Но он по-прежнему был диким и неуправляемым. Так случилось и когда он обнаружил, что приемный сын Кальва Арнассона Турир носит золотое обручье, подаренное королем Кнутом. Олав хотел тут же убить мальчика. Туриру было всего восемнадцать зим, и он был сыном Сигрид дочери Турира из Эгга, мужа которой убил Олав. Кальв предложил заплатить за Турира выкуп. К его просьбе присоединился Сигват, епископ Сигурд и многие другие. Я тоже молила конунга о пощаде.
Но Олав заупрямился, и Турира убили. Олав нажил новых врагов, ведь у мальчика были знатные родичи. И все считали, что конунг должен был сохранить Туриру жизнь, хотя бы ради Кальва.
Летом Олав решил вновь собрать войско. Но люди конунга всеми способами старались отказаться от службы. Олав отправил дружинников за кораблями, оставленными в Сконе, и им удалось вернуть в Норвегию большинство из них.
Вскоре нам сообщили, что король Кнут собрал великое войско, которого никто еще не видывал на севере. И с этим войском он направился в Данию. В то время мы были в Тунсберге.
Все ожидали сражения, без особых надежд на победу. Но король Кнут проплыл мимо и остановился лишь в Агдесидене.
Тут же он стал хозяйничать в стране, как ему хотелось. Он проехал по побережью на север и добрался до Трондхейма. Везде люди приветствовали Кнута, хорошо его принимали и провозглашали королем Норвегии.
Твоего брата, Гуннхильд, Хакона ярла Эйрикссона, Кнут сделал ярлом Норвегии.
А конунг Олав бесился в Вике, бился, как выброшенная на берег рыба, но никого не пугали удары его хвоста.
Случилось так, что в то время Сигват вновь покинул конунга Олава.
Я почти не видела скальда после его возвращения — все время он проводил в палатах Олава, а меня туда не очень тянуло.
Но я все же тогда спросила, почему он вернулся.
— Я подумал и понял, что ты все равно никогда не станешь помогать Олаву, — ответил Сигват.
Поэтому я была очень удивлена, когда скальд пришел и сказал, что вновь собирается уезжать. И я вновь спросила, почему он это делает.
— Я не хочу никому мешать, — ответил он, — и меньше всего тебе.
Я не поняла, что Сигват хотел этим сказать. Мы сидели в большом зале, где было полно людей, и не могли разговаривать свободно.
Сигват только добавил, что собирается отправиться пилигримом в Рим. Меч он собирался оставить дома, а в путешествие взять освященный посох.
Я сказала, что он должен обязательно поговорить со мной наедине до своего отъезда. Он просто обязан это сделать во имя нашей старой дружбы.
Мы вышли на улицу. Нашли сухое место на берегу и уселись на камни — королева Норвегии и скальд конунга Олава.
— Король боится, — прямо сказал Сигват. — Он везде видит врагов, и не только в людях. Он видит демонов и языческих богов, карликов и троллей. Господи, будь к нему милосерден! Он ездил к кургану Альва Гейрстадира и принес духу кургана жертву. Это случилось в последнюю нашу поездку в Тунсберг.
— А что говорит епископ?
— Он ничего об этом не знает. Конунг считает, что Иисус стал его врагом после того, как даровал победу Кнуту. Король Кнут совершил паломничество в Рим прошлой зимой и подружился там с папой и императором. Все, чтобы хотел сделать сам Олав, уже успел сделать Кнут. Олаву очень тяжело сейчас, Астрид. Ради всего святого, помоги ему! Ты очень нужна конунгу!
— Тогда почему ты сейчас уезжаешь?
— Это мое дело, — резко ответил Сигват. Это было так на него не похоже, что я очень удивилась.
— Помоги конунгу! — с мольбой в голосе сказал он. Мне показалось, что Сигват просил не столько за конунга, сколько за самого себя.
После нашего разговора он встал и простился.
И только много лет спустя после гибели конунга Олава я узнала, что случилось в то время. Сигват приехал ко мне в гости в Свитьод и рассказал правду.
Конунг стал слишком близок к Сигвату — намного ближе, чем это дозволено между мужчинами. Во всяком случае, так считал Сигват. Именно поэтому он уехал.
Но впоследствии он очень жалел о своем решении.
— Конунгу была нужна любовь и поддержка, — сказал он мне, — я думаю, ни о какой другой близости тут не было речи. Мне стоило бы пойти ему навстречу. И поскольку мне одному он показал, как ему одиноко, конунг был мне дороже всех остальных.
После этого рассказа я совсем не удивилась, что в одной из своих песен скальд назвал Олава «сигватским конунгом».
