И я научилась понимать человека, который писал странные холодные любовные стихи женщинам, которые никогда не были ему дороги. Стихи, наполненные тоской по чему-то, чего он и сам не знал.
Мои надежды растаяли, но их корни по-прежнему были в моем сердце. Когда конунг отказался от меня как от жены, я испытала громадное облегчение. Но затем я стала тосковать, и в моем сердце возникли новые надежды. Я вспомнила, как мягко Олав относился ко мне во время беременности. И постепенно мне захотелось приласкать его. И я была настолько глупа, что сказала Олаву, что хочу подарить ему сына.
Он ответил мне очень резко. А когда я пробовала убедить его другими способами, известными всем женщинам, отпрянул от меня. Я подумала, что он боится меня. И тут же с моих глаз спала пелена. Я поняла, что великий непобедимый конунг — просто несчастный мальчик, который искал у меня защиты. Он проклинал и ласкал меня одновременно и с одинаковым жаром. Но то, что он хотел сделать, ему никак не удавалось. Не помогали молитвы ни Богу, ни Фрейру, его прародителю, хотя он умолял и угрожал им обоим. Тогда его ярость обрушилась на меня. Я даже испугалась, что Олав может меня убить. Но он выскочил из постели и выбежал из палат на улицу в чем мать родила. Через некоторое время он вернулся забрать одежду и оружие. Я притворилась спящей.
С того дня я его редко видела.
— Когда это случилось? — спросил Эгиль Эмундссон.
— Через год после нашей свадьбы. Мы были тогда в Трондхейме. Провели там всю зиму, а это, я думаю, случилось ранней весной.
— Мне кажется, кто-то видел его той ночью, — сказал Эгиль. — Я слышал рассказы, что по ночам конунг выскакивает из дома и голышом бегает по усадьбе. И что он часто садится в холодную воду.
— Может быть, — задумчиво ответила Астрид. — Вполне возможно, что так и было. Он был в такой ярости, что ему надо было что-то сделать, чтобы унять ее.
— Священники утверждают, что он решил воздержаться от женщин ради Бога. Они говорят, что он был святой, — добавил Эгиль. — А ты тоже так думаешь, священник Рудольф?
— Господь Бог оберегал конунга от грехов, — серьезно ответил тот. Ответ был настолько расплывчатым, что я с удивлением взглянул на священника.
— Неужели ты, Рудольф, думаешь, что отсутствие мужской силы является признаком святости? — спросила Гуннхильд. Я уже настолько хорошо ее знал, что понял, как она возмущена.
И вновь Рудольф меня удивил — он предпочел промолчать.
Астрид продолжила свой рассказ:
— Ты задал мне два вопроса, Ниал. Я ответила только на один. Но ты еще спрашивал, почему конунг больше не прикасался ко мне. Ты хотел узнать, почему он не мог?
— Я и сам не знаю, что именно хотел спросить, — ответил я, — но так, как ты сейчас задала этот вопрос, он кажется мне уместным.
— Он боялся сильных женщин. Женщин, наделенных властью. А когда я получила приданое и благословление отца, я обрела большую власть.
— Ты сказала, что после побега из твоей постели, почти не видела короля, — продолжила Гуннхильд. — А где же он был?
— Где он спал, я не знаю. Но вскоре он отправился в поход в одну из областей Норвегии крестить местных язычников. Ты был с ним в том походе, Эгиль…
— Да, нас поехало с конунгом триста дружинников. И мы жестоко расправлялись с теми, кто отказывался принимать крещение.
— Ты хочешь сказать, что он применял силу? — спросил я.
— А как еще он мог окрестить так много людей? Никто не хотел добровольно преклонять колена.
— Я не думаю, что ирландцы были более миролюбивы полторы сотни лет назад. И тем не менее святой Патрик никогда не применял силы.
— Тогда расскажи, как ему это удалось, — с усмешкой попросил Эгиль.
Поскольку время для рассказа о жизни святого Патрика было выбрано неудачно, я задумался.
— Чем больше человек забывает о самом себе, тем больше доверия внушает окружающим, — наконец ответил я.
— Церковь — это не просто слово, — вмешался Рудольф, — это карающая рука Господа нашего.
— У конунга Олава хватало и силы, и жестокости, — сказала Астрид. — Но я не уверена, что он был рукой Господа, хотя сам он и утверждал это. Я слышала его рассуждения о королевской власти после возвращения из того похода. В то время он перестал меня избегать. Наоборот, искал моего общества. Хотел говорить со мной. Он рассказывал о боли и унижениях, которым подвергал людей, прежде чем они соглашались принять христианскую веру. Не знаю, почему он так хотел рассказывать об этом именно мне — может, пытался изгладить из моей памяти воспоминания о собственной слабости. Но он ошибался, думая, что его речи доставляют мне удовольствие. Чем больше он рассказывал, тем меньше нравился мне. Я была христианкой уже до приезда в Норвегию. Но о таком способе обращения в христианство я никогда не слышала от священников моего отца.
— Не думаю, что он был единственным в истории, кто подобным образом обращал людей в истинную веру, — заметил я. — Я читал, что Каролус Магнус точно так же крестил саксонцев. Но ты, Рудольф, наверное, знаешь об этом больше моего? — обратился я к священнику.
— Мои предки были упрямыми людьми, — коротко ответил Рудольф.
— Мне кажется, ты говоришь о короле Карле Магнусе, Ниал, — заметил Эгиль.
— Да, — ответил я.
— Если Олав на кого и хотел походить, так это на Карла Магнуса, — быстро добавила Астрид. — Первый корабль, который он построил в Норвегии, был им назван Карлсховди. Олав сам вырезал на форштевне мужскую голову. И он думал не о ком-нибудь, а о Карле Магнусе.
— Голова походила на голову Карла Магнуса? — спросил я, вспомнив описание внешности этого короля: «Большая голова, живые умные глаза, необычайно длинный нос, седые волосы, веселое лицо…»
Астрид задумалась.
— По-моему, да, — наконец ответила она. — Олав много слышал о Карле Магнусе в Руде, где он принял крещение.
Внезапно мне в голову пришла одна мысль:
— Он принял крещение потому, что Карл Магнус был крещен?
— Может быть, он старался во всем походить на него?
— А что было после возвращения конунга из похода? — спросила Гуннхильд.
— Его влияние очень возросло. Он заманил в Норвегию оркнейского ярла и обманом подчинил себе Оркнеи. И сделал Олав это не из благочестивых мыслей — оркнейцы уже давно приняли христианство.
Весной король отправился вглубь Трендалега, потому что узнал, что язычники будут совершать жертвоприношение своим богам. Олав убил многих из них, а капище поджег. Среди убитых был один человек по имени Эльвир из Эгга. Этот Эльвир был женат на женщине, которую конунг привез с собой в усадьбу. Ее звали Сигрид дочь Турира и она была сестрой могущественного бьяркнейского хёвдинга Турира Собаки. Олав выдал Сигрид замуж за одного из своих дружинников, Кальва сына Арни. Кальв получил усадьбу Эгг и все имущество Эльвира, и двух его сыновей в придачу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59