«Гитлер, — говорил Муссолини Чиано, — желая оказать влияние на людей, использовал риторику, далекую от правды, равно как и этот осел Рузвельт. Они оба большие болваны, недаром принадлежат к родственным расам». Но уж если немцы фальсифицировали свои коммюнике, то и Муссолини позволял себе то же самое. Причем он делал это всегда. Когда 11 ноября 1940 г. британский ВМФ атаковал итальянский флот в Торонто и вывел из строя половину судов, включая новый корабль «Литторио», газетам было предписано преуменьшить потери и значение этого разгрома, а вместо этого печатать фантастические сообщения о воздушном налете, проведенном в тот же день, по настойчивому требованию Муссолини, итальянскими воздушными силами на британский конвой у острова Мидуэй. Операция, эффект которой был минимален, стоила итальянцам 8 бомбардировщиков и 5 истребителей. Она оказалась первым и последним налетом на Британию. Позднее, когда на одном из Ионических островов высадилась группа парашютистов в количестве 150 человек, Муссолини приказал объявить, что там приземлилась целая дивизия.
Тем не менее итальянцы не были в восторге от попыток дуче обмануть их, и уже тем более — превратить в образцовых солдат, которых ему так недоставало, навязать им привычки и качества, которыми они никогда не обладали. Шли месяцы, война казалась бесконечной, а победа невозможной. Муссолини медленно, но верно терял популярность даже среди своих последователей, с энтузиазмом принявших объявление войны и прощавших бедствия первых военных лет. Когда Муссолини появлялся где-нибудь на публике, его по-прежнему приветствовали, о нем говорили с восторгом, к нему обращались с лестью и подобострастием, которые он давно принимал как должное, однако всеобщее бурное одобрение и преданность, ранее помогавшие ему управлять большей частью нации, канули в прошлое. Казалось, что одобрение выражают больше по привычке, а уважение — потому что так предписано. Однако для подобного отношения были и другие причины, помимо отвращения к союзу с Германией.
Муссолини был серьезно болен. Его выступления уже не были столь энергичными и блестящими, как когда-то, он растерял большую часть своей бешеной энергии, а его настроение уже нельзя было предугадать — столь неустойчивым оно стало. По мнению некоторых врачей, главная причина заключалась в недолеченном когда-то в молодости сифилисе, входившим теперь в свою последнюю стадию, характерными проявлениями которой были лихорадочное возбуждение и галлюцинации. «Я помню, — говорил Джузеппе Боттаи, тогдашний министр национального образования, — что маршал Бальбо называл Муссолини „продуктом сифилиса“ и что обычно я протестовал против его слов. Если это обвинение и неправда, то интересно было бы узнать, насколько оно близко к ней. Дуче опустился интеллектуально и физически. Муссолини более не человек действия. Меня он совсем не привлекает. Он самонадеян и амбициозен и может рассчитывать только на обожание, лесть и… предательство».
В октябре 1942 года Муссолини испытывал не просто недомогание, но и сильнейшие боли, и его врач, доктор Поцци постоянно находился на вилле Торлония, или в Рокка-делле-Каминате. У него вновь открылись раны, полученные в 1917 году. Вдобавок его мучила язва (болезнь продолжалась с перерывами уже несколько лет), так что от боли он не мог спокойно сидеть на стуле, постоянно вертясь и ерзая. Иногда боль была такой сильной, что, сжав руки около рта, он застывал в этой позе, удерживая рвущийся наружу крик. По словам Квинто Наварра, его личного слуги, выполнявшего роль главного церемониймейстера в Палаццо Венеция, он иногда отдавался во власть этой боли и падал на пол, корчась и стеная от боли. Физическое здоровье Муссолини никогда не подвергалось сомнению, однако будучи неспособен выносить сильную боль, он начал принимать обезболивающие таблетки, а также инъекции, прописанные ему доктором Поцци.