Астрид умолкла. Она тяжело дышала.
— Мне бы очень хотелось продолжить рассказ, но сегодня вечером мне это уже не удастся, так что придется подождать до завтра.
У меня опять было тяжело на сердце. Я не знал, почему, да и не особенно хотел задумываться над этим.
Я никак не мог заснуть и ворочался, пока наконец не понял, что лучше встать и заняться своими пергаментами. У меня было еще много работы. Я знал, что в трапезной есть дрова. Мне оставалось только залить жир в лампу.
Я постарался как можно тише выйти из дома и никого не разбудить.
Во дворе мне привиделась чья-то тень у хлева. Наверное кто-то из рабов. Но не успел я развести огонь, как в дверь осторожно постучали. На пороге стояла Тора.
— Я тебе не помешаю, Кефсе? — спросила она.
— Нет, я рад тебе.
Она тут же принялась помогать мне стругать лучину. Скоро в очаге полыхал жаркий огонь.
Тора уселась напротив очага поодаль от меня.
— Ты хотела со мной поговорить?
Она помолчала.
— Я долго думала над твоими словами. И о том, что ты никак не можешь простить тех, кто сделал тебя рабом.
На секунду она умолкла, а потом продолжила:
— Я молилась за тебя.
— Ты очень помогла мне тогда, в конюшне. Мне было нужно выплакаться — на плече человека, который меня понимает.
— Ты должен научиться прощать.
— Может быть, мне надо простить больше, чем ты можешь себе представить.
От этих слов у меня по спине пробежали мурашки. Мрак в моей душе стал сгущаться. События, о которых я старался не вспоминать, вновь всплыли в памяти.
— Все равно, — ответила Тора, — если ты не простишь, то сам и будешь от этого страдать. «И остави нам долги наши, яко и мы оставляем должником нашим», — учил нас епископ Торгаут.
— Разве тебе всегда легко прощать? — спросил я, чтобы перевести беседу на другую тему.
Подумал и добавил:
— Святой Патрик говорил, что в рабстве женщинам приходится тяжелее, чем мужчинам.
— Не так уж и плохо быть рабыней. Во всяком случае, для меня, ведь я рождена в рабстве.
Она помедлила, а потом все-таки сказала:
— Хотя очень тяжело, когда у тебя отнимают детей. Твоих собственных деточек. Когда их относят в лес.
Я никогда не мог себе представить, что это вообще может быть. Я был потрясен.
— Но ведь в Ирландии вы живете по законам Господа? А здесь все решает хозяин рабов. Это его дело, поскольку именно ему придется кормить маленького раба.
— А у тебя было много детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Но Олав заупрямился, и Турира убили. Олав нажил новых врагов, ведь у мальчика были знатные родичи. И все считали, что конунг должен был сохранить Туриру жизнь, хотя бы ради Кальва.
Летом Олав решил вновь собрать войско. Но люди конунга всеми способами старались отказаться от службы. Олав отправил дружинников за кораблями, оставленными в Сконе, и им удалось вернуть в Норвегию большинство из них.
Вскоре нам сообщили, что король Кнут собрал великое войско, которого никто еще не видывал на севере. И с этим войском он направился в Данию. В то время мы были в Тунсберге.
Все ожидали сражения, без особых надежд на победу. Но король Кнут проплыл мимо и остановился лишь в Агдесидене.
Тут же он стал хозяйничать в стране, как ему хотелось. Он проехал по побережью на север и добрался до Трондхейма. Везде люди приветствовали Кнута, хорошо его принимали и провозглашали королем Норвегии.
Твоего брата, Гуннхильд, Хакона ярла Эйрикссона, Кнут сделал ярлом Норвегии.
А конунг Олав бесился в Вике, бился, как выброшенная на берег рыба, но никого не пугали удары его хвоста.
Случилось так, что в то время Сигват вновь покинул конунга Олава.
Я почти не видела скальда после его возвращения — все время он проводил в палатах Олава, а меня туда не очень тянуло.
Но я все же тогда спросила, почему он вернулся.
— Я подумал и понял, что ты все равно никогда не станешь помогать Олаву, — ответил Сигват.
Поэтому я была очень удивлена, когда скальд пришел и сказал, что вновь собирается уезжать. И я вновь спросила, почему он это делает.
— Я не хочу никому мешать, — ответил он, — и меньше всего тебе.
Я не поняла, что Сигват хотел этим сказать. Мы сидели в большом зале, где было полно людей, и не могли разговаривать свободно.
Сигват только добавил, что собирается отправиться пилигримом в Рим. Меч он собирался оставить дома, а в путешествие взять освященный посох.
