позолотив равнины земли и моря, оплодотворив поля и обласкав своими лучами цветы и плоды, солнце ложится в свою туманную постель, и ночь приходит ему на смену. Назовут ли мудрым того, кто восстанет против ужаса тьмы и захочет увидеть день раньше того часа, в который хозяин мира назначил свету вернуться?
– Я должен был смириться с разлукой, которой требовало Небо, помня о том, что она не вечна и наступит день, когда я найду в лучшем мире ту, кого Господь на время отнял у меня.
– Бохун-упас приносит смерть, – продолжал фокусник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97