— спросил у друга Виргилий.
Пьер кивнул. Решено было вернуться в дом Тициана и немного покопаться там.
— Каннареджо и Кастелло — в разных концах города, — вздохнул Чезаре. — Ну не идти же пешком в этакую жару! — Он отер пот со лба и решительно сказал: — Наймем гондольера. Он высадит сначала вас, а потом и меня.
Им повезло: на набережной канала Францисканцев нашелся гондольер, готовый доставить их по назначению. В гондоле они устроились под навесом. Встав на корме, одна нога впереди, гондольер принялся грести. Вскоре от церкви виднелась уже одна колокольня. По сплетению каналов и каналетто, петляющих между сотней островов Светлейшей, по Сан-Стину, Сан-Поло, До-Торри они выбрались на Большой канал.
— Гондола асимметрична. Один из бортов — в две ладони длиннее другого… — начал дядя и продолжал во все время, пока длилось их плавание.
Канал Рождества, канал Милосердия, и вот уже воды лагуны напротив Каннареджо. Пьер и Виргилий слегка освоились в городе. На мосту над каналом Успения Пресвятой Богородицы они вышли. Бири-Гранде была в двух шагах. Как и накануне и два дня назад, город был пустынным и притихшим. Друзья молча вошли во внутренний двор особняка и застыли как громом пораженные: вся земля дворика усеяна различными предметами и разлетевшимися бумагами, дверь в дом — нараспашку, створки на окнах хлопают.
— Грабеж! — вскричал Виргилий и бросился в мастерскую. Дверь туда тоже была распахнута. Сукно, закрывавшее
последний шедевр Тициана, сорвано. У подножия холста, под написанными на нем Христом, Марией, Никодимом и Магдалиной, валялся красный бант.
Глава 3
Виргилий поднял шелковый бант. От ленты исходил сладкий пряный запах, который не мог принадлежать мужчине.
— Здесь побывала женщина! — воскликнул он, оглядев перевернутую вверх дном мастерскую. — А моя несравненная Флорина утверждает, что девочки аккуратнее мальчиков. Что, черт побери, забыла здесь эта синьора?
— Возможно, то же, что и мы, — буркнул Пьер.
Виргилий вздохнул. Он просунул вещественное доказательство — бант — в петлицу камзола, и получилось нечто вроде цветка. Затем стал наводить порядок в мастерской, собирая разлетевшиеся по полу бумаги. Пьер взялся ему помогать. Вскоре мастерская приобрела вполне пристойный вид. Подобранные с полу и уложенные на верстаке бумаги образовали стопу внушительных размеров. Виргилий с сомнением взглянул на нее, засучил рукава и принялся разбирать.
— А теперь, дорогой Пьер, давай-ка разложим эту груду по порядку.
Пьер выругался про себя, проклиная манию Виргилия все сортировать и раскладывать по полочкам, доставшуюся тому от его отца — да будет ему земля пухом. Ворча, он все же не посмел перечить.
— Записи и письма направо, рисунки, эскизы — налево, — предложил Виргилий.
Таким образом, правая стопа должна была представлять собой нечто вроде «книги расходов», а также письма.
Среди бумаг, коим полагалось лечь слева, было несколько подготовительных набросков, остальная часть — весьма внушительная по объему — состояла из набросков к существующим полотнам с целью составления архива.
— Тициан воспроизвел на бумаге все свои полотна, написанные как им самим, так и с помощью учеников, — сделал вывод Виргилий. — На эту стопу нужно обратить особое внимание.
Друзья приступили к сортировке.
— Количество посланий, которые маэстро написал за свою жизнь, просто невероятно, — удивленно протянул Виргилий и, выбрав наугад три странички, стал читать вслух: — 1536 год, в письме Аретино: «Здесь сплошная барабанная дробь, каждый готовится к отправке во Францию. Надеюсь вскоре быть подле вас, и тогда спокойно обо всем поговорим». 1514 год, из послания венецианскому Сенату: « течет и нуждается в ремонте или замене, в любом случае суммы в пять-шесть дукатов будет вполне достаточно». Или вот еще: 1533 год, кардиналу Ипполиту Медичи: «Помпонио и Горацио, сыновья мои, подрастают и набираются уму-разуму, надеюсь, что с помощью Божией и моих небесных покровителей они станут людьми».
