Не на свой слабый разум я уповаю, а на твою помощь. Признаю тебя, Господь, признаю во всем твоем величии и знаю, ты сумеешь направить мой путь.
Звуки собственного голоса удивили его, еще сильнее поразили слова молитвы. Крег был уверен, что никогда в жизни не слышал подобной молитвы.
Он снова улегся на свою соломенную постель и тут же забылся мертвым сном. А проснувшись, увидел за прутьями дверной решетки безобразную ухмыляющуюся физиономию Каллена.
– Вставай, барашек. Пора испытать, годится ли на что-нибудь твоя шерсть. Я принес тебе завтрак. – И тюремщик подсунул под дверь металлическую миску, в которой дымилась кучка риса, залитого липким, как клей, белым соусом. Запах от этого варева шел отвратительный.
– Забери эту гадость. Меня при одном взгляде на нее так и выворачивает наизнанку, мистер Каллен. К тому же я не голоден.
Толстые губы тюремщика искривились в усмешке. Он пробурчал:
– Что ты так нагло скалишься? Ничего, скоро отведаешь коготков моей «кошечки». После этого мало кто остался в живых. – Каллен хохотнул и хлопнул себя по бедру. – Может, тебе повезет. Если, конечно, тебя не повезут на телеге. – Он снова захохотал.
Крег встал и сбросил с себя рубашку.
– Приступай, если так не терпится.
– Никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь торопился в ад, как ты.
Каллен отпер замок и отвел Крега в конец коридора, где его поджидали два капрала и капитан. Надрывно заскрипели ржавые петли тюремной двери, и они вышли во двор, на ослепительный солнечный свет. Зажмурив глаза, Крег поглядел на треножник в центре двора. Его медленно повели по направлению к нему. С каждым шагом треножник казался все больше, выглядел все более устрашающим.
Теперь Крег знал, как чувствовал себя Христос в последние минуты перед распятием. Он даже подумал, что треножник как-то странно смахивает на крест. Но шел твердым шагом, глядя прямо перед собой.
Крег без всякого сопротивления позволил привязать себя к треножнику. Его спина напряглась, на ней выступили все его мышцы. В таком виде он был гораздо более уязвимым, чем в расслабленном состоянии.
Солдаты отступили, и Крег услышал, как шуршит плеть Каллена. Справа юноша увидел группу свидетелей. Среди них находились Сэмюел Диринг и Дейл Блэндингс. К его удивлению, присутствовал и Шон Флинн. Тут он вспомнил, что по тюремным обычаям полагалось, чтобы среди свидетелей были и представители заключенных – на тот случай, если наказуемый не выдержит наказания. Тогда каторжники могли бы засвидетельствовать, что экзекуция проводилась по правилам.
Адский огонь опалил его спину, когда голос Каллена прогремел:
– Один! Это тебе мой первый сказ.
Жгучая боль разлилась по рукам и ногам Крега, разлилась до кончиков пальцев.
– И два! И три!
– Господи! – выкрикнул Крег, вонзив ногти в бревно с такой силой, что из-под них брызнула кровь.
Капитан и капралы наслаждались искусством Каллена почти так же, как и сам тюремщик. Они передавали друг другу бутылку с ромом – недаром их корпус прозвали Ромовым.
Свидетели наблюдали за происходящим со стоическим безмолвием. Взглянув на своего соседа, Дейла Блэндингса, Диринг с сарказмом произнес:
– Похоже, Дейл, месть не доставляет тебе такого удовольствия, как ты надеялся.
– Я предпочел бы, чтобы его расстреляли, а не забили до смерти.
В задних рядах зрителей послышался какой-то шум.
– Пустите меня! Пустите, черт побери! Уберите свои грязные руки! – раздался женский голос.
Узнав этот голос, Сэм Диринг похолодел.
– Неужели это она? Не может быть, – пробормотал он. Но это и в самом деле была его дочь. Сэм пробрался сквозь толпу, туда, где Аделаида отделывала хлыстом двоих тюремщиков.
– Уберите от меня эту тигрицу! – вопил один. Адди перебила тюремщику хлыстом переносицу; когда же второй попытался оттащить ее в сторону, она заехала ему коленом в пах.
Отец схватил дочь за руку и встал между ней и тюремщиками.
– Что все это значит? – спросил он, яростно сверкая глазами.
– Это не наша вина, сэр, – пожаловался один из тюремщиков. – Мы выводили заключенных на утренние работы, а она налетела на нас, как злой дух.
Сэм Диринг уставился на дочь, весь багровый от бешенства. И еще более он разгневался, заметив, что она одета по-мужски – на ней был костюм для верховой езды, некогда принадлежавший брату, и тяжелые сапоги.
– Я разделаюсь с тобой попозже, молодая леди. Хотя, откровенно говоря, слово «леди» тебе совсем не подходит. Сейчас же убирайся отсюда.
