Их склоны покрылись травой и дикими цветами, а на вершине одного из курганов даже выросло небольшое дерево. На краю поляны стоял покосившийся деревянный сарай, дверь его болталась открытой.
– Сюда! – В тишине голос его прозвучал неуютно громко.
«Вдруг кто-нибудь еще услышит? – подумал Грант. – Впрочем, какая теперь разница? Джексона давно уже услышали бы».
Американец с шумом вывалился на прогалину, сломав по дороге три низко расположенные ветки. Наверное, ему тоже было не по себе – Грант заметил, как, выходя из зарослей, тот прячет «люгер» в карман брюк. Карман красноречиво оттопырился.
Джексон заглянул в пустой сарай:
– Похоже, кто-то побывал тут раньше нас.
– Наверное, жители деревни сломали замок и забрали инструменты.
– Ну и ну! – Джексон с негодованием покачал головой. – Неудивительно, что красные имеют здесь такой успех.
– Им нечего есть, – жестко ответил Грант. – У них уже шесть лет нет нормальной еды. А теперь они стали мячом в международном матче, и их отфутболивают от одной страны к другой. Им же приходится выживать изо всех сил. Именно поэтому коммунисты здесь так популярны. Только они предлагают местным людям надежду.
Джексон с недоверием посмотрел на него:
– Ты что, спятил? Такое нельзя говорить. После того, что случилось на Лемносе, надо считать, что красные висят у нас на хвосте.
– Да, они умеют появляться в самое…
Грант резко развернулся, выхватывая револьвер. Но было слишком поздно. На другой стороне поляны чей-то глаз уже щурился в прорези прицела.
Рид и Марина сидели лицом друг к другу за длинным столом в библиотеке, их разделял бруствер из книг. Принадлежащая Риду половина стола была усыпана скомканными листами бумаги с полузаполненными таблицами, списками, схемами, зачеркнутыми строчками и какими-то художественными эскизами. Марина напротив него ограничилась одной-единственной книгой, листком бумаги и остро заточенным карандашом. И, в отличие от Рида, на ее листке почти ничего не было записано.
Она вздохнула – после такого вздоха собеседник должен спросить, что случилось. Копна белых волос напротив нее так и осталась склоненной над книгами и записями, и слышалось только поспешное шуршание грифеля по бумаге.
– Так все запутано, – произнесла Марина, решив действовать более открыто.
Над книгами показались очки Рида в черепаховой оправе.
– Простите? – встрепенулся он.
То ли он до чего-то докопался, то ли просто забыл, что Марина сидит рядом с ним, – она не поняла.
– Я перелистываю «Одиссею», просто чтобы посмотреть, не найдется ли подсказки – куда Одиссей мог отправиться со щитом.
– Историки и филологи не одно столетие пытались нанести на карту странствования Одиссея, – ответил Рид. – Это невозможно.
– Почему? – удивилась Марина.
Рид надел на ручку колпачок и отложил в сторону здоровенный том труда «Миносский дворец», который мешал им видеть друг друга. Он рассеянно сдвинул очки на кончик носа:
– Как вы думаете, кто написал «Илиаду» и «Одиссею»?
– Если вы ходили в школу в Греции, то ответ на этот вопрос только один: Гомер. – Она рассмеялась. – Пембертон тоже дразнил меня. Он говорил, что это ловушка и поэмы на самом деле никто не писал. Он утверждал, что это результат многовековой устной традиции, передаваемой поэтами из поколения в поколение и меняемой при передаче. – Голос ее погрустнел. – Пембертон объяснял, что искать в этих поэмах первоисточник так же бесполезно, как смотреть в лицо младенца, пытаясь разглядеть там черты его прапрапрадеда.
– Это Пембертон так считал. Я с ним не согласен. Не думаю, что несколько поэтов могли сочинить такие вещи. Мне кажется, требуется один ум, единое видение, чтобы создать что-нибудь столь блестяще целостное. Но нет никаких сомнений, что поэт или поэты (я не утверждаю, что «Илиада» и «Одиссея» написаны одним и тем же человеком) использовали огромный объем информации. Необъятный запас мифов, семейных историй, народных преданий, воспоминаний и традиций. Некоторые эпизоды в поэмах имеют сверхъестественную точность – реки, которых Гомер никак не мог видеть, потому что к его времени они превратились в болота, оружие и доспехи, которые вышли из употребления за полтысячелетие до того времени, когда он создавал поэмы. Вы видели шлем с клыками кабана, который Шлиман раскопал в Микенах? Этот шлем был подробно описан Гомером.