Тут инициативу перехватил Пьер:
— Добрая часть посланий адресована испанскому двору. Он в буквальном смысле бомбардировал ими сперва Карла Пятого, а затем Филиппа Второго. Слушай! Осень 1545 года, Карлу Пятому: «Я теперь в Риме, занят тем, что беру уроки у античных камней, что позволит моему искусству стать достойным задачи изображать победы, которые Господь Наш готовит Вашему величеству на Востоке». 12 июня 1559 года, Филиппу Второму: «Лев, повинуясь дьявольскому инстинкту, замыслил убить, дабы завладеть его деньгами. В тот вечер, когда он задумал привести свой план в исполнение, Горацио явился к нему более веселым и обходительным, чем обычно, тот пригласил его и просил побыть у него, дабы сподручнее было осуществить коварный план. Когда Горацио собрался уходить, один из мошенников набросил ему на голову плащ, и все вместе, вооруженные шпагами и ножами, накинулись на него. Бедный Горацио, запутавшись в своем плаще, упал оглушенный и, не успев охнуть, получил шесть страшных ударов. Так бы он и умер, если бы бывший при нем слуга не вернулся, не взялся за шпагу и не поднял крик». Сентябрь 1554 года, императору: «Я несколько стеснен в средствах по той причине, что был болен, а кроме того, выдал замуж дочь». А это письмо от февраля прошлого года, королю Испании: «Вот уже двадцать пять лет, как я шлю Вашему величеству свои полотна по разным торжественным поводам, и ни разу не был вознагражден». Ну и дальше в таком же духе.
— Это пишет скорее банкир, нежели художник! Можно подумать, что всю свою жизнь он бедствовал. А ведь… — Виргилий развернул некоторые странички, составляющие вместе как бы дневник личных расходов. — Хотя я и не специалист по финансам и неважно читаю по-итальянски, если верить этим столбцам цифр, Тициан был просто крез! Одно то, что он получил от императора и его сына! Ну, например: пятьсот дукатов за первый портрет Габсбурга. Каждый портрет приносил ему небольшое состояние, а он написал сотни портретов! А из этой бумаги явствует, что некая должность в Немецком подворье приносила ему сто дукатов в год, что со временем превратилось в кругленькую сумму триста дукатов. Плюс по двадцать пять дукатов за каждый портрет новоизбранного дожа! И все это, по всей видимости, освобождалось от налога в двадцать процентов на высокие доходы, поскольку Тициан имел статус «художника на государственной службе»…
Разговоры шли своим чередом, сортировка бумаг — своим. В конце дня они закончили и, усталые и голодные, решили составить опись всем произведениям, которые отыщутся на Бири-Гранде, а затем поспешить в дом дяди, прихватив с собой воспроизведенные на бумаге наброски с полотен. Чтобы с новыми силами погрузиться в изучение тициановских сюжетов, им был необходим добрый ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Пьер кивнул. Решено было вернуться в дом Тициана и немного покопаться там.
— Каннареджо и Кастелло — в разных концах города, — вздохнул Чезаре. — Ну не идти же пешком в этакую жару! — Он отер пот со лба и решительно сказал: — Наймем гондольера. Он высадит сначала вас, а потом и меня.
Им повезло: на набережной канала Францисканцев нашелся гондольер, готовый доставить их по назначению. В гондоле они устроились под навесом. Встав на корме, одна нога впереди, гондольер принялся грести. Вскоре от церкви виднелась уже одна колокольня. По сплетению каналов и каналетто, петляющих между сотней островов Светлейшей, по Сан-Стину, Сан-Поло, До-Торри они выбрались на Большой канал.
— Гондола асимметрична. Один из бортов — в две ладони длиннее другого… — начал дядя и продолжал во все время, пока длилось их плавание.
Канал Рождества, канал Милосердия, и вот уже воды лагуны напротив Каннареджо. Пьер и Виргилий слегка освоились в городе. На мосту над каналом Успения Пресвятой Богородицы они вышли. Бири-Гранде была в двух шагах. Как и накануне и два дня назад, город был пустынным и притихшим. Друзья молча вошли во внутренний двор особняка и застыли как громом пораженные: вся земля дворика усеяна различными предметами и разлетевшимися бумагами, дверь в дом — нараспашку, створки на окнах хлопают.
— Грабеж! — вскричал Виргилий и бросился в мастерскую. Дверь туда тоже была распахнута. Сукно, закрывавшее
последний шедевр Тициана, сорвано. У подножия холста, под написанными на нем Христом, Марией, Никодимом и Магдалиной, валялся красный бант.
Глава 3
Виргилий поднял шелковый бант. От ленты исходил сладкий пряный запах, который не мог принадлежать мужчине.
— Здесь побывала женщина! — воскликнул он, оглядев перевернутую вверх дном мастерскую. — А моя несравненная Флорина утверждает, что девочки аккуратнее мальчиков. Что, черт побери, забыла здесь эта синьора?
— Возможно, то же, что и мы, — буркнул Пьер.
