Муссолини продолжал разглагольствовать до поздней ночи. Он находился в прекрасном расположении духа. Он был уверен, что без его влияния на Гитлера конференция в Мюнхене не состоялась бы. Только он мог урезонить Гитлера; только его одобрительное отношение к идее переговоров склонило фюрера к их проведению, сохранив лицо; и вообще фюрер согласился на проведение конференции только на том условии, если дуче будет лично присутствовать на ней. Муссолини даже попросили выбрать место для конференции, Гитлер предложил Франкфурт или Мюнхен, а дуче выбрал Мюнхен.
Примерно в восьмидесяти километрах к югу от Мюнхена поезд с дуче остановился на станции Куфштайн-на-Инне. Гитлер, стремившийся обговорить с Муссолини ход конференции до ее начала, присоединился к нему на этой станции вместе с принцем Филиппом Гессенским. Гитлер пригласил дуче перейти в его вагон, где он продемонстрировал ему крупномасштабную карту страны, которую он собирался ликвидировать. Если конференция завершится неудачей, то решение проблемы, настаивал Гитлер, будет навязано Чехословакии силой. С большим трудом Муссолини удалось убедить Гитлера не обрекать заранее на неудачу конференцию, которая еще даже не началась, и только тогда, когда дуче пообещал, что Италия поддержит Германию в случае провала конференции, Гитлер, казалось, несколько успокоился. «Придет время, — добавил Гитлер, — когда мы будем сражаться бок о бок против Англии». На это заявление Муссолини никак не прореагировал, и Гитлер не мог понять, до какой степени он мог бы положиться на поддержку Италии.
Гитлер вновь проявил свое упрямство через несколько часов, когда в помещении Фюрерхауза на Королевской площади началась конференция. Побледневший и ожесточившийся, Гитлер спустился по лестнице в зал, предназначенный для переговоров, к прибывшим уже делегациям. Он с нарочитой теплотой приветствовал итальянскую делегацию, но холодно пожал руки Чемберлену и Даладье. Я уже заявлял, торопливо и возбужденно произнес Гитлер, что против Чехословакии будут предприняты соответствующие действия, но следует подчеркнуть, что они будут носить насильственный характер. Следовательно, перед конференцией стоит задача найти возможность «избежать применения мер такого рода. Однако меры против Чехословакии должны быть приняты немедленно».
Несмотря на категоричность высказанных им слов, Гитлер заметно нервничал и, казалось, был неуверен в себе. Закончив эту тираду, он отошел от группы гостей и обессилено прислонился к стене, наблюдая за Муссолини, который, в отличие от него,
выглядел не только самоуверенно, но и величественно, когда медленно обходил зал, заложив руки в карманы, от одной группы присутствующих к другой. К Даладье Муссолини обратился по-французски, к Риббентропу — на своем старательном немецком, к Чемберлену — на менее уверенном, но вполне приемлемом английском. Каждому из них Муссолини вручил свой меморандум, который, с небольшой модификацией, содержал те же немецкие предложения, сообщенные Муссолини в Рим по телефону Аттолико. Меморандум был представлен в качестве собственного проекта Муссолини. Немцы признали его удовлетворительным в качестве основы для переговоров, другие делегации принялись тщательно изучать его. Обсуждались и другие подготовленные письменно проекты, но именно этот итальянский проект стал основополагающим для «Соглашения», которое было подписано в два часа ночи 30 сентября. Но уже несколькими часами ранее Муссолини пришел к выводу о том, что немцы добились всех требуемых ими уступок и поэтому посчитал дальнейшее обсуждение проблемы абсолютно бесполезным. Он самоустранился от него, чем дал повод Чемберлену охарактеризовать поведение дуче как «чрезмерно тихое и сдержанное» и даже «подобострастное перед Гитлером». Участвовавший в Мюнхенской конференции в составе английской делегации Айвон Киркпатрик в своих мемуарах также отметил, что Муссолини, несмотря на его самоуверенность, явно побаивался Гитлера и производил впечатление «человека, с глубоким облегчением воспринявшего завершение конференции».
Чиано, в не меньшей мере обрадованный окончанием переговоров, с нескрываемым обожанием наблюдал за дуче, державшимся в стороне ото всех. «Его великий ум, — впоследствии писал Чиано, — всегда опережавший события и мышление других людей, уже давно предвосхитил идею соглашения, и в то время как все остальные на конференции попусту напрягали свои голосовые связки, пытаясь разрешить более или менее формальные проблемы, дуче практически потерял всякий интерес ко всему происходящему вокруг, его уже интересовали иные вопросы, которые стали предметом его размышлений».
Хотя позднее Гитлер неоднократно высказывал неудовольствие по поводу Мюнхенской конференции, тем не менее он, казалось, разделял восхищение Чиано личностью дуче. «Он не спускал глаз с Муссолини, — свидетельствовал Франсуа-Понсе, — казалось, он был им очарован. Если дуче смеялся, то смеялся и Гитлер, если дуче хмурился, то хмурился и фюрер».
Участие дуче в конференции было расценено в Италии как его личный триумф. Сам король прибыл во Флоренцию из своего загородного поместья в Сан-Россоре, чтобы поздравить его. Когда поезд с Муссолини прибыл в Рим, на вокзале его встречала громадная толпа, приветствовавшая его с таким энтузиазмом, которого, как признал сам Муссолини, не наблюдалось со дня провозглашения в стране империи. Но возбуждение толпы не пришлось дуче вполне по сердцу, ликующие крики «Ангел мира», которые пробивались сквозь более знакомое скандирование «Дуче! Дуче!», не трогали Муссолини. Он не мог сдержать вспышки гнева при виде сооруженной над Виа Национале арки из лавровых веток. «Кто додумался, — с яростью спросил дуче, — до подобного карнавала?» Итальянскому народу нельзя позволять выражать надежду на мир, «его характер должен формироваться под влиянием постоянной борьбы». Убежденный в том, что итальянцам нельзя давать повод для сравнения его с Чемберленом, этим миротворцем, — термин, имевший для дуче только бранное значение, — Муссолини отметил свое возвращение в Италию серией речей, нацеленных на то, чтобы заставить население страны — и в особенности буржуазию, которая нуждалась в «хорошем ударе кулаком в живот», — воспринимать агрессивную Германию как друга Италии и ее верного союзника, а Францию — как ее врага. «Италию невозможно опруссачить как следует», — сетовал Муссолини. «Я не оставлю итальянцев в покое до тех пор, пока над моей головой не окажутся шесть футов земли». «Я готовлю итальянцам немалый сюрприз, — за год до Мюнхена Муссолини доверительно поведал Чиано, — как только будет покончено с Испанией, я выступлю с заявлением, которое станет историческим».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124