Я сказала, что он должен обязательно поговорить со мной наедине до своего отъезда. Он просто обязан это сделать во имя нашей старой дружбы.
Мы вышли на улицу. Нашли сухое место на берегу и уселись на камни — королева Норвегии и скальд конунга Олава.
— Король боится, — прямо сказал Сигват. — Он везде видит врагов, и не только в людях. Он видит демонов и языческих богов, карликов и троллей. Господи, будь к нему милосерден! Он ездил к кургану Альва Гейрстадира и принес духу кургана жертву. Это случилось в последнюю нашу поездку в Тунсберг.
— А что говорит епископ?
— Он ничего об этом не знает. Конунг считает, что Иисус стал его врагом после того, как даровал победу Кнуту. Король Кнут совершил паломничество в Рим прошлой зимой и подружился там с папой и императором. Все, чтобы хотел сделать сам Олав, уже успел сделать Кнут. Олаву очень тяжело сейчас, Астрид. Ради всего святого, помоги ему! Ты очень нужна конунгу!
— Тогда почему ты сейчас уезжаешь?
— Это мое дело, — резко ответил Сигват. Это было так на него не похоже, что я очень удивилась.
— Помоги конунгу! — с мольбой в голосе сказал он. Мне показалось, что Сигват просил не столько за конунга, сколько за самого себя.
После нашего разговора он встал и простился.
И только много лет спустя после гибели конунга Олава я узнала, что случилось в то время. Сигват приехал ко мне в гости в Свитьод и рассказал правду.
Конунг стал слишком близок к Сигвату — намного ближе, чем это дозволено между мужчинами. Во всяком случае, так считал Сигват. Именно поэтому он уехал.
Но впоследствии он очень жалел о своем решении.
— Конунгу была нужна любовь и поддержка, — сказал он мне, — я думаю, ни о какой другой близости тут не было речи. Мне стоило бы пойти ему навстречу. И поскольку мне одному он показал, как ему одиноко, конунг был мне дороже всех остальных.
После этого рассказа я совсем не удивилась, что в одной из своих песен скальд назвал Олава «сигватским конунгом».
Астрид умолкла. Она тяжело дышала.
— Мне бы очень хотелось продолжить рассказ, но сегодня вечером мне это уже не удастся, так что придется подождать до завтра.
У меня опять было тяжело на сердце. Я не знал, почему, да и не особенно хотел задумываться над этим.
Я никак не мог заснуть и ворочался, пока наконец не понял, что лучше встать и заняться своими пергаментами. У меня было еще много работы. Я знал, что в трапезной есть дрова. Мне оставалось только залить жир в лампу.
Я постарался как можно тише выйти из дома и никого не разбудить.
Во дворе мне привиделась чья-то тень у хлева. Наверное кто-то из рабов. Но не успел я развести огонь, как в дверь осторожно постучали. На пороге стояла Тора.
— Я тебе не помешаю, Кефсе? — спросила она.
— Нет, я рад тебе.
Она тут же принялась помогать мне стругать лучину. Скоро в очаге полыхал жаркий огонь.
Тора уселась напротив очага поодаль от меня.
— Ты хотела со мной поговорить?
Она помолчала.
— Я долго думала над твоими словами. И о том, что ты никак не можешь простить тех, кто сделал тебя рабом.
На секунду она умолкла, а потом продолжила:
— Я молилась за тебя.
— Ты очень помогла мне тогда, в конюшне. Мне было нужно выплакаться — на плече человека, который меня понимает.
— Ты должен научиться прощать.
— Может быть, мне надо простить больше, чем ты можешь себе представить.
От этих слов у меня по спине пробежали мурашки. Мрак в моей душе стал сгущаться. События, о которых я старался не вспоминать, вновь всплыли в памяти.
— Все равно, — ответила Тора, — если ты не простишь, то сам и будешь от этого страдать. «И остави нам долги наши, яко и мы оставляем должником нашим», — учил нас епископ Торгаут.
— Разве тебе всегда легко прощать? — спросил я, чтобы перевести беседу на другую тему.
Подумал и добавил:
— Святой Патрик говорил, что в рабстве женщинам приходится тяжелее, чем мужчинам.
— Не так уж и плохо быть рабыней. Во всяком случае, для меня, ведь я рождена в рабстве.
Она помедлила, а потом все-таки сказала:
— Хотя очень тяжело, когда у тебя отнимают детей. Твоих собственных деточек. Когда их относят в лес.
Я никогда не мог себе представить, что это вообще может быть. Я был потрясен.
— Но ведь в Ирландии вы живете по законам Господа? А здесь все решает хозяин рабов. Это его дело, поскольку именно ему придется кормить маленького раба.
— А у тебя было много детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59