Наверное, Рид заметил, что Марина слушает его невнимательно; он покачал головой и поправил галстук.
– Извините. Возвращаясь к Одиссею, хочу сказать, что поэт черпает сразу из многих источников. И похоже, он все их использовал и все перемешал. В одних эпизодах «Одиссеи» Одиссей вроде бы плывет по западной части Средиземного моря, в других – он где-то возле Египта, а песни с десятой под двенадцатую наполнены символическими обозначениями – сдвигающиеся скалы, сирены, солнечные острова, – обычно все это ассоциируется с регионом Черного моря. Что совсем никуда не годится! Как он может заставлять нас поверить, что Одиссей – умнейший из греков, в конце-то концов, – поплывет на восток, к Черному морю, пытаясь вернуться домой, на Итаку? – Судя по тону, Риду такая мысль казалась очень обидной. – Наверное, именно поэтому Гомер выражается столь туманно. Ведь дело не в том, что он не знает географии. Когда надо, он точен, как Картографическое управление. Он слепил вместе несколько разных историй и теперь пытается замазать швы между ними.
Марина вздохнула:
– Как будто мы до этого все понимали и надо было, чтобы кто-нибудь пришел и напустил туману!
Дверь со стуком распахнулась, и они оба повернули головы. Вошел Мьюр.
– Как успехи?
Рид почесал кустистую бровь:
– Мы с Мариной как раз обсуждали многогранность Гомера.
– Господи боже! – Мьюр плюхнулся на стул. – Ну и что с вами делать? Вы же не станете искать ответы в этой дурацкой поэзии? Разве что если Гомер написал продолжение, которое давно потеряли, и там точно указал, где был закопан щит. И карту приложил.
Он отодвинулся вместе со стулом и пристроил на столе раненую ногу.
– А я, между прочим, кое-что сделал. Я позвонил в Лондон и спросил про нашего друга доктора Бельцига, немецкого археолога, – просто чтобы узнать, известен он нашей службе или нет. Оказалось, у них на него толстенное дело. Нацисты платили ему за его принадлежность к высшей расе, он был одним из прикормленных Гитлером ученых, и его отправили за доказательствами этой их безумной теории. В тридцать восьмом он кое-что копал в Каире, на следующий год крутился возле Спарты, а осенью сорокового года отправился на Кефалонию. Войну провел на Крите. Его не раз обвиняли в том, что на раскопках он использует принудительный труд; местные сравнивали его с гестапо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Сюда! – В тишине голос его прозвучал неуютно громко.
«Вдруг кто-нибудь еще услышит? – подумал Грант. – Впрочем, какая теперь разница? Джексона давно уже услышали бы».
Американец с шумом вывалился на прогалину, сломав по дороге три низко расположенные ветки. Наверное, ему тоже было не по себе – Грант заметил, как, выходя из зарослей, тот прячет «люгер» в карман брюк. Карман красноречиво оттопырился.
Джексон заглянул в пустой сарай:
– Похоже, кто-то побывал тут раньше нас.
– Наверное, жители деревни сломали замок и забрали инструменты.
– Ну и ну! – Джексон с негодованием покачал головой. – Неудивительно, что красные имеют здесь такой успех.
– Им нечего есть, – жестко ответил Грант. – У них уже шесть лет нет нормальной еды. А теперь они стали мячом в международном матче, и их отфутболивают от одной страны к другой. Им же приходится выживать изо всех сил. Именно поэтому коммунисты здесь так популярны. Только они предлагают местным людям надежду.
Джексон с недоверием посмотрел на него:
– Ты что, спятил? Такое нельзя говорить. После того, что случилось на Лемносе, надо считать, что красные висят у нас на хвосте.
– Да, они умеют появляться в самое…
Грант резко развернулся, выхватывая револьвер. Но было слишком поздно. На другой стороне поляны чей-то глаз уже щурился в прорези прицела.
Рид и Марина сидели лицом друг к другу за длинным столом в библиотеке, их разделял бруствер из книг. Принадлежащая Риду половина стола была усыпана скомканными листами бумаги с полузаполненными таблицами, списками, схемами, зачеркнутыми строчками и какими-то художественными эскизами. Марина напротив него ограничилась одной-единственной книгой, листком бумаги и остро заточенным карандашом. И, в отличие от Рида, на ее листке почти ничего не было записано.
Она вздохнула – после такого вздоха собеседник должен спросить, что случилось. Копна белых волос напротив нее так и осталась склоненной над книгами и записями, и слышалось только поспешное шуршание грифеля по бумаге.
– Так все запутано, – произнесла Марина, решив действовать более открыто.
Над книгами показались очки Рида в черепаховой оправе.