Виргилий вздохнул. Он просунул вещественное доказательство — бант — в петлицу камзола, и получилось нечто вроде цветка. Затем стал наводить порядок в мастерской, собирая разлетевшиеся по полу бумаги. Пьер взялся ему помогать. Вскоре мастерская приобрела вполне пристойный вид. Подобранные с полу и уложенные на верстаке бумаги образовали стопу внушительных размеров. Виргилий с сомнением взглянул на нее, засучил рукава и принялся разбирать.
— А теперь, дорогой Пьер, давай-ка разложим эту груду по порядку.
Пьер выругался про себя, проклиная манию Виргилия все сортировать и раскладывать по полочкам, доставшуюся тому от его отца — да будет ему земля пухом. Ворча, он все же не посмел перечить.
— Записи и письма направо, рисунки, эскизы — налево, — предложил Виргилий.
Таким образом, правая стопа должна была представлять собой нечто вроде «книги расходов», а также письма.
Среди бумаг, коим полагалось лечь слева, было несколько подготовительных набросков, остальная часть — весьма внушительная по объему — состояла из набросков к существующим полотнам с целью составления архива.
— Тициан воспроизвел на бумаге все свои полотна, написанные как им самим, так и с помощью учеников, — сделал вывод Виргилий. — На эту стопу нужно обратить особое внимание.
Друзья приступили к сортировке.
— Количество посланий, которые маэстро написал за свою жизнь, просто невероятно, — удивленно протянул Виргилий и, выбрав наугад три странички, стал читать вслух: — 1536 год, в письме Аретино: «Здесь сплошная барабанная дробь, каждый готовится к отправке во Францию. Надеюсь вскоре быть подле вас, и тогда спокойно обо всем поговорим». 1514 год, из послания венецианскому Сенату: « течет и нуждается в ремонте или замене, в любом случае суммы в пять-шесть дукатов будет вполне достаточно». Или вот еще: 1533 год, кардиналу Ипполиту Медичи: «Помпонио и Горацио, сыновья мои, подрастают и набираются уму-разуму, надеюсь, что с помощью Божией и моих небесных покровителей они станут людьми».
Тут инициативу перехватил Пьер:
— Добрая часть посланий адресована испанскому двору. Он в буквальном смысле бомбардировал ими сперва Карла Пятого, а затем Филиппа Второго. Слушай! Осень 1545 года, Карлу Пятому: «Я теперь в Риме, занят тем, что беру уроки у античных камней, что позволит моему искусству стать достойным задачи изображать победы, которые Господь Наш готовит Вашему величеству на Востоке». 12 июня 1559 года, Филиппу Второму: «Лев, повинуясь дьявольскому инстинкту, замыслил убить, дабы завладеть его деньгами. В тот вечер, когда он задумал привести свой план в исполнение, Горацио явился к нему более веселым и обходительным, чем обычно, тот пригласил его и просил побыть у него, дабы сподручнее было осуществить коварный план. Когда Горацио собрался уходить, один из мошенников набросил ему на голову плащ, и все вместе, вооруженные шпагами и ножами, накинулись на него. Бедный Горацио, запутавшись в своем плаще, упал оглушенный и, не успев охнуть, получил шесть страшных ударов. Так бы он и умер, если бы бывший при нем слуга не вернулся, не взялся за шпагу и не поднял крик». Сентябрь 1554 года, императору: «Я несколько стеснен в средствах по той причине, что был болен, а кроме того, выдал замуж дочь». А это письмо от февраля прошлого года, королю Испании: «Вот уже двадцать пять лет, как я шлю Вашему величеству свои полотна по разным торжественным поводам, и ни разу не был вознагражден». Ну и дальше в таком же духе.
— Это пишет скорее банкир, нежели художник! Можно подумать, что всю свою жизнь он бедствовал. А ведь… — Виргилий развернул некоторые странички, составляющие вместе как бы дневник личных расходов. — Хотя я и не специалист по финансам и неважно читаю по-итальянски, если верить этим столбцам цифр, Тициан был просто крез! Одно то, что он получил от императора и его сына! Ну, например: пятьсот дукатов за первый портрет Габсбурга. Каждый портрет приносил ему небольшое состояние, а он написал сотни портретов! А из этой бумаги явствует, что некая должность в Немецком подворье приносила ему сто дукатов в год, что со временем превратилось в кругленькую сумму триста дукатов. Плюс по двадцать пять дукатов за каждый портрет новоизбранного дожа! И все это, по всей видимости, освобождалось от налога в двадцать процентов на высокие доходы, поскольку Тициан имел статус «художника на государственной службе»…
Разговоры шли своим чередом, сортировка бумаг — своим. В конце дня они закончили и, усталые и голодные, решили составить опись всем произведениям, которые отыщутся на Бири-Гранде, а затем поспешить в дом дяди, прихватив с собой воспроизведенные на бумаге наброски с полотен. Чтобы с новыми силами погрузиться в изучение тициановских сюжетов, им был необходим добрый ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79