Понимая, что слишком долго задержался взглядом на его изувеченной руке, Виргилий перевел глаза на его лицо.
— А что, Зорзи — это венецианское имя?
Маленькие злые глазки Зорзи моргнули. За него ответил Лионелло:
— Так на венецианском диалекте звучит имя Джордже, по-французски Жорж. В Венеции буква «Z» в особом почете! Она заменяет «G». Вот, к примеру, евангелист Иоанн по-английски звучит как Джон, по-французски Жан, по-испански Хуан, по-португальски Жоао, а на нашем диалекте — Зан или Зани. — И добавил, откидывая волосы назад: — Раз уж какая-то надобность привела вас ко мне, почему бы нам не устроиться поудобнее? Игра меня утомила.
Он предложил посидеть прямо на берегу у воды, в тени деревьев, но его друг воспротивился:
— Только не там! Вот уже скоро три десятка лет, как Сенат постановил построить здесь набережную, чтобы покончить с этой проклятой топью.
Услышав его злобный голос, Виргилий и Мариетта невольно отшатнулись. Они узнали его, этот голос. Их руки встретились. Каждый получил подтверждение своего первого впечатления. Зорзи Бонфили был одним из тех грабителей в масках, которые рыскали в мастерской Тициана, пока они прятались за «Пьетой». Они постарались никак не выдать себя и дружно заулыбались. Лионелло фамильярно, жестом, не лишенным нежности, обнял друга за плечи. Виргилий перестал улыбаться. В ответ на жест Лионелло Зорзи обнял его за талию. Изумление Виргилия возрастало. Зорзи подметил происшедшую в нем перемену, и некоторое время царило замешательство. Лионелло постарался его рассеять:
— Приглашаю вас к себе!
Он не предложил им осмотреть залы, полные произведений искусства: полотен великих мастеров, римских скульптур, китайских ваз, персидских ковров, арабской посуды и византийских золотых изделий. Однако угостил их белым сухим вином.
— …которое любила императрица Ливия.
Из окон открывался чудный вид на Венецию. На вопрос Зена о цели их визита ответила Мариетта. Стоило Зорзи услышать имя Атики, глаза его вспыхнули нехорошим огнем.
— Атика, эта тварь на содержании наших врагов! — Голос его дрожал от негодования. — Будь проклят день двадцать девятое мая 1453 года, когда Константинополь попал в руки султана Мехмеда Второго. Празднуя свою победу под сводами Святой Софии, превращенной им в мечеть, он благодарил Аллаха. С тех пор турки не переставая грозят нам. Мало-помалу наладили флот и завоевывают Средиземное море — наше море.
Далее Зорзи повел рассказ о постепенной сдаче туркам «Mare Nostrum».
Виргилию вспомнились строчки Иоахима дю Белле, который, поминая обряд обручения Венеции с Адриатикой, иронизировал:
Венецианцы-глупцы все с морем брачуются, Турки давно уж в любовниках ходят.
— На короне нашей ослепительной империи осталось лишь три камня: Корфу, Кандия и Кипр… Кипр!
При упоминании об острове, где родилась божественная Афродита, покалеченная рука Зорзи, до того рассекавшая воздух, бессильно повисла. «Кипр! Ну конечно! — пронеслось в голове Виргилия, вспомнившего, что сказал по поводу Зорзи Пальма. Он ведь был ранен в бою за Кипр. — Я собирался расспросить дядю, но, кажется, могу прямо здесь и сейчас получить урок истории».
И он не ошибся. Зорзи с горечью в голосе повел свой рассказ с 1570 года. С очевидной пристрастностью изложил он расстановку сил в начале семидесятых годов так, как видел ее сам. Остров Кипр был лакомым куском, приносящим в год доходу не менее трехсот шестидесяти тысяч дукатов. Пшеница и хлопок, вино и растительное масло, соль и сахар были там в изобилии.
— Кипр с его цитаделью, с его природными богатствами разжигал страсти. Турки облизывались, глядя на него. Особенно с приходом к власти Селима Второго, этого мерзавца, пропившего свои мозги, что вообще редкость для мусульманина.
В своем донесении в Сенат наместник Бадоэр так описал Селима Второго: «Лицо испитое от чрезмерного употребления вина и водки, к которой он пристрастился из-за несварения желудка». В начале 1570 года Селим начал враждовать с Венецией.
— Надо думать, этот пропойца прямо-таки мечтал упиваться кипрским вином в своем серале!
Блистательная Порта желала столкновения? Ну что ж, пусть получает. Светлейшая засучила рукава и в пятьдесят дней изготовила сто пятьдесят галер, снаряженных для битвы. Несмотря на эти титанические усилия, Республика Льва была застигнута врасплох: первого июля турецкий флот подошел к Кипру, десятки тысяч солдат атаковали его столицу Никозию. Она пала. Воодушевленные легкой победой, мусульмане напали на Фамагусту, считавшуюся неприступной.