– Простите? – встрепенулся он.
То ли он до чего-то докопался, то ли просто забыл, что Марина сидит рядом с ним, – она не поняла.
– Я перелистываю «Одиссею», просто чтобы посмотреть, не найдется ли подсказки – куда Одиссей мог отправиться со щитом.
– Историки и филологи не одно столетие пытались нанести на карту странствования Одиссея, – ответил Рид. – Это невозможно.
– Почему? – удивилась Марина.
Рид надел на ручку колпачок и отложил в сторону здоровенный том труда «Миносский дворец», который мешал им видеть друг друга. Он рассеянно сдвинул очки на кончик носа:
– Как вы думаете, кто написал «Илиаду» и «Одиссею»?
– Если вы ходили в школу в Греции, то ответ на этот вопрос только один: Гомер. – Она рассмеялась. – Пембертон тоже дразнил меня. Он говорил, что это ловушка и поэмы на самом деле никто не писал. Он утверждал, что это результат многовековой устной традиции, передаваемой поэтами из поколения в поколение и меняемой при передаче. – Голос ее погрустнел. – Пембертон объяснял, что искать в этих поэмах первоисточник так же бесполезно, как смотреть в лицо младенца, пытаясь разглядеть там черты его прапрапрадеда.
– Это Пембертон так считал. Я с ним не согласен. Не думаю, что несколько поэтов могли сочинить такие вещи. Мне кажется, требуется один ум, единое видение, чтобы создать что-нибудь столь блестяще целостное. Но нет никаких сомнений, что поэт или поэты (я не утверждаю, что «Илиада» и «Одиссея» написаны одним и тем же человеком) использовали огромный объем информации. Необъятный запас мифов, семейных историй, народных преданий, воспоминаний и традиций. Некоторые эпизоды в поэмах имеют сверхъестественную точность – реки, которых Гомер никак не мог видеть, потому что к его времени они превратились в болота, оружие и доспехи, которые вышли из употребления за полтысячелетие до того времени, когда он создавал поэмы. Вы видели шлем с клыками кабана, который Шлиман раскопал в Микенах? Этот шлем был подробно описан Гомером.
Наверное, Рид заметил, что Марина слушает его невнимательно; он покачал головой и поправил галстук.
– Извините. Возвращаясь к Одиссею, хочу сказать, что поэт черпает сразу из многих источников. И похоже, он все их использовал и все перемешал. В одних эпизодах «Одиссеи» Одиссей вроде бы плывет по западной части Средиземного моря, в других – он где-то возле Египта, а песни с десятой под двенадцатую наполнены символическими обозначениями – сдвигающиеся скалы, сирены, солнечные острова, – обычно все это ассоциируется с регионом Черного моря. Что совсем никуда не годится! Как он может заставлять нас поверить, что Одиссей – умнейший из греков, в конце-то концов, – поплывет на восток, к Черному морю, пытаясь вернуться домой, на Итаку? – Судя по тону, Риду такая мысль казалась очень обидной. – Наверное, именно поэтому Гомер выражается столь туманно. Ведь дело не в том, что он не знает географии. Когда надо, он точен, как Картографическое управление. Он слепил вместе несколько разных историй и теперь пытается замазать швы между ними.
Марина вздохнула:
– Как будто мы до этого все понимали и надо было, чтобы кто-нибудь пришел и напустил туману!
Дверь со стуком распахнулась, и они оба повернули головы. Вошел Мьюр.
– Как успехи?
Рид почесал кустистую бровь:
– Мы с Мариной как раз обсуждали многогранность Гомера.
– Господи боже! – Мьюр плюхнулся на стул. – Ну и что с вами делать? Вы же не станете искать ответы в этой дурацкой поэзии? Разве что если Гомер написал продолжение, которое давно потеряли, и там точно указал, где был закопан щит. И карту приложил.
Он отодвинулся вместе со стулом и пристроил на столе раненую ногу.
– А я, между прочим, кое-что сделал. Я позвонил в Лондон и спросил про нашего друга доктора Бельцига, немецкого археолога, – просто чтобы узнать, известен он нашей службе или нет. Оказалось, у них на него толстенное дело. Нацисты платили ему за его принадлежность к высшей расе, он был одним из прикормленных Гитлером ученых, и его отправили за доказательствами этой их безумной теории. В тридцать восьмом он кое-что копал в Каире, на следующий год крутился возле Спарты, а осенью сорокового года отправился на Кефалонию. Войну провел на Крите. Его не раз обвиняли в том, что на раскопках он использует принудительный труд; местные сравнивали его с гестапо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91