– Я намерена остаться здесь, и никакие твои слова или угрозы не смогут меня переубедить. Я взрослая женщина, не ребенок. И уж конечно, не рабыня, какими вы, мужчины, считаете нас, женщин.
Сэм был озадачен тирадой дочери.
– Но дитя мое, я не…
– Не дитя, а женщина! – Она ударила кнутовищем по ладони.
– Что с тобой, Аделаида? Уж не хочешь ли ты посмотреть, как юношу, который был тебе как брат, а мне как сын, засекли до полусмерти?
Ее плотно сжатые губы посерели.
– Он мне не брат, отец, он мой возлюбленный. Сэм вскинул руку, как бы защищаясь от удара.
– Замолчи, Аделаида. Я не желаю ничего слушать.
– Значит, ты отказываешься знать правду. Да, это так. – Ее голос смягчился. – Извини, если я причинила тебе боль, но я не могу спокойно стоять и лицемерно одобрять действия, против которых протестует все мое существо. Неужели ты не понимаешь, что это из-за меня, отец, Крега приговорили к экзекуции, а затем к каторжным работам?
– Нет.
– Да. Джон Блэндингс застиг нас в самый неподходящий момент, когда мы занимались любовью у реки. Это он затеял драку. Он был как дикий зверь, он хотел убить Крега дубиной. Крег только защищал себя и меня.
Подошедший Дейл Блэндингс слышал все, что сказала Адди. Его лицо было искажено болью.
– Вы лжете. Как вы можете осквернять свои уста такой ложью? Как можете говорить подобное о моем сыне, о моем бедном искалеченном сыне?
– Я не испытываю к Джону ничего, кроме жалости, мистер Блэндингс. И к вам тоже. Но почему вы отрицаете очевидное? Причем оба. Мужчины управляют миром в своих интересах, все их законы и правила однобокие, искаженные. Суд не разрешил мне давать показания, потому что я, видите ли, женщина. Отказались они выслушать и Крега, так как он каторжник, хотя и бывший. С меня хватит вашего мужского правосудия и справедливости, все это лишь жалкий фарс… А теперь позвольте мне сделать то, ради чего я пришла. Я хочу разделить с ним его страдания.
Пробившись в первые ряды зрителей, она скрестила на груди руки и громко закричала:
– Крег, мой дорогой! Я здесь, с тобой! Держись!
Он услышал ее голос словно сквозь сон. Его глаза застилал алый туман. Боль достигла высшего предела, и его тело уже не могло ей сопротивляться.
Он висел, склонив голову на плечо, уже давно потеряв счет ударам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Звуки собственного голоса удивили его, еще сильнее поразили слова молитвы. Крег был уверен, что никогда в жизни не слышал подобной молитвы.
Он снова улегся на свою соломенную постель и тут же забылся мертвым сном. А проснувшись, увидел за прутьями дверной решетки безобразную ухмыляющуюся физиономию Каллена.
– Вставай, барашек. Пора испытать, годится ли на что-нибудь твоя шерсть. Я принес тебе завтрак. – И тюремщик подсунул под дверь металлическую миску, в которой дымилась кучка риса, залитого липким, как клей, белым соусом. Запах от этого варева шел отвратительный.
– Забери эту гадость. Меня при одном взгляде на нее так и выворачивает наизнанку, мистер Каллен. К тому же я не голоден.
Толстые губы тюремщика искривились в усмешке. Он пробурчал:
– Что ты так нагло скалишься? Ничего, скоро отведаешь коготков моей «кошечки». После этого мало кто остался в живых. – Каллен хохотнул и хлопнул себя по бедру. – Может, тебе повезет. Если, конечно, тебя не повезут на телеге. – Он снова захохотал.
Крег встал и сбросил с себя рубашку.
– Приступай, если так не терпится.
– Никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь торопился в ад, как ты.
Каллен отпер замок и отвел Крега в конец коридора, где его поджидали два капрала и капитан. Надрывно заскрипели ржавые петли тюремной двери, и они вышли во двор, на ослепительный солнечный свет. Зажмурив глаза, Крег поглядел на треножник в центре двора. Его медленно повели по направлению к нему. С каждым шагом треножник казался все больше, выглядел все более устрашающим.
Теперь Крег знал, как чувствовал себя Христос в последние минуты перед распятием. Он даже подумал, что треножник как-то странно смахивает на крест. Но шел твердым шагом, глядя прямо перед собой.
Крег без всякого сопротивления позволил привязать себя к треножнику. Его спина напряглась, на ней выступили все его мышцы. В таком виде он был гораздо более уязвимым, чем в расслабленном состоянии.
Солдаты отступили, и Крег услышал, как шуршит плеть Каллена. Справа юноша увидел группу свидетелей. Среди них находились Сэмюел Диринг и Дейл Блэндингс. К его удивлению, присутствовал и Шон Флинн. Тут он вспомнил, что по тюремным обычаям полагалось, чтобы среди свидетелей были и представители заключенных – на тот случай, если наказуемый не выдержит наказания. Тогда каторжники могли бы засвидетельствовать, что экзекуция проводилась по правилам.