В конце сентября Эдда Чиано писала своему мужу в министерство иностранных дел: «Моя мать лишена чувства юмора. Она говорит и делает самые невероятные вещи. Но пишу я не поэтому. Мой отец очень нездоров. Боли в желудке, раздражительность, депрессия и т. п. Моя мать рисует мрачную картину. По-моему, у него снова разыгралась старая язва — его частная жизнь последних лет дает себя знать. Но давай не будем говорить об этом. Так вот, ему сделали все возможные рентгеновские снимки, — они все плохие, — но специалистов так и не приглашают… Пожалуйста, попробуй сделать что-нибудь… что угодно, лишь бы отца обследовали или хотя бы осмотрели. Держи связь с моей матерью и помогай ей. До сих пор единственные методы лечения, признаваемые им, — богохульства и брань».
Одного из ведущих итальянских врачей, профессора Чезаре Фругони, попросили, как бы случайно, обследовать дуче. Он подтвердил опасения Эдды Чиано, поставив точный диагноз — запущенная язва двенадцатиперстной кишки. Муссолини посадили на жидкую диету, что в свою очередь вызвало анемию. В мае 1943 года слуга Муссолини увидел, как его хозяин корчится в судорогах на полу в Рокка-делле-Каминате. Испугавшись, он влетел в комнату к Рашель с криком «Il Duce muore! Il Duce muore! Дуче умирает!» Немедленно прибыл доктор Поцци и после осмотра сказал Рашель, что ее мужу следует лечь в постель и отдохнуть. Кроме того, он посоветовал проконсультироваться у другого специалиста помимо профессора Фругони и трех других уже вызванных врачей. Впоследствии Рашель писала в дневнике: «Мысль о таком количестве врачей испугала меня. Они во всем противоречили друг другу. Фругони, поставивший диагноз „язва“, иронизировал по поводу одного из коллег, который „прожужжал все уши, твердя о дизентерии“. Однако затем он согласился, что острая дизентерия явилась осложняющим фактором. Затем Фругони выдал другой диагноз — рак, но был тут же опровергнут профессором Чезаре Бьянки».
Настоящим, а не мнимым поводом для беспокойства, о котором знали лишь Чиано и старший сын Муссолини Витторио, было психическое состояние дуче .
Ночами дуче спал очень плохо, в светлое время суток он находился в состоянии повышенного возбуждения и встревоженности. Он никак не мог оправиться — чем дальше, тем хуже складывалась для Италии война. Как только до него доходили новости о новой неудаче в Северной Африке или на Средиземноморье, он начинал биться в припадках гнева.
Дуче поносил армию, которая сражалась «со спокойствием и безразличием профессионалов, вместо того, чтобы биться с яростью фанатиков»; он ополчился против итальянцев, не созданных для войны, которые в отличие от японцев и немцев, «так и не созрели для столь мрачного, но и решающего испытания»; он проклинал англичан «на вечные времена» за то, что они отняли у него империю, оккупировав Абиссинию, и это было уже «личной вендеттой»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Тем не менее итальянцы не были в восторге от попыток дуче обмануть их, и уже тем более — превратить в образцовых солдат, которых ему так недоставало, навязать им привычки и качества, которыми они никогда не обладали. Шли месяцы, война казалась бесконечной, а победа невозможной. Муссолини медленно, но верно терял популярность даже среди своих последователей, с энтузиазмом принявших объявление войны и прощавших бедствия первых военных лет. Когда Муссолини появлялся где-нибудь на публике, его по-прежнему приветствовали, о нем говорили с восторгом, к нему обращались с лестью и подобострастием, которые он давно принимал как должное, однако всеобщее бурное одобрение и преданность, ранее помогавшие ему управлять большей частью нации, канули в прошлое. Казалось, что одобрение выражают больше по привычке, а уважение — потому что так предписано. Однако для подобного отношения были и другие причины, помимо отвращения к союзу с Германией.
Муссолини был серьезно болен. Его выступления уже не были столь энергичными и блестящими, как когда-то, он растерял большую часть своей бешеной энергии, а его настроение уже нельзя было предугадать — столь неустойчивым оно стало. По мнению некоторых врачей, главная причина заключалась в недолеченном когда-то в молодости сифилисе, входившим теперь в свою последнюю стадию, характерными проявлениями которой были лихорадочное возбуждение и галлюцинации. «Я помню, — говорил Джузеппе Боттаи, тогдашний министр национального образования, — что маршал Бальбо называл Муссолини „продуктом сифилиса“ и что обычно я протестовал против его слов. Если это обвинение и неправда, то интересно было бы узнать, насколько оно близко к ней. Дуче опустился интеллектуально и физически. Муссолини более не человек действия. Меня он совсем не привлекает. Он самонадеян и амбициозен и может рассчитывать только на обожание, лесть и… предательство».