— Там они напоролись на наши великолепные военные укрепления, на неколебимую верность венецианцев своей родине, но прежде всего — на героизм командующего гарнизоном — Маркантонио Брагадино. — Голос Бонфили задрожал. Дойдя до этого места, он побледнел. — Осажденная Фамагуста держалась почти год. Положение было отчаянное, одиннадцать месяцев ее обстреливали, подрывали ее бастионы. Одиннадцать месяцев она отбивала атаки. — Увлекшись рассказом, Зорзи утратил присущую ему грубость. — В конце лета 1571 года население попросило Брагадино капитулировать. Он согласился. Первого августа в честь перемирия зазвонили колокола и замолчали пушки. Лала Мустафа, полномочный представитель султана, главнокомандующий турецкой армией, вручил своему противнику грамоту с подвешенной к ней золотой печатью, украшенной изображением Селима Второго. В грамоте говорилось, что тот «обещает и клянется Аллахом и головой Великого Турка уважать параграфы, которые содержатся в этом документе». Среди параграфов был один, который обеспечивал беспрепятственное возвращение венецианских войск на родину. Но как только туркам были переданы ключи от Фамагусты и Брагадино проговорил: «Я вручаю вам эти ключи не из трусости, но по необходимости», — бесчестный Лала Мустафа изменил тон! Он нарушил все обязательства победителей по отношению к побежденным. Защитников города пленили — иных повесили, иных послали на галеры или продали в рабство. Две тысячи рабов и двадцать тысяч трупов! Иначе как резней это не назовешь. Их жен безбожно насиловали. А Брагадино… Брагадино…
Его голос пресекся, лицо исказилось. Ни Виргилий, ни Мариетта не догадывались, что с ним творится, в отличие от Лионелло, который сочувственно положил руку ему на плечо и докончил рассказ за него:
— Лала Паша отрезал Брагадино одно ухо. Другое отрубил солдат. Затем приказал связать его, накинуть ему на шею удавку, и призвал всех осыпать его ругательствами и поносить. Через неделю, когда Брагадино был уже при смерти — у него произошло заражение крови из-за ран, — ему предложили жизнь с условием принять ислам. Ответом было презрение и брань. Этим он подписал себе смертный приговор, но не догадывался, какие адские муки уготованы ему напоследок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— А что, Зорзи — это венецианское имя?
Маленькие злые глазки Зорзи моргнули. За него ответил Лионелло:
— Так на венецианском диалекте звучит имя Джордже, по-французски Жорж. В Венеции буква «Z» в особом почете! Она заменяет «G». Вот, к примеру, евангелист Иоанн по-английски звучит как Джон, по-французски Жан, по-испански Хуан, по-португальски Жоао, а на нашем диалекте — Зан или Зани. — И добавил, откидывая волосы назад: — Раз уж какая-то надобность привела вас ко мне, почему бы нам не устроиться поудобнее? Игра меня утомила.
Он предложил посидеть прямо на берегу у воды, в тени деревьев, но его друг воспротивился:
— Только не там! Вот уже скоро три десятка лет, как Сенат постановил построить здесь набережную, чтобы покончить с этой проклятой топью.
Услышав его злобный голос, Виргилий и Мариетта невольно отшатнулись. Они узнали его, этот голос. Их руки встретились. Каждый получил подтверждение своего первого впечатления. Зорзи Бонфили был одним из тех грабителей в масках, которые рыскали в мастерской Тициана, пока они прятались за «Пьетой». Они постарались никак не выдать себя и дружно заулыбались. Лионелло фамильярно, жестом, не лишенным нежности, обнял друга за плечи. Виргилий перестал улыбаться. В ответ на жест Лионелло Зорзи обнял его за талию. Изумление Виргилия возрастало. Зорзи подметил происшедшую в нем перемену, и некоторое время царило замешательство. Лионелло постарался его рассеять:
— Приглашаю вас к себе!
Он не предложил им осмотреть залы, полные произведений искусства: полотен великих мастеров, римских скульптур, китайских ваз, персидских ковров, арабской посуды и византийских золотых изделий. Однако угостил их белым сухим вином.
— …которое любила императрица Ливия.
Из окон открывался чудный вид на Венецию. На вопрос Зена о цели их визита ответила Мариетта. Стоило Зорзи услышать имя Атики, глаза его вспыхнули нехорошим огнем.
— Атика, эта тварь на содержании наших врагов! — Голос его дрожал от негодования. — Будь проклят день двадцать девятое мая 1453 года, когда Константинополь попал в руки султана Мехмеда Второго. Празднуя свою победу под сводами Святой Софии, превращенной им в мечеть, он благодарил Аллаха. С тех пор турки не переставая грозят нам. Мало-помалу наладили флот и завоевывают Средиземное море — наше море.
