— Конечно…
И он был нежен. Он был также силен, настойчив и неутомим. В тот миг, когда он вошел в нее, она почувствовала боль, но под его блаженной лаской боль исчезла. Она задержала дыхание, растворяясь в нем, срастаясь с ним. Она обняла его за талию, притягивая к себе, заставляя его все глубже проникать в нее.
Шепча ее имя, он губами касался ее век. Приподнявшись на руках, он вошел еще глубже.
Она выкрикнула его имя. В смятении чувств он прижал ее к себе, и восторг охватил их. Закрыв глаза и прижавшись к нему, Пилар постигала неизведанные прежде чувства, открывая для себя радость быть желанной и любить. Запретов не осталось. Она отдавала себя, не жалея, и он чувствовал, как дрожит ее тело. Она растворилась в экстазе, но высшая точка наслаждения была, столь неожиданна, что Пилар закричала вновь. Рефухио крепко держал ее, и блаженство, охватившее их, было бесконечно.
Соединившись, они словно легко парили, купаясь в наслаждении. Они проникли в его тайны, приняли их, и это заполнило мир. Они были наедине, обнаженные, не нуждающиеся ни в чем. Им ни до чего не было дела, им никто, кроме их самих, не был нужен.
Пилар почувствовала, что к горлу подступают слезы. Рефухио, не выпуская ее, перекатился на бок и неподвижно застыл.
Им стало трудно дышать, их сердца бились в едином ритме. Корабль, казалось, двигался так же, как они, убаюкивая и успокаивая. Рефухио неуверенно убрал волосы с ее лица. Ей стало легче дышать. Она стиснула его руку. Они словно медленно проваливались куда-то.
Вдруг Пилар забеспокоилась. Тихо вскрикнув, она приложила руку к его лбу, проверяя, нет ли жара. Он взял ее руку в свою и медленно поднес ее к губам, тепло касаясь, прошептал:
— После этого я спокоен, как дважды исповедавшийся монах, и жизнерадостен, как накормленный щенок. А ты, милая?
— Я тоже. — По ее губам скользнула улыбка.
— Тогда поспи, а я присмотрю за тобой, как ты присматривала за мной.
Она заснула и не просыпалась до тех пор, пока Энрике не постучал в дверь и не позвал их завтракать.
Через три недели они приплыли в Гавану, на остров Сантьяго-де-Куба. За время этого путешествия ничего не случилось. Погода была необыкновенно хороша. Рефухио быстро поправлялся, наслаждаясь солнечными днями, ясным небом и соленым ветром. Он вышел из своего состояния без усилий и объяснений. На следующий, после ночи, проведенной с Пилар, день он вошел в салон, одетый опрятно и щегольски. Его манеры были, как всегда, непринужденны.
— Мой дорогой граф! — Донья Луиза вскочила с места и поспешила к нему. — Добро пожаловать, мы так скучали без вас! Скажите, пожалуйста, чему мы обязаны вашим волшебным выздоровлением?
— Чему же, как не морскому воздуху, заботам друзей и, конечно же, заботе прекрасной женщины, — это поистине королевское средство от всех болезней.
— Я молилась за вас, — призналась вдовушка, — но, боюсь, вы льстите мне.
— Ничуть. — Он галантно поклонился и, повернувшись, обменялся с Пилар шутливым взглядом.
Он занимал собравшихся забавными, остроумными рассказами, игрой на гитаре и песнями. Вечер затянулся. Если непривычное усилие и утомило Рефухио, то он никак не показал этого. На следующее утро он сам сменил повязки и до полудня гулял по палубе, держа под руки донью Луизу и юную жену торговца. К концу недели он уже фехтовал со своими людьми, отпуская, к удовольствию собравшихся зрителей, едкие шутки.
Но его нрав, в отличие от здоровья, не улучшился. Бывали минуты, когда его ничто не устраивало. В таких случаях он не церемонился и бывал очень резок. Его раздражала любая мелочь — неаккуратно завязанная веревка, манера кока готовить бобы, запах духов, исходивший от платочка доньи Луизы, вид Пилар, играющей в карты с Энрике и Чарро. Он не успокаивался, пока не завязывал веревку заново, не заставлял положить в бобы поменьше сала, пока не вышвыривал за борт платочек доньи Луизы и не прекращал игру за карточным столом, послав с поручением Чарро в один конец корабля, а Энрике — в другой. В результате бывали часы, когда и пассажиры, и команда избегали его. Он оставался один, что, по-видимому, вполне его устраивало.
Для Рефухио, человека, привыкшего к простору и действию, такое беспокойство было естественно: он, движимый страхом за брата, оказался в непривычном ему замкнутом пространстве на корабле. Его преследовала мысль о невыполненных им обязательствах, сказывалось также напряжение этого постоянного маскарада, непрекращающиеся игривые шутки и высказывания в его адрес, которые ему приходилось сносить от доньи Луизы. Другой причиной его раздражительности, как считала Пилар, были мучительные головные боли. Она научилась распознавать их симптомы: тяжело набрякшие веки, сжатые губы. Она также научилась переносить его остроты и холодность. Все, что требовалось, — это, как она выяснила, не обращать внимания на его выпады. За ними редко крылась злоба, и они никогда не были направлены против кого-либо лично. По крайней мере, он ни разу не задел ее.
Его друзья скоро поняли, что она меньше, чем остальные, боится его. Тем не менее они собирались около Пилар, пытаясь отразить большую часть направленных на нее колкостей своего предводителя. Иногда они даже пытались протестовать против столь бесцеремонного с ней обращения. Они искренне хотели помочь, но их вмешательство лишь осложняло положение. В минуты наиболее дикой ярости Рефухио принимался обвинять Пилар в том, что она их совращает. Эти замечания были похожи на ревность. Ей хотелось бы в это верить. Это было приятнее, чем предположение, что его реплики вызваны обычным раздражением и дурным настроением.
Иногда ночью она массировала ему виски и затылок. Это помогало при головной боли. Он клялся, что ему легче, когда она рядом. Однажды он разозлил ее каким-то замечанием насчет ее пристрастия к Чарро, и она, взяв одеяло, перебралась спать, как раньше, к стене. К тому времени, как он вернулся с позднего свидания с вдовушкой, Пилар уже провалилась в тяжелую дремоту. Ее разбудил толчок. Он внезапно поднял ее на руки, прижал к груди и, усевшись на кровать и держа ее на коленях, принялся ласково и настойчиво убеждать ее, пока она не легла, наконец, рядом с ним.
После, держа ее в объятиях, он сказал:
— Граф Гонсальво очень умен.
— Да? — Сонная и довольная, Пилар пригладила пальцем темные вьющиеся волосы на его груди, чтобы они не щекотали ей нос. — Почему?
— Он держит свою Венеру взаперти, и у него не болит голова.
— А как она сама?
— Он боготворит ее и, по слухам, развлекает, как она пожелает.
— Ты считаешь, что этого достаточно?
Он наклонил голову, пытаясь увидеть лицо Пилар.
— А ты считаешь, что нет?
— Быть любимой и оставаться свободной лучше. — Она опустила глаза, не желая встречаться с ним взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98