Адский огонь опалил его спину, когда голос Каллена прогремел:
– Один! Это тебе мой первый сказ.
Жгучая боль разлилась по рукам и ногам Крега, разлилась до кончиков пальцев.
– И два! И три!
– Господи! – выкрикнул Крег, вонзив ногти в бревно с такой силой, что из-под них брызнула кровь.
Капитан и капралы наслаждались искусством Каллена почти так же, как и сам тюремщик. Они передавали друг другу бутылку с ромом – недаром их корпус прозвали Ромовым.
Свидетели наблюдали за происходящим со стоическим безмолвием. Взглянув на своего соседа, Дейла Блэндингса, Диринг с сарказмом произнес:
– Похоже, Дейл, месть не доставляет тебе такого удовольствия, как ты надеялся.
– Я предпочел бы, чтобы его расстреляли, а не забили до смерти.
В задних рядах зрителей послышался какой-то шум.
– Пустите меня! Пустите, черт побери! Уберите свои грязные руки! – раздался женский голос.
Узнав этот голос, Сэм Диринг похолодел.
– Неужели это она? Не может быть, – пробормотал он. Но это и в самом деле была его дочь. Сэм пробрался сквозь толпу, туда, где Аделаида отделывала хлыстом двоих тюремщиков.
– Уберите от меня эту тигрицу! – вопил один. Адди перебила тюремщику хлыстом переносицу; когда же второй попытался оттащить ее в сторону, она заехала ему коленом в пах.
Отец схватил дочь за руку и встал между ней и тюремщиками.
– Что все это значит? – спросил он, яростно сверкая глазами.
– Это не наша вина, сэр, – пожаловался один из тюремщиков. – Мы выводили заключенных на утренние работы, а она налетела на нас, как злой дух.
Сэм Диринг уставился на дочь, весь багровый от бешенства. И еще более он разгневался, заметив, что она одета по-мужски – на ней был костюм для верховой езды, некогда принадлежавший брату, и тяжелые сапоги.
– Я разделаюсь с тобой попозже, молодая леди. Хотя, откровенно говоря, слово «леди» тебе совсем не подходит. Сейчас же убирайся отсюда.
– Я намерена остаться здесь, и никакие твои слова или угрозы не смогут меня переубедить. Я взрослая женщина, не ребенок. И уж конечно, не рабыня, какими вы, мужчины, считаете нас, женщин.
Сэм был озадачен тирадой дочери.
– Но дитя мое, я не…
– Не дитя, а женщина! – Она ударила кнутовищем по ладони.
– Что с тобой, Аделаида? Уж не хочешь ли ты посмотреть, как юношу, который был тебе как брат, а мне как сын, засекли до полусмерти?
Ее плотно сжатые губы посерели.
– Он мне не брат, отец, он мой возлюбленный. Сэм вскинул руку, как бы защищаясь от удара.
– Замолчи, Аделаида. Я не желаю ничего слушать.
– Значит, ты отказываешься знать правду. Да, это так. – Ее голос смягчился. – Извини, если я причинила тебе боль, но я не могу спокойно стоять и лицемерно одобрять действия, против которых протестует все мое существо. Неужели ты не понимаешь, что это из-за меня, отец, Крега приговорили к экзекуции, а затем к каторжным работам?
– Нет.
– Да. Джон Блэндингс застиг нас в самый неподходящий момент, когда мы занимались любовью у реки. Это он затеял драку. Он был как дикий зверь, он хотел убить Крега дубиной. Крег только защищал себя и меня.
Подошедший Дейл Блэндингс слышал все, что сказала Адди. Его лицо было искажено болью.
– Вы лжете. Как вы можете осквернять свои уста такой ложью? Как можете говорить подобное о моем сыне, о моем бедном искалеченном сыне?
– Я не испытываю к Джону ничего, кроме жалости, мистер Блэндингс. И к вам тоже. Но почему вы отрицаете очевидное? Причем оба. Мужчины управляют миром в своих интересах, все их законы и правила однобокие, искаженные. Суд не разрешил мне давать показания, потому что я, видите ли, женщина. Отказались они выслушать и Крега, так как он каторжник, хотя и бывший. С меня хватит вашего мужского правосудия и справедливости, все это лишь жалкий фарс… А теперь позвольте мне сделать то, ради чего я пришла. Я хочу разделить с ним его страдания.
Пробившись в первые ряды зрителей, она скрестила на груди руки и громко закричала:
– Крег, мой дорогой! Я здесь, с тобой! Держись!
Он услышал ее голос словно сквозь сон. Его глаза застилал алый туман. Боль достигла высшего предела, и его тело уже не могло ей сопротивляться.
Он висел, склонив голову на плечо, уже давно потеряв счет ударам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99