Далее Зорзи повел рассказ о постепенной сдаче туркам «Mare Nostrum».
Виргилию вспомнились строчки Иоахима дю Белле, который, поминая обряд обручения Венеции с Адриатикой, иронизировал:
Венецианцы-глупцы все с морем брачуются, Турки давно уж в любовниках ходят.
— На короне нашей ослепительной империи осталось лишь три камня: Корфу, Кандия и Кипр… Кипр!
При упоминании об острове, где родилась божественная Афродита, покалеченная рука Зорзи, до того рассекавшая воздух, бессильно повисла. «Кипр! Ну конечно! — пронеслось в голове Виргилия, вспомнившего, что сказал по поводу Зорзи Пальма. Он ведь был ранен в бою за Кипр. — Я собирался расспросить дядю, но, кажется, могу прямо здесь и сейчас получить урок истории».
И он не ошибся. Зорзи с горечью в голосе повел свой рассказ с 1570 года. С очевидной пристрастностью изложил он расстановку сил в начале семидесятых годов так, как видел ее сам. Остров Кипр был лакомым куском, приносящим в год доходу не менее трехсот шестидесяти тысяч дукатов. Пшеница и хлопок, вино и растительное масло, соль и сахар были там в изобилии.
— Кипр с его цитаделью, с его природными богатствами разжигал страсти. Турки облизывались, глядя на него. Особенно с приходом к власти Селима Второго, этого мерзавца, пропившего свои мозги, что вообще редкость для мусульманина.
В своем донесении в Сенат наместник Бадоэр так описал Селима Второго: «Лицо испитое от чрезмерного употребления вина и водки, к которой он пристрастился из-за несварения желудка». В начале 1570 года Селим начал враждовать с Венецией.
— Надо думать, этот пропойца прямо-таки мечтал упиваться кипрским вином в своем серале!
Блистательная Порта желала столкновения? Ну что ж, пусть получает. Светлейшая засучила рукава и в пятьдесят дней изготовила сто пятьдесят галер, снаряженных для битвы. Несмотря на эти титанические усилия, Республика Льва была застигнута врасплох: первого июля турецкий флот подошел к Кипру, десятки тысяч солдат атаковали его столицу Никозию. Она пала. Воодушевленные легкой победой, мусульмане напали на Фамагусту, считавшуюся неприступной.
— Там они напоролись на наши великолепные военные укрепления, на неколебимую верность венецианцев своей родине, но прежде всего — на героизм командующего гарнизоном — Маркантонио Брагадино. — Голос Бонфили задрожал. Дойдя до этого места, он побледнел. — Осажденная Фамагуста держалась почти год. Положение было отчаянное, одиннадцать месяцев ее обстреливали, подрывали ее бастионы. Одиннадцать месяцев она отбивала атаки. — Увлекшись рассказом, Зорзи утратил присущую ему грубость. — В конце лета 1571 года население попросило Брагадино капитулировать. Он согласился. Первого августа в честь перемирия зазвонили колокола и замолчали пушки. Лала Мустафа, полномочный представитель султана, главнокомандующий турецкой армией, вручил своему противнику грамоту с подвешенной к ней золотой печатью, украшенной изображением Селима Второго. В грамоте говорилось, что тот «обещает и клянется Аллахом и головой Великого Турка уважать параграфы, которые содержатся в этом документе». Среди параграфов был один, который обеспечивал беспрепятственное возвращение венецианских войск на родину. Но как только туркам были переданы ключи от Фамагусты и Брагадино проговорил: «Я вручаю вам эти ключи не из трусости, но по необходимости», — бесчестный Лала Мустафа изменил тон! Он нарушил все обязательства победителей по отношению к побежденным. Защитников города пленили — иных повесили, иных послали на галеры или продали в рабство. Две тысячи рабов и двадцать тысяч трупов! Иначе как резней это не назовешь. Их жен безбожно насиловали. А Брагадино… Брагадино…
Его голос пресекся, лицо исказилось. Ни Виргилий, ни Мариетта не догадывались, что с ним творится, в отличие от Лионелло, который сочувственно положил руку ему на плечо и докончил рассказ за него:
— Лала Паша отрезал Брагадино одно ухо. Другое отрубил солдат. Затем приказал связать его, накинуть ему на шею удавку, и призвал всех осыпать его ругательствами и поносить. Через неделю, когда Брагадино был уже при смерти — у него произошло заражение крови из-за ран, — ему предложили жизнь с условием принять ислам. Ответом было презрение и брань. Этим он подписал себе смертный приговор, но не догадывался, какие адские муки уготованы ему напоследок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79