В октябре 1942 года Муссолини испытывал не просто недомогание, но и сильнейшие боли, и его врач, доктор Поцци постоянно находился на вилле Торлония, или в Рокка-делле-Каминате. У него вновь открылись раны, полученные в 1917 году. Вдобавок его мучила язва (болезнь продолжалась с перерывами уже несколько лет), так что от боли он не мог спокойно сидеть на стуле, постоянно вертясь и ерзая. Иногда боль была такой сильной, что, сжав руки около рта, он застывал в этой позе, удерживая рвущийся наружу крик. По словам Квинто Наварра, его личного слуги, выполнявшего роль главного церемониймейстера в Палаццо Венеция, он иногда отдавался во власть этой боли и падал на пол, корчась и стеная от боли. Физическое здоровье Муссолини никогда не подвергалось сомнению, однако будучи неспособен выносить сильную боль, он начал принимать обезболивающие таблетки, а также инъекции, прописанные ему доктором Поцци.
В конце сентября Эдда Чиано писала своему мужу в министерство иностранных дел: «Моя мать лишена чувства юмора. Она говорит и делает самые невероятные вещи. Но пишу я не поэтому. Мой отец очень нездоров. Боли в желудке, раздражительность, депрессия и т. п. Моя мать рисует мрачную картину. По-моему, у него снова разыгралась старая язва — его частная жизнь последних лет дает себя знать. Но давай не будем говорить об этом. Так вот, ему сделали все возможные рентгеновские снимки, — они все плохие, — но специалистов так и не приглашают… Пожалуйста, попробуй сделать что-нибудь… что угодно, лишь бы отца обследовали или хотя бы осмотрели. Держи связь с моей матерью и помогай ей. До сих пор единственные методы лечения, признаваемые им, — богохульства и брань».
Одного из ведущих итальянских врачей, профессора Чезаре Фругони, попросили, как бы случайно, обследовать дуче. Он подтвердил опасения Эдды Чиано, поставив точный диагноз — запущенная язва двенадцатиперстной кишки. Муссолини посадили на жидкую диету, что в свою очередь вызвало анемию. В мае 1943 года слуга Муссолини увидел, как его хозяин корчится в судорогах на полу в Рокка-делле-Каминате. Испугавшись, он влетел в комнату к Рашель с криком «Il Duce muore! Il Duce muore! Дуче умирает!» Немедленно прибыл доктор Поцци и после осмотра сказал Рашель, что ее мужу следует лечь в постель и отдохнуть. Кроме того, он посоветовал проконсультироваться у другого специалиста помимо профессора Фругони и трех других уже вызванных врачей. Впоследствии Рашель писала в дневнике: «Мысль о таком количестве врачей испугала меня. Они во всем противоречили друг другу. Фругони, поставивший диагноз „язва“, иронизировал по поводу одного из коллег, который „прожужжал все уши, твердя о дизентерии“. Однако затем он согласился, что острая дизентерия явилась осложняющим фактором. Затем Фругони выдал другой диагноз — рак, но был тут же опровергнут профессором Чезаре Бьянки».
Настоящим, а не мнимым поводом для беспокойства, о котором знали лишь Чиано и старший сын Муссолини Витторио, было психическое состояние дуче .
Ночами дуче спал очень плохо, в светлое время суток он находился в состоянии повышенного возбуждения и встревоженности. Он никак не мог оправиться — чем дальше, тем хуже складывалась для Италии война. Как только до него доходили новости о новой неудаче в Северной Африке или на Средиземноморье, он начинал биться в припадках гнева.
Дуче поносил армию, которая сражалась «со спокойствием и безразличием профессионалов, вместо того, чтобы биться с яростью фанатиков»; он ополчился против итальянцев, не созданных для войны, которые в отличие от японцев и немцев, «так и не созрели для столь мрачного, но и решающего испытания»; он проклинал англичан «на вечные времена» за то, что они отняли у него империю, оккупировав Абиссинию, и это было уже «личной вендеттой»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124