– Это не все, что он сделал, – надула губки Марина.
– Кажется, вы говорили, что это он нашел Трою.
– Наверное, Марина хочет напомнить нам про его… м-м… энтузиазм. Как я говорил, Шлиман верил в то, что Гомер говорил правду. Романтик! А еще Шлиман очень любил быть в центре внимания. Возможно, преподнося свои открытия, он не избежал театральности.
– Ходили слухи, что половину из найденных сокровищ он сам себе подбросил, – фыркнула Марина.
Рид неопределенно махнул рукой:
– Все это мелочи. Он же не мог подкинуть циклопические стены Трои или Львиные ворота в Микенах. Можно не одобрять его приемы работы и обсуждать его толкования, но нельзя не признавать его достижения. Он вывел Троянскую войну из области мифов и обеспечил ей надежное место в реальном мире.
Грант посмотрел на него:
– Но если Шлиман доказал, что эти истории – правда, почему вы повторяете, что это сказки?
Рид смущенно улыбнулся:
– Я верил так же сильно, как и Шлиман. Или нет, я стал отступником. – Его глаза стали отрешенными. – Я однажды с ним встречался. Мне было десять лет. Он читал лекцию для публики в Королевском географическом обществе, и отец взял меня с собой. Мы поехали на поезде, а на вокзале Пэддингтон отец купил мне лимонное мороженое. Забавно, какие вещи запоминаются. Так вот, Шлиман устроил потрясающее представление. В этом своем рабочем балахоне, с немецким акцентом – просто Алан Квотермейн пополам с капитаном Немо. Час пролетел незаметно, словно ты летом после обеда перелистываешь любимую книгу, читая самые интересные отрывки. Но только тут все было правдой. В тот вечер я решил, что стану таким, как Шлиман.
– И что произошло?
– Я вырос. – Рид грустно вздохнул. – Поступил в Оксфорд и остался в университете. Мне казалось, что это самое лучшее место для молодого человека, который любит классическую филологию. Но Оксфорд потихоньку высосал из меня всю любовь. Нельзя провести жизнь, просто греясь в лучах сияния Гомера. Надо заниматься исследовательской работой, анализировать, толковать. И чем пристальнее вглядываешься, тем дальше оказываешься. Первый эмоциональный порыв расщепляется на совершенно рациональные компоненты, которые в свою очередь расщепляются на все более мелкие, и так далее. Все равно что препарировать любимую собаку, чтобы разобраться, почему ты ее так любишь. Когда заканчиваешь, от любви уже ничего не остается. – Рид вытер лицо носовым платком. В битком набитом трамвае было жарко, и у него на лбу выступили бисеринки пота. – А потом, что бы там Шлиман ни нашел в действительности, одно дело – развалины нескольких укреплений на холмах, пусть даже они возбуждают воображение, и совсем другое – заявление о том, что Гомер описал все так, как оно было на самом деле. Уважаемые ученые так не делают. Мы – профессиональные скептики. Если и веришь во что-то, то делаешь это про себя, потихоньку. Со временем твое убеждение переходит в смущение, потом – в шутку. В конце концов не можешь даже и вспомнить, что ты такого во всем этом находил.
– Но ваше отношение изменилось.
– Да, в пещере. Когда я увидел всю эту резьбу – как раз такую, какую описывал Гомер… – Рид в изумлении покачал головой. – Я вспомнил, что именно меня так впечатлило тем вечером в Кенгсингтоне. Не поэзия – ее я оценил позднее. Даже не сюжет, какой бы он ни был увлекательный. А возможность или надежда, что под всей этой схоластикой и легендами может оказаться что-то реальное. Что-то настоящее. – Он смущенно улыбнулся. – Я снова начал верить. Как Шлиман или как Эванс. Если говорить о нем…
Он вдруг вскочил и дернул шнур колокольчика. Трамвай, громыхая, остановился. Грант поднялся, но Марина осталась сидеть.
– Я еще не выхожу. Увидимся в отеле.
– Ты там осторожнее.
Она слегка приподняла свою сумочку. Та оказалась неожиданно тяжелой, словно помимо помады и пудры там лежало что-то еще.
– Я сама могу за себя постоять.
Грант и Рид вышли из трамвая и оказались у ворот большого белого здания в неоклассическом стиле – от улицы его отделяла просторная лужайка и отгораживала высокая каменная стена. Медная дощечка на столбике ворот сообщала: «Британская школа в Афинах».
– Какое-то тут все полусонное. Им можно вешать табличку «Не беспокоить».
– Наверное, преподаватели разъехались на пасхальные каникулы. Но вдруг нам повезет…
Рид звонил до тех пор, пока из дома не появилась молодая женщина в сером платье из джерси. Она с подозрением посмотрела на них – на Рида в костюме, вышедшем из моды, и в летней шляпе с обвисшими полями, потом на Гранта в ботинках и рубашке с короткими рукавами. Однако имя Рида, похоже, обладало властью талисмана. Один только его звук превратил враждебность женщины в какое-то священное благоговение. Она впустила их в ворота и повела вверх по склону, через сад, где росли оливковые деревья, сосны, кипарисы и олеандры, в прохладу вестибюля с высокими потолками.
– Боюсь, директора сегодня нет, иначе он сам бы вышел встречать вас. Ваш визит, профессор Рид, для него большая честь. Вы распишетесь в нашей книге для посетителей?
Она придвинула к нему книгу и протянула ручку. Рид поставил подпись с завитушками и передал ручку Гранту.
– У вас все посетители должны расписываться?
Под именем Рида Грант нацарапал что-то неразборчивое и бессмысленное – просто из предосторожности, которая уже вошла у него в привычку.
– Конечно. Даже наши самые почетные гости. – Она улыбнулась Риду виноватой улыбкой.
– Вы не возражаете, если я взгляну?
Грант перелистал книгу. Она выглядела вполне законченным артефактом, реликвией из прошлого, с которой отерли пыль и поставили на полку. Страница за страницей, строчка за строчкой – имена и даты; ровные расстояния между строчками никак не отражали самые разные отрезки времени, разделявшие визиты. Иногда в один день расписывалось человек десять, но чаще целыми днями или даже неделями никто книгу не тревожил. Потом вдруг поперек страницы, словно шрам, легли две проведенные по линейке черты – они разделяли апрель тысяча девятьсот сорок первого года и январь сорок пятого.
«Четыре года», – подумал Грант.
Четыре года, когда мир делал все, чтобы развалиться на куски. Белая полоска между двумя параллельными линиями.
На предыдущей странице Грант нашел то, что искал. Он развернул книгу к Риду.
«Пембертон. 21 марта 1941».
– Вы знали Джона Пембертона?
– Встречались однажды. А вы встречались с ним, когда он приезжал сюда?
Она покачала головой:
– Большинство из нас приехало сюда после войны.
Грант немного подумал:
– Вы говорили, ваше учреждение финансировало раскопки Пембертона на Крите. У вас не осталось записей?
Девушка, кажется, такого вопроса не ожидала. Она неуверенно взглянула